Лев Рыжков. Зомби-апокалипсис русской литературы

Я всё-таки купила книгу писателя, журналиста, литературного критика Льва Рыжкова "Зомби-апокалипсис русской литературы". С вашего позволения я постить обложку не буду. У нас тут восточнохристианская цивилизация, византийские иконы, а у него там либеральная и сатанистская хтонь разная с пометкой до 18+.

Я давно знаю Льва Валерьевича как коллегу по цеху, но еще однажды обнаружила, что у старого панка Рыжкова был новосибирский период и у нас есть даже общие знакомые. Я в городе N-ск жила в 1990-е и в наших разговорах со Львом, когда мы иногда пересекаемся под кофе, часто проносятся флеш-бэки из тех времен, Дягилева и Летов уж точно.

Предисловие к книге написал один из патриархов отечественной литературы Юрий Поляков, тоже человек для меня не посторонний, так как я была внештатным корреспондентом на полосе "Искусство" в "ЛГ" на протяжении семи лет, когда её возглавлял Юрий Михайлович Поляков.

Поэтому я рада, что эти два очень талантливых литератора из разных поколений совпали под одной обложкой при выпуске крайне актуальной книги, которая вышла в этом году в московском издательстве "Блок-Принт".

Книга выросла из многочисленных рецензий автора о писателях преимущественно молодого поколения. Поскольку в эти годы меня несколько вынесло за пределы литературного процесса, я с интересом читала живые тексты Рыжкова, написанные как бы не всерьёз, в манере эдакого русского Вийона с заходом не то, чтобы в совсем нижние пласты многострадальной отечественной словесности, но порой явно действующего на грани с обесцененной лексикой. Впрочем, при чтении этих страниц, вспоминая французского школяра, было бы нечестно не написать о большом пушкинском влиянии на мировоззрение и письмо автора, в большей мере, не Пушкина, а Феофилакта Косичкина.

Я не побоюсь написать, что эти рецензии пост-панка Рыжкова (и между прочим, сотрудника крупного государственного ИА) во многом и продолжают пушкинскую борьбу с мракобесами того времени, с Гречем, Булгариным и Сенковским - бароном Брамбеусом. Большинство персонажей критика, хрестоматийных выходцев из кудлашкиной конуры, влетевших в одночасье в лауреаты "Большой Книги" или "Ясной Поляны", являются детищами гнезда Елены Шубиной.

Если честно, я сначала с большим скепсисом воспринимала рефлексию критика на все эти "буквопродукты", на которые он тратил лучшие годы своей жизни. Это все равно, что пытаться на лету описать голову лернейской гидры, когда в тебя уже летит ещё три подобных гадины, чтобы зависнуть в динамическом равновесии на полке книжного российского магазина, не продаться (потому что не все являются яхиными и елизаровыми) и теперь уже окончательно улететь в объятья Эреба.

Но со временем я стала понимать, что работа критика сопряжена с усилиями журналиста-расследователя серых либеральных схем, через которые "литературная индустрия", в которую превратилась отечественная словесность, происходит банальный распил государственных средств. Зафиксировала я и то, что Лев Рыжков, освоив эту массу либерального шубинского мусора, делает свой контент-анализ. На паре-тройке "буквопродуктов" сделать такое исследование невозможно, но когда к тебе на стол под микроскоп, как в лабораторию, год за годом в пробирках приносится подобная субстанция, то невольно прочертится и выстроится сценарий и его примитивные шаблоны.

Надо сказать, что я училась в 2000-е на журфаке МГУ имени Ломоносова, в самый разгул либеральной вакханалии, когда диссиденты, вернувшиеся из силезского изгнания, ненавидевшие Сергея Лапина и всю советскую журналистику, или люди Ходорковского учили нас по страницам единственно настольной газеты - "Новой" (иноагент в РФ), как ненавидеть свое государство, армию, культуру. Наши души и мировоззрение тогда спасала кафедра истории русской журналистики и истории русской газеты и газетного дела Бориса Ивановича Есина. Впоследствии я долго размышляла о том, как можно зомбировать студентов такими простыми понятиями, как "толерантность".

Поняла я и еще одно, что несмотря на то, что либеральная лапа пачкает в России всё, к чему прикасается, сделав из имени Достоевского постмодернистскую кофейню Dostoevsky, в прямую конфронтацию с великим русским литературным наследием по большому счету не вступает. Кусает, пачкает, шельмует, но я ни разу не видела открытой общественной дискуссии между либералом и патриотом в идеологическом ключе.

Мне кажется, Рыжков отчасти тоже доказывает, что цикл сегодняшнего книгоиздательства замкнут. Очевидно, что в этот деструктивный процесс включено гигантское количество людей - от поставщиков пишущих личинок до сервильных квази-критиков, призванных обслужить процесс, уже выступив один раз в роли громкого имени и лауреата, через пару лет остаться в обойме и писать блёрбы.

Поскольку я с конца 1980-х годов жила под ядовитыми парами постмодернизма, сюрреализма, сибирского шаманизма, автоматического письма и другими технологиями, ломавшими мозг и душу советскому пионеру и комсомольцу, я могу сказать, что литературка, про которую пишет Рыжков, это зачастую уровень женских романов, бульварщины самого низкого пошиба.

Когда Запад пошел наступать на СССР, нам подвозили литературу несоизмеримо высшего порядка. Да, это были писатели с той стороны, как правило, представители кочевой элиты, латентные антисоветчики, но это были действительно писатели - Кортасар, Маркес, Зюскинд. Нам было чем очаровываться, если уж речь не шла об откровенном мошеннике и сатанисте Кастанеде. Там был высокий интеллект, знание джаза, путешествия, магический реализм.

Но с чем же имеет дело Рыжков?

Если вспомнить героиню романа Кортасара "Игра в классики" пианистку Берт Трепа, творящую в стиле "вещего синкретизма", и все эти дегенеративные "прелюдии к оранжевым ромбам" в России оборачиваются.... писаниной в сто страниц в ворде, которые уже назначены великими и достойными присосаться к премиальной кормушке.

Рыжков даже начал подозревать, что многие авторы, разогнав повествование (чаще бессюжетное, выстроенное на конвульсиях, воспоминаниях, бессознательном, которым они нащупывают грядущее), как тут же перед ним появляется голограмма редактора, который приказывает им побыстрее завершать свои буквы, ибо кейтеринг уже режет, шампанское остывает. Главное, чтобы красноармеец в идеологическом запале расстрелял любимого кота хозяев, которых холодной калмыцкой степью ведут на раскулачивание или горы трупов депортированных штабелями вмерзали в сибирский эпический ландшафт.

Лев Рыжков проводит и свое расследование. Только вникнув не только в отсутствующее содержание романа Даниэля Бергера из Киргизии, но и в специфику вдруг узнанного акунинского стиля, он приходит к выводу, что перед нами - не удивительный самородок со сложным генезисом от Чуйской долины до стола РЕШ ( а на него он большой выпью прилетел, ранее не написав ни одной книги), а сам Казимир Алмазов русской литературы Акунин, который, как и подобает русофобу и иноагенту, остался без кассы и подготовил вместо себя уютного молодого хипстернутого тостячка, подозревая, что в умах России после его отъезда настолько все плохо, что никто уже не знает, что такое Кырзахстан.

Впрочем, как говаривает Рыжков, рецензия, зайцы мои, не резиновая. Я, как и Юрий Михайлович, могу вам только позавидовать, ведь мы прочли уже этот очень талантливый сборник - кто в рукописи, кто в книге.