Проект остров. Глава VI

ГЛАВА VI. ПРАГМАТИЗМ

Осень на Волге — это уже не время года, а состояние воды и неба. Вода, тяжёлая и густая, как расплавленный свинец, несла на своей потускневшей поверхности первые шуги — белые, хрупкие лепестки льда. Небо, низкое и влажное, висело свинцовым колпаком, из которого временами сеялась мелкая, колючая изморось. Воздух пах рыбой, мокрым деревом и дымом — сладковатым, далёким, будто тлёли гигантские костры за горизонтом.

Они сидели на открытой, застеклённой палубе старенького двухпалубного теплохода «Череповчанин». Судно, подрагивая всем корпусом от работы двигателя, неспешно резало воду, оставляя за собой широкий, пенистый след. Справа медленно проплывали корпуса «Северстали» — циклопические, окутанные собственным дыханием из пара и дыма. Трубы казались ещё выше, ещё неотвратимее с воды. Слева — низкий, заросший пожухлым камышом берег, уходящий в серую даль болот и перелесков.

Стол был накрыт в лучших традициях речного судоходства: без изысков, но с размахом. В центре, в глиняном горшке с толстыми боками, дымилась солянка — не суп, а настоящее событие. Густая, тёмно-рыжая, она была набита под завязку: маслины и каперсы тонули в омуте из кислой капусты, кусков нежной осетрины, говядины, ветчины и курицы. От неё исходил сложный, вызывающий слюну аромат — кислинка солёных огурцов, бархатная сладость томатной пассы, настойка лаврового листа, перец и, как фундамент, — глубокая, многочасовая наварность трёх видов мяса и царской рыбы.

Рядом, на блюде, лежала запечённая в русской печи целиком осетрина. Рыба была размером с добрую собаку, её кожа, покрытая крупной, словно из серебряной чешуи рассыпавшейся икоркой, лопнула в нескольких местах, обнажая ослепительно белое, слоистое мясо. От неё пахло рекой, дымком и топлёным маслом. К ней стоял графин с клюквенным киселем — густым, рубиновым, таким плотным, что ложка стояла в нём почти вертикально. И, конечно, стопка тонких, ажурных блинов на чугунной сковороде, под полотенцем, с глиняным горшочком сливового варенья, тёмного, как кровь, и густого, как смола.

Ренье, отложив в сторону планшет, смотрел на этот пир с видом стратега, оценивающего ресурсы.
—Канада, — начал он, пока Лиза разливала по тарелкам солянку. — Страна, которая превратила привлечение людей из хаотичного потока в точную инженерную дисциплину. У них нет нефти в таких масштабах, как у арабов. Нет древней культуры, как в Европе. Зато есть система. Жёсткая, прагматичная, бесчувственная и потому — гениально эффективная.

Спор первый: Баллы за жизнь — справедливость или холодный расчёт?

Лизе первая ложка солянки показалась обжигающим откровением. Это был не просто вкус. Это была симфония. Кислота щёлкала по нёбу, потом её сменяла жирная сладость мяса, затем — солоноватая глубина рыбы, и всё это связывалось в единый, мощный аккорд пряностями.
—Express Entry, — сказала она, заедая солянку куском чёрного хлеба с маслом. — Балльная система. Они оценивают человека, как лошадь на аукционе. Возраст, образование, язык, опыт. Самых перспективных — забирают. Это… бездушно.

— Это честно, — парировал Ренье, набирая на вилку пласт осетрины. Мясо отделялось от хребта одним движением, крупными, влажными хлопьями. Оно таяло во рту, оставляя послевкусие речного простора и дымка. — Прозрачно. Никакого блата, никаких «знакомств». Только цифры. Мы могли бы сделать то же самое. «Череповецкий рейтинг».

Ржевский, обмакивая блин в кисель, фыркнул. Кисель был не напитком, а самостоятельным блюдом — терпким, с яркой кислинкой клюквы, смягчённой сахаром, с лёгкой тягучестью. Блин, пропитавшись им, становился похож на вкуснейший десерт.
—Баллы за то, что живёшь в своём городе? За то, что учился в своей школе? Это похоже на социалистическое соревнование. Только цифровое. «Доска почёта» в смартфоне.

— Не за то, что живёшь, — поправил Ренье. — За то, что можешь принести пользу. За диплом ЧГУ по дефицитной специальности — баллы. За контракт с «Северсталью» — баллы. За волонтёрство в городских проектах — баллы. И за эти баллы — «призы» от города. Льготная ипотека. «Подъёмные». Место в детском саду. Мы не раздаём блага просто так. Мы инвестируем. Точно, прицельно. Как Канада.

Баэль намазывал блин сливовым вареньем. Оно было необычайно густым, почти чёрным, с крошечными кусочками кожицы. Вкус — концентрированная сладость лета, с лёгкой благородной горчинкой миндаля от косточек.
—Человек — не совокупность баллов, — тихо произнёс он. — За цифрами стоит страх, амбиция, тоска по дому, любовь. Система Канады работает, потому что за ней стоит мощная идея — идея страны-убежища, страны-шанса. Какая идея стоит за нашими баллами? «Останься, потому что мы дадим тебе скидку на ипотеку»? Это слабая идея.

— Идея — это город, который выживает, — резко сказал Ренье. — Который хочет не просто выжить, а развиваться. Для этого ему нужны лучшие. Самые умные, самые энергичные. Балльная система — это инструмент поиска и поощрения лучших. А идею мы создадим. Центром адаптации.

Спор второй: Центр адаптации — теплица для талантов или инкубатор для чужаков?

Теплоход обогнул мыс, и завод скрылся из виду. Открылась панорама самого города: громады спальных районов, редкие огни в окнах, тёмная лента набережной. Стало холоднее. Они накинули куртки.

— В Канаде, — продолжал Ренье, согревая ладони о чашку с киселём, — новичку не дают утонуть. Языковые курсы. Помощь с резюме. Программы наставничества. Сообщества. Это не просто услуги. Это — социальный лифт и сеть безопасности одновременно. Нам нужен свой «Центр адаптации и карьеры». «Череповец — твой город».

Лиза представила это.
—«Карьерный штурман»… Консультант, который берёт тебя за руку и ведёт от диплома до контракта. «Ликбез для новосёла» — как платить за квартиру, куда идти к врачу. И самое главное — «Говори на языке завода». Не английский, а корпоративный. Чтоб не чувствовать себя идиотом в цеху в первый же день. Это… по-человечески.

— По-человечески, но опять же — система, — усмехнулся Ржевский, доедая осетрину. — Мы хотим создать идеальные условия для приезжих. А для своих? Для тех, кто здесь родился и не уехал? Им что, эти штурманы не нужны?

— Нужны! — воскликнула Лиза. — Ещё как нужны! Они и будут первыми клиентами. Выпускник ЧГУ, который хочет остаться, но не знает как — он придёт в этот центр. Ему помогут. Система должна работать на всех, кто хочет связать свою судьбу с городом. Неважно, родился он здесь или приехал из Казани.

Баэль смотрел на берег, где в сумерках зажигались редкие огни.
—Интеграция — это улица с двусторонним движением, — повторил он канадский принцип. — Новый человек учит наши правила. А мы — учимся принимать его. Его энергию, его взгляд. Это риск. Он может ничего не понять в нашей «чугунной» ментальности. А мы можем не принять его «столичных» замашек. Центр адаптации должен быть не только школой для новичков, но и школой толерантности для старожилов. Иначе получится гетто. Одни будут жить в своём «канадском кампусе», другие — в своих панельных муравейниках, и между ними — стена.

Спор третий: Мультикультурализм по-череповецки — утопия или необходимость?

Стюард принёс чай — крепкий, душистый, в стаканах с подстаканниками. Пар смешался с паром от их дыхания на холодном стекле.

— Канадский бренд — открытость, разнообразие, — сказал Ренье. — Они продают это. И это работает. Люди едут не только за работой. За ощущением, что ты будешь принят. Что твоя инаковость — не недостаток, а особенность. Череповцу нужен такой же бренд. Не «суровый моногород», а «открытый промышленный хаб».

— Какое у нас разнообразие? — скептически спросил Ржевский. — Металлурги, металлурги и ещё раз металлурги.
—А мы его создадим! — горячо возразил Ренье. — Программисты для цифровизации завода. Дизайнеры для нашего Центра. Экологи. Логисты. Фрилансеры. Приглашённые специалисты из других стран по программе «Стальное сердце России». Если мы построим для них среду, они приедут. И город изменится. Появятся новые кафе, новые клубы по интересам, новый ритм.

Лиза налила всем чай. Его горьковатый, согревающий вкус был контрастом сладкому послевкусию киселя и варенья.
—История о том, как программист из Казани переехал в Череповец и запустил стартап… Это сильнее любой рекламы. Нужно рассказывать такие истории. Не про завод, а про людей, которые нашли здесь свою возможность. И показывать не только трубы. Наш парк. Нашу набережную. Наши кафе вроде «Енота и Лисы». Менять картинку в головах.

— Это долго, — вздохнул Баэль. — Очень долго. Бренд нельзя создать за год. Канада строила его десятилетиями. У нас есть это время?
—А есть выбор? — просто спросил Ренье. — Или мы начинаем эту долгую, кропотливую работу сейчас. Или через десять лет мы будем обсуждать ту же проблему, только на фоне ещё более постаревшего города и ещё больше опустевших общежитий.

Они замолчали. Теплоход дал протяжный, тоскливый гудок, поворачивая к пристани. Путешествие подходило к концу. Ужин — тоже. От осетрины остался скелет, от солянки — лишь аромат на дне горшка, от блинов — крошки.

— Итак, резюме, — сказал Ржевский, отодвигая стакан. Его голос звучал устало, но без прежнего раздражения. — Канадская модель для Череповца. Три кита.
Первый:«Череповецкий рейтинг». Балльная система для точечных инвестиций в человеческий капитал. Жёсткий, но справедливый отбор.
Второй:Центр адаптации «Череповец — твой город». Помощь с бытом, карьерой, интеграцией. Чтобы человек не выживал, а жил.
Третье:Смена бренда. С «моногорода» на «открытый промышленный хаб». Продвижение истории успеха и принципа разнообразия.

— Это самая приземлённая, самая практичная из всех наших глав, — заметила Лиза. — Никакой восточной роскоши, никакой швейцарской идиллии. Сухая, деловая, бюрократическая даже. Но, возможно, самая важная. Потому что она про ежедневную, рутинную работу по удержанию человека.

Теплоход причалил с тихим стуком. Они собрались, последний раз взглянув с палубы на тёмную воду и огни завода на том берегу. Спускаясь по трапу на холодные, покрытые влажным асфальтом плиты пристани, они чувствовали, как реальность — серая, провинциальная, неласковая — снова обнимала их со всех сторон.

На берегу, уже прощаясь, Баэль остановил их. Он не доставал блокнот. Стихи, казалось, родились у него в голове тут же, под всполохами редкого фонаря, в запахе реки и мазута.

— Вот, — сказал он тихо, и слова вырывались на морозный воздух белыми клубами.

(на английском)
They count the points of entry,cold and neat,
On forms that measure competency and heat
Of youth.They sort the destined and the blessed,
To populate their east,their north, their west.

We watch their order from our river’s flow,
That knows no points,just depth, and time, and slow,
Relentless carving of the land.We ask:
Can we impose this calculating task?

To grade the soul that chooses to remain
Amidst the honest smoke and honest strain?
Not just to take,as Canada, the best,
But mend the fabric of our own hard nest.

To build a welcome in a guarded place,
A system with a unexpected grace.
Not just to rank,to score, and to select,
But to connect,to heal, and to protect.

So let their model, precise and ice-clear,
Be tempered by our stronger,darker gear.
To draw not just a migrant,but a heart,
And give a complicated town a start.

(перевод)
Они считают баллы входа, холод, строгий счет,
В графах,где мерят компетенций свод
И юный пыл.Судят, кому вослед
Заселить их восток,их север, их закат.

Мы смотрим с реки, чье течение — закон,
Где нету баллов,лишь глубина да срок,
И медленное точенье берегов.Вопрос:
Подвластен ль мерной сетке этот простор?

Как оценить душу, что хочет остаться
Средь честного дыма и честного труда?
Не просто брать,как Канада, лучших, гордясь,
Но латать ткань своего сурового гнезда.

Чтоб гостеприимство в охраняемый край
Вошло,как система с нежданной щедростью.
Не только ранжировать,отбирать и теснить,
Но— исцелять, защищать и быть связью.

Так пусть же их модель, точна и ледяна,
Закалена в нашем прочном и тёмном сплаве.
Чтоб привлекать не мигранта,но сердце одно,
И дать сложному городу начало впервые.

Они разошлись по своим холодным улицам. Слова Баэля висели в воздухе, смешиваясь с паром от дыхания и далёким заводским гудком, означавшим смену. Система. Сердце. Старт. В этой триаде был, возможно, весь смысл их пяти глав путешествия по мировому опыту. Осталось самое сложное: принести этот смысл в мэрию, в университет, в кабинеты «Северстали». И начать, наконец, не анализировать, а делать.