Родная земля

         

         Солнце еще не взошло, лишь позолотило оборку из облаков, окаймлявших свинцовые  тучи на востоке. По краю оборки шла тёмная полоска, подчеркивая красоту позолоты. Три пробившихся сквозь тучи  стремительных луча,   заостряясь, таяли над тополями у  речки, к зелёной траве у которой аксакал пригнал баранов. Владимир приостановился, любуясь этой красотой.   Увидев, как уже повзрослевший ягненок догнал матку, ткнулся к вымени, да так и шагал, посасывая, улыбнулся. Налюбовавшись, пошёл по улице,  окунувшись в запах  цветущих роз.  Услышав  сердитое цоканье над головой, поднял лицо и  встретился глазами с агатовыми бусинками на мордочке настороженной белки на дереве, готовой прыгнуть куда подальше в случае чего. Этот уголок родного Бишкека остался таким же, каким он с ним прощался, и  его захлестнуло чувство радости от встречи. 
            Владимир прилетел  из Баварии в Бишкек ранним утром, добрался до знакомых, а сейчас, оставив вещи,  торопился в Кант. Добравшись,сошёл на знакомой остановке,  дошёл до пруда с разноголосо кричавшими лягушками, перешёл через дренажную канаву  и вышел на кладбище. С трудом нашёл две родные могилы, заросшие травой и начал ожесточенно вырывать её с корнем. Вырвал, и, сидя на траве, горько заплакал. Он чувствовал вину перед родителями, особенно перед матерью, которую похоронили  без него, уже после его отъезда в Германию. Просидел до полудня, вспоминая ту жизнь, которая  была связана с его детскими годами. Вынес траву за ограду  и пошёл на остановку. Увидев, что рядом припарковалась маршрутка в Каракол со свободными местами, неожиданно принял решение ехать туда. Пристроился  так, чтобы были видны горы и погрузился в воспоминания.  Вспомнилась  хатка  друга окруженная садом,стоявшая у подножья горы, где как-то летом жили во время каникул. Днём резали яблоки для сушки,собирали в мешки высохший урюк, купались в холодной горной речушке с коричнево-зеленым дном и валуном посредине, а ночью на сеновале мечтали о космических полетах. С горами были связаны  спуски на лыжах с крутых склонов зимою и весеннее цветение   маков, когда полыхныв под порывом ветра, красный склон  замрирал, чтобы  полыхнуть вновь. 
            
              Очнулся от  воспоминаний, когда маршрутка внезапно затормозила у  ворот базара, рядом с подростком,   продававшим щенят. Как он когда-то. И пока  пассажиры делали покупки, он не отрывал взгляда от щенка, на бордюре: в ящике  их лежало  несколько, а один пристроился рядом.Он  только что видел, как хозяйка соседнего ларька подметала огрызком веника территорию и веник  резво прыгал, взметал пыль, толкал бумажки, брызгал каплями воды. Увидев,  что веник лежит, щенок ринулся к нему,  будто приглашая поиграть. Веник не двигался. Тогда ,схватив его зубами,он  начал мотать головой из стороны в сторону, бросил   перед собой, лег сам, игриво вытянул  передние лапки, положил на них мордочку и завилял хвостиком.  Веник играть не хотел. Щенок подпрыгнул,  сорвался с бордюра,  оказался под ногами продавца. У того в этот момент зашевелилась куртка на груди. В мгновение ока, из-за её борта показалась беспокойная коричневая мордочка с трагическим выражением, маленький язычёк  лизнул лоб, нос, щёку продавца. Хозяин, положил руку между  ушек и втиснул щенка  обратно, видимо не желая  его продавать. И он когда-то делал так, стараясь сохранить  для себя любимца.
               
             
            Маршрутка покатила дальше. Дорога, теснимая  водами Чу, прижалась к горам. Владимир не мог оторвать взгляда от реки,  красных и желтых скал по её берегам, изумрудного леска у поворота на Балыкчи. Машина внезапно затормозила -  дорогу пересекали лошади.   Параллельно с ними мчалась откуда-то взявшаяся девчонка с развевающимися подобно их гривам  волосами, подражая бегу великолепных животных. Табун проскакал, но движение задерживала отставшая кобыла, непредсказуемо перемещавшаяся с одной стороны дороги на другую. Шкура лошади производила впечатление географической карты: на коричневом фоне были разбросаны желтые, похожие на материки, пятна. Почему-то стало жалко ее, не знавшую куда идти, метущуюся и пятнистую.
            
             Издали завидев  озеро, Владимир  встрепенулся, словно почувствовав тепло  соленой озерной воды и вкус оранжевых ягод облепихи. Вспомнил песок, темнокоричневый у прибоя и светлый  ближе к её кустам , ракушки, очерчивавшие волны  во время прилива.  Он ждал появления Каракола, Так и оставшегося для него Пржевальском, где учился, собираясь  стать преподавателем иностранных языков. Его корни  уходили к немцам,  его прадед, австрийский немец, попал в плен к русским ещё в Первую мировую и женился на немке  Поволжья. Его дед волею судеб не оказался  десятым из выстроенных в ряд в их селе, которых расстреливали во время Второй мировой. Его отец выжил в Сибири. А он родился в Киргизии и его немецкую кровь разбавила русская мать. Женился Владимир на немке, которая и увезла его  в Германию. А мать, после смерти отца осталась одна в Канте, где её похоронили чужие люди.

              Маршрутка въехала в Каракол. На ней же попутно его подвезли   до пристани к памятнику Пржевальскому -любимому месту однокурсников. Посидел, вспомнил   студенческие годы и заторопился: солнце вовсю  подкатывало к концу западной половины неба. Пошёл в  институт, побродил около, вспоминая где, что и как происходило. Оттуда - прямо, к дому. Тому самому,где когда-то жила ОНА, навсегда оставшаяся в его сердце целомудренной любовью.  Дом он признал сразу.  На стук вышла молоденькая  киргизка. Он  назвал имя и спросил,здесь ли живет? Девушка, даже, не слышала про такую: «Русские все давно уехали. Когда родители купили дом, я еще маленькой была». Поспрашивал соседей и, поняв, что никогда не найдет ЕЁ,   вернулся  на автовокзал.
              В Бишкек он возвращался  ночным рейсом.  Сел  и провалился в сон. Проснулся от тряски за Токмаком - автобус ехал по раздолбанной старой дороге,вокруг которой росли великолепные пирамидальные тополя.  Людей трясли из-за дешевого казахстанского бензина, который тут продавали в бутылках. Купив парочку средних и одну большую, водитель  забросил их за заднее сиденье.  Вскоре в салоне стало нечем дышать. Остановили машину.  Пока шофёр смывал с пола  бензин, поливая водой из арыка,  Владимир любовался  радугой в  брызгах, отлетавших от гнувшегося под  напором воды прутика, выросшего из корня карагача, пересекавшего поток по дну.

              И, вот, снова, Кант. Снова пруд, снова лягушки, дренажная канава и две могилы. Он снова  рыдал, снова чувствовал себя виноватым,каялся и просил прощения. Смешивая  прошлое и сегодняшнее  сравнивал себя то с прутиком, сгибавшимся под напором воды,  то  с той несчастной лошадью, что металась по дороге. Потом,   обвинял  жену и тещу, которые, как  щенка, сунули его  за пазуху и увезли. Долго перебирал в голове всё, в чём был и не был виноват.

               Переполненный  чувствами, медленно вернулся на остановку, сел в автобус и принялся читать афиши, прибитые к деревьям как это делали и раньше:  «Продается дом, куплю шкуры, цемент, шифер». Приближался Бишкек. Люди стали чаще выходить, чем заходить. Освободился проход, стала видна кабина водителя, на которой висела  карта. От знакомых очертаний всплывающей экзотической рыбки с голубым глазом Иссык-Кулем, в груди снова защемило, сердце кувыркнулось, замерло, потом еще раз и еще. Это была карта земли, на которой он  родился, где вырос, любил, где родились его дети и где были похоронены его родители. Душу переполняло огромное чувство  к этому маленькому клочку земли,  который он назвал родиной.