Картины без картинок

Давно собирался поведать ещё об одном друге-просветителе времён далёкого детства. Первые номера у нас с 1965 года, так что опять маленький юбилей.

Знакомство, разумеется, состоялось позже. «Роман-газета» – это не «Мурзилка», не «Огонёк» с «Работницей», с их детскими рубриками. На весь номер, как правило, одна вещь: изредка две или чуть больше. (Лишь в одном номере перевалит за полтора десятка и все авторы разные.)Из картинок – только портреты авторов.

Всё же интересно кое-что послушать. В последнюю дошкольную зиму – несколько страниц из «Злого духа Ямбуя» (автор – Григорий Федосеев). Тайга, медведь-людоед, охотничьи ловушки, порой опасные для самих охотников, вертолёт в роли «Скорой помощи». И новый «чумовой» народ – эвенки. Дед, читая, «ударял» первый слог. От него же несколько раньше узнал о ненцах, безобидных в сравнении со зловредными немцами, и остяках (ханты звались так по-старорежимному: дед их видел).

Сами эвенки в повести прошли незамеченными. Однако отложилось: экзотика. (Сказал бы, когда бы знал.) И при этом не сказка.
***

Первая попытка самостоятельного чтения – во втором классе, во «внеплановый выходной». Как раз нерусское: «Пятеро, которые молчали». Интригует. Автор – Мигель Отеро Сильва. Не имя – сказка.

Раскрыл – и бросил. Смутило: перевод с испанского, а писатель венесуэльский. Непатриотичным показалось, что ли? Скорее всего, смутило непонятное в предисловии.

В восьмом классе будет прочитано и полюбится. Четверо из пяти сокамерников, разной политической ориентации, как родного полюбили несуществующего ребёнка. Его придумал пятый – аполитичная жертва режима. Однажды похвалился, дурак, осведомлённостью о том, что власть скрывает. В итоге: «Имена! Пароли! Явки!» А где их взять?

Он, в отличие от прочих, женат. Но увы!.. Другие тоже бездетны. Один, судя по всему, стал после пыток бесплодным. Его мечта: когда падёт режим, найти в эмиграции своего мучителя, поквитаться с ним, сказать на суде нечто вроде: «Я убил его вольной волею. А за что, про что – не скажу». Только так, если итогом должна стать смерть на электростуле или гильотине. Жить незачем.

Чужой ребёнок отогнал, кажется, эти мысли. И вдруг – его нет и не было.

В ночь перед освобождением четверо плакали.

Что бы я понял в неполные девять лет? Возможно, что со дня на день «оковы тяжкие падут, темницы рухнут». Революция, невесть какая у них по счёту. Ещё могло привлечь описание пыток: очень там подробно. Если бы только до этого дотянул, пропуская десятки страниц.
***

Немного будет пропущено на исходе вторых летних каникул. Уже самостоятельно прочитан «Дубровский», знакомы «Капитанская дочка», фрагменты «Повестей Белкина». Кроме этого – пара сказочных повестей, детская повестушка о предвоенной Греции с экскурсами в древность и поближе.

И вот – «Снежные люди» дагестанца-даргинца Абу-Бакара. Не приходило в голову сравнивать с названной классикой, но подкупило нечто роднящее. Могильщик Хажи-Бекир, неплохой мужик, хоть и с некоторой нерусской придурью, в немилости у местных начальников. За что? Законов он не нарушает, его работа нужна. Не любят его и в ауле: мизантроп и невольно напоминает о неизбежном. Не очень-то его любит и родная жена: с ней он венчан, но не расписан.

По ходу дела – новые слова: Коран, шариат. Бытовые подробности: пьют суп-хинкал из чаши-пиалы. Обжегшись, могильщик произносит: «Талак, талак, талми-талак!» Формула развода. Думал, видимо, припугнуть жену-стряпуху: смотри, выгоню. А та, дурёха, всерьёз приняла: дело-то в присутствии муллы, их венчавшего. И есть куда ей идти.

Мулла говорит, что дело поправимо: надо, чтобы кто-то, вступив с нею в фиктивный брак, сразу же развёлся. Тогда бывшим можно заново.

Как просто у «братьев»-мусульман!

Нашли подходящего мужа, парикмахера-горбуна. А тот разводиться не захотел, брак стал реальным. Бывший в ярости, новый спасается бегством и пропадает бесследно. Народ грозит судом Линча; могильщик во избежание арестован, хоть нет никаких улик. Дальше – побег из-под стражи, скитания в горах и встреча там с мнимой жертвой. Домой вернулись вдвоём: если не друзьями, то однозначно не заклятыми недругами.

Детектив, перемешанный с анекдотами: их объект – давние предрассудки. Они живучи. Поблизости ходят кабаны, а в ауле всего один свиноед, охотник: его добычей брезгуют даже коммунисты-туземцы. А загадочный коновал? (Не прозвище Коновалова – профессия, не вполне понятная.) «Этот коновал из враждебного нам рода», – предостерегает старый горец внучку-врача. Мы о Ромео с Джульеттой ещё не слыхали, а тут у колхозников такая блажь. Всё, впрочем, довольно мирно.
***

Погорячее – у Расула Гамзатова, в первой части «Моего Дагестана» (вторая выйдет через несколько лет). Гончары бросаются с кинжалами на покупателей: те используют их изделия не по назначению. Доиндустриальная эпоха: слов таких не знаем – понятна суть. Поэт выбросил в окно редактора: «Он отредактировал меня – я отредактировал его». Суд, выслушав это, «отредактировал», скорее всего, условно: потерпевший отделался испугом и ушибами, в итоге став осторожнее.

То ли бывало с нашими поэтами, уже тогда нам известными? Но это всё при царизме. А тут – или наше время, или стародавний «ханизм».  О нём – сказки, похожие на анекдоты, в них большей частью общечеловеческое. Этим и собственными стихами разбавлены авторские воспоминания. А что колоритно? Те же хинкалы в пиалах да ханское многожёнство.

Колоритен и непонятен имам Шамиль. Вроде бы хороший дядька, хоть и с заскоками: «Я, случалось, плетьми избивал стихотворцев, я бывал со сказителями суров». Кое-кому полезно – даёт понять автор.  Что его объявляли одно время турецким и английским шпионом, не удивило: знаем, что и не с такими приключалось. Но против кого он «сражался без устали, с горским упорством»? Молчит Расул Гамзатыч: скажет, когда и без него будем знать. Взрослых спрашивать нет смысла. Спросил, кто такой имам. В ответ: главный поп у татар.

Какой поп, когда «девятнадцать пылающих ран нанесли мне»? С Дмитрием Донским больше сходства. И какие татары? Он аварец, как и Гамзатов: многонационален его Дагестан. И не татарская у них вера – арабская, как и у татар: узнал из тех же «Роман-газет» и календаря.
***

О людях этой веры всего интереснее в «Сумерках» казаха Нурпеисова. Самой мусульманщины немного: два слова, ураза и намаз, с пояснениями. Да шестьдесят лет – как «возраст пророка». Зато – приключения: и похищение невесты, вовсе того не желающей, и кровная месть, и личная, и прочая поножовщина. Рыбак-туземец пришиб русского купца-рыбопромышленника, большую сволочь. Туземного Троекурова задушил его соплеменник-конокрад, прежде добывавший ему лошадей. Специфика: «степь да степь кругом». А в степи – Аральское море, зимой покрытое льдами. Туда уходят от «троекуровского» произвола, благо легального рабства давно уже нет. Дело перед революцией. Хотелось, чтобы герои-мстители до неё дожили. Одному суждено едва ли: соплеменники всё ему отбили.
***

Дожили и пережили герои самого экзотичного – монгольского «Прозрачного Тамира (автор – некий Лодойдамба). Не наш мир и не магометанский. Не муллы у них – ламы: словно животные. Они такими и виделись: только хвосты с рогами им приделать. Главный у них – богдо-гэгэн: этот представлялся игрушечным чучелом на палочке. А он у них «и папа, и султан» – вместо ожидаемого хана. Молятся туземцы придорожным истуканам, грамотеи оставляют им записки: просят кто успеха, кто леденцов.

О леденцах, дарах «ближнего Севера», молился малыш, тёзка самого мерзкого для нас монгола. Знал я это имя, но исключительно в русском его написании. Думал, что он татарин-магометанин с Волги или из Крыма. Монгольский же вариант удивил созвучием с героем древнеегипетской сказки.

Ещё запомнился спор о том, кто важнее: «учёные» ламы-хубилганы или князья-нойоны. Среди последних – хороший дяденька: он «за наших». Среди лам таких нет: самый безобидный – просто жалкий трус.

И при последнем нашем царе Монголия «не заграница». Поэтому в романе два русских: бесфамильный положительный Пётр и безымянный злодей Павлов. В чём, собственно, его злодейство? Пошёл за белых, за барона Унгерна. А в остальном? Собутыльничал («сопиальничал») со сволочным туземцем: какие-то общие дела. Был рад, что русского Петра поборол на празднике монгол-полицейский. Немного. Потому и отпускает его, пленённого красными, бывший батрак «сопиальника».

«Ты его пожалел, – выговаривает ему Пётр, – а сколько наших он сегодня убил!»

Убил, надо заметить, в бою. Сам же вновь попал в плен, и теперь уж с ним не либеральничали.

Старший брат монгола-«либерала» – местный Робин Гуд. Точнее, Робин Гуд – английский Тумэр: в такой последовательности узнал. Для сравнения с Дубровским – не та биография: монгол – из крестьян-аратов. И выпало ему больше. Ловили его, пытали, зашили в бычью шкуру. Бежать помог мальчишка, сын сволочного Итгэлта: яблоко от яблони далеко упало.

Приключение за приключением! Пожалел Тумэр совсем не благородного вора, взял под своё крыло. А тот его при случае – «пёрышком». Выжил герой, переболел оспой.
«Как я», – гордо сравнивал юный читатель, не видя разницы между ветрянкой и «натуралкой».
Затем – «братание» с полицейским, недавно его пытавшим. И не такое бывает: полна история. Вдвоём – против китайских оккупантов. «Силачом слыву недаром: семерых одним ударом». Примерно таким запомнился их бой. Силач, добрая душа, напоследок слезу пустил: один из убитых китайцев – совсем мальчишка. И – затерялся след Тумэров: ничего о нём больше.

У Эрдэнэ, его младшего брата, тоже приключения. Тягаться с князем вздумалось: собственноручно написал жалобу. Между тем «с собакой в ссоре – без подола, с нойоном в ссоре – без задницы». Не так интересен монгольский фольклор, как запретное слово в печати: встретится здесь не раз. Пострадало сие или нет, только попал грамотей в тюрьму. Вышел через год по амнистии (ещё одно новое слово): независимость от Китая объявил богдо-гэгэн, и там на время признали. Заручился герой поддержкой придорожного Будды, нашёл работу.

А тут такие дела! С Унгерном против китайцев, с красными против Унгерна. Обратной дороги и в мыслях нет: раз и навсегда разочаровал лупоглазый хан-барон. Из феодализма – в светлое будущее!

Вместе с женой или порознь? Не запомнилось. И было неясно в ту пору: за что он ударил её, уезжая? За что избил работодателя, вопросов не возникало. Классовая ненависть, так сказать. К тому же, повторюсь, дрянненький мужичонка этот Итгэлт. Сородичей, оказавшихся в бедственном положении, ограбил. Не процентами опутал: нет – по старинке, как в тёмном углу. Сообщник-полицейский озвучил «законное» основание: зашли на чужую территории. Родного сына отдал, можно сказать, в рабство ламам: тот сбежит.

А грех, что не для «детей до шестнадцати»? Не разглядел. Прошли мимо и наложницы сифилитика богдо-гэгэна, им заражённые. Как и аборт (вполне «цивилизованный», с русским врачом) в романе Нурпеисова. Не дорос.

В целом для хороших кончалось хорошо. Правда, одну филантропку повесили по доносу её мужа: она помогала красным.

«Любовь Яровая» несколько наоборот. Не сравнивал всё по той же причине.
Многого не знал. А потому читалось с интересом, рисуя картины в уме. Всё просто, как в сказке, почти без полутонов. И не бросался в глаза «колорит», от которого русских людей наизнанку. При этом кое-какая информация: кое-что пригодится впоследствии.

Информация информацией, экзотика экзотикой, а всё-таки важен сюжет. Не увлекут меня ни манси, ни юкагиры, ни нанайцы с нивхами. Все были в «Роман-газетах», и всех в сторону. Исключение – чукча Юрий Рытхэу уже в старших классах. Да якут Софрон Данилов. У этого никакой экзотики: всё знакомое, «родное», с чем я, к счастью, по-настоящему не столкнулся, хоть четверть века служил в той же сфере.

А те, что ближе – географически и не только? Об этом в другой раз.