Острова

Для Кира
Острова.


Вдох. Длинный дымный выдох.
Кажется просыпаюсь.
Вокруг темно, но тьма постепенно рассеивается. Только я не знаю, сейчас ночь
или день.
Вдох. Меня укрывает тяжелое и пыльное музыкальное покрывало. Провода
натянулись, как струны, влажный ветер уносит полиэтиленовый пакет вверх по
узкой улочке.
Выдох.

Знаешь, мне иногда кажется, что я не принадлежу миру, что я, словно скольжу
между явью и сном. Иногда очень быстро, как будто убегая от толпы в метро, а
иногда слишком медленно, когда выхожу посидеть на балконе и понаблюдать за
жизнью проспекта.

Хочется рассказывать истории, но, как всегда, не подворачивается случай. А
потом и слова встают колом. Так и получается, что есть мир и в нём есть всё,
кроме меня.
Выдох.

Ветер пробирает насквозь. Значит ли это, что я жива?
Всегда сложно начинать рассказы. Первая фраза всегда важна. Она должна быть
концентрированной, захватывающей, приглашающей в сад чудес. Поэтому мне
не нравится писать, у меня не получаются первые строчки. Я хороша в
концовках. Я отлично ставлю жирные точки. И жгу мосты.

- Жизнь это вообще самая опасная и неизлечимая болезнь.
- Почему неизлечимая?
- Ну, а какое есть лекарство от жизни?
- Смерть.
- Хорошо, я согласна, но представь себе: что если со смертью ничего не
заканчивается?
- Заканчивается, просто потом мы попадаем в бесконечный сон.
- А как узнать, что сейчас не сон?
- Мам, это просто, там сон с помехами.

Диалоги тоже не относятся к моим сильным писательским сторонам. Но иногда
я думаю, что вся реальная жизнь только из диалогов и состоит, потом что, когда
ты молча и безмятежно дышишь, тебя как будто бы нет.
Вокруг темно, впереди ветер гонит полиэтиленовый покет вверх по улице.
Огонёк сигареты рассеивает тьму. Я улетаю под музыку, хотя мне говорили, что
лучше не возвращаться так поздно, а ещё, что могут ограбить. Каждый первый
сказал мне, что кругом обман, грабеж и возрастающий уровень насилия.

- Закончила?
- Что закончила?
- Я видел, ты рисовала яблоко. Я тоже рисую.
- Нет. Это я так, чтобы руки занять.
- Я рисую в моём саду.
- У тебя есть сад?
- Да, я там выращиваю зелень и овощи.
- Классно!
- Поехали, покажу.
- Нет, прости. Завтра у меня здесь последний день, не хочу никуда больше
ехать.
- Уверена?
- Конечно.
- А тебе говорили, что ты очень сексуальная?

А знаешь, я ведь завязала. Не могу сказать, что было легко, но и трудно тоже не
было. Я просто перестала задумчиво коптить воздух. Мне всегда нравилось, как
курила мама, у неё были красивые привычки: поудобнее устроиться на стуле с
ногами, размять сигаретку, едва заметно покрутить зажигалку в руке, помедлить
ещё немного и, слегка прищурившись, прикурить. Если честно, мне до сих пор
нравится смотреть, как она курит. За движениями, за мимикой, за тем, как она
выпускает дым, за её руками.
Все на чём-то торчат. Кто-то на героине, кто-то на любви.
Вдох.
А я торчу на красоте. И на никотине, само собой.

У него большие глаза цвета горького шоколада, слегка пыльные, так что
искорки света в них отражаются только отчасти. Хотя, может быть, это потому
что мы встречались только по ночам. В последний вечер он украсил томатную
пасту на моих спагетти тремя молодыми листочками мяты. И вот мы сидим на
набережной. Он курит сигареты без фильтра из мягкой измятой пачки. Я тоже
снова курю. А дым, не успевая долететь до моря, тает.

- Классное платье. Тебе очень идёт зелёный.
- Спасибо.
- А ещё мне снились твои глаза. Не говори нет. Подумай сначала. Здесь только
мы. Тебя никто не знает. Что плохого может случится?
- Я же буду знать.
- Да ладно. Это же просто поцелуй. Я никому не расскажу. У меня и телефона-
то нет.
- Я буду знать.
- Ну, один. Всего один?

Есть красота, к которой хочется прикасаться. Например, мраморные ступни
статуй на лестницах в Эрмитаже. А есть такая, неуловимая, некое волшебство в
движении, что невольно перестаешь дышать, чтобы не спугнуть момент.
Выдох.

Мне нравятся линии, тонкие и контрастные или сотканные из света и тени моим
монохромным воображением.

- Скажите-ка мне, малышня, вам нравится жить?
- Конечно.
- И тебе?
- А мне нравится петь, но, я думаю, дедушка там тоже поёт.

А бывают моменты, когда я проваливаюсь. Засмотрюсь на что-нибудь и неохота
возвращаться. Тогда между нами вырастает стеклянная стена. Или это я просто
снова прячусь в наушниках.

Я видела малюсеньких прозрачных рыбёшек в лучезарном море. И видела, как
цапля неподвижно стояла с полчаса, так что сначала я подумала, что она
неживая. Но потом она переступила с ноги на ногу и резко нырнула клювом в
воду. Ещё я видела, как рыбачат с пенопластовых плотиков, а вдалеке с
фонарями рыщут катера антиброканьерской службы. Или пограничники. Кто
знает?

Также наблюдала, как ветер уносит штукатурку с фасадов разноцветных зданий
и, как облако мух поднимается над горой мусора на перекрёстке, стоит только
мимо проехать какой-нибудь самодвижущийся повозке.
Вдох.

Другой музыкант. Конечно, гитарист и певец. У него длинные косы и хитрый
взгляд. Он подцепил меня сразу после музея, так что пиво, которым угостил,
явно было лишним.

- Я год жил в Москве.
- Ух ты! Понравилось?
- Не очень, но русская женщина умеет любить.
- В каком смысле?
- Наши женщины другие. Русские любят, отдавая. Это не передать словами. Но
мне говорили мои девушки, что мы тоже любим лучше, чем русские мужчины.

На окне моей пещеры есть надпись на пыли. Она, конечно, уже покрылась ещё
одним слоем пыли, но я знаю, что она там. И что написано тоже знаю. Но это не
моя история. Моя история о том, как эта надпись появилась, и о том, что стала
значить для меня через пару недель.
Выдох.

Был конец октября, мы курили у меня на диване, папа показывал фотографии
своих родственников. Я попросила, чтобы в следующий раз он привез
побольше и мы составили из них альбом для детей. И папа согласился. И
рассказал историю про то, как его приятель оставил записку знакомому
американцу в Нью Йорке. Просто подсунул под дверь со словами «не
переживай, поймёт». А потом протёр пальцем на моем окне содержание
записки.
Вдох.

Мгла на пару секунд отступает.
Есть какое-то мазохистическое удовольствие в том, чтобы бросать курить, а
потом начинать снова. Эпизод торга. Внутренний голос издевательски
подначивает, разум разочарованно вздыхает. Я медлю, хотя знаю, что после
первой будет вторая, а потом опять начну покупать сигареты по несколько пачек
за раз. Обычно по две.

- Спасибо за вечер. И за мяту.
- Это тебе спасибо.
- Да не за что. По последней?
- Давай. А ты точно уверена, что не хочешь попробовать?
- Нет, не хочу. Пусть всё останется, как есть. Мне хорошо, а тебе?
- Мне тоже хорошо, но могло бы быть лучше.
- Кому как.

Выдох. Струйка дыма летит и огибает его левую щёку. Он чем-то похож на
моего первого парня, разве что немножко нахальнее.
А ночью не спится. Хочу выйти, сесть на ступеньку перед дверью и курить,
глядя в небо. Но нужно отдыхать. Рано-рано, через несколько часов за мной
приедет такси.

- Такси! Такси! Эй, девушка, такси!
- Нет, спасибо.
- Русская?
- Да, как ты узнал?
- Я всяких европеек повидал, русские самые красивые. Точно такси не нужно?

А потом воспоминания смешиваются в уродливый столовский винегрет. Мне
хочется рассказывать, но я не умею. Я пропадаю и не всегда понимаю, что
приснилось, а что происходило на самом деле.
Папа умер. Это точно. Меньше, чем через две недели. Я уехала развеивать его
прах по миру. Моя дочь говорит о смерти. Незнакомые люди в незнакомых
местах заставляют меня чувствовать себя особенной. Из-за цвета глаз. И
акцента.

Есть красота неподвижности. Это, когда я перестаю думать. Неподвижность
ума. На вдохе старт и, кажется, могу увидеть нити, на которых держится
мироздание, исключительно зарегистрировать факт, не размышлять.
Я не особенная и не нормальная. Мне надоело соревноваться в нормальности.
Кручу на пальце колечко из серебряной проволочки со стекляшкой. Ты слишком
наивная, они говорят. Тебя тут все хотят облапошить. Я выдыхаю дым
медленно. Я думаю о тебе. Обо всех людях, которые есть в тебе и о тех, кого
нет.

- Птенчик, что случилось?
- Я просто очень по нему скучаю.
- Я тоже.

Знаешь, мы ещё не были знакомы лично, а я уже писала рассказы для тебя.
Всегда трудно начинать, но только тебе хочется рассказывать. Про острова
реальности, про мгновения, когда я в исступлении смотрю на запылённое
оконное стекло. Он ведь даже не мой отец.

«Kol mi»

27.09.2024
СПб