Русы Часть первая, глава третья

Глава третья

Византийка


I

В то время, как князь Борислав предавался наукам и ученым беседам, его слуги Богдан и Глеб по-своему проводили в Константинополе выпавший им отдых от повседневной службы. Вначале они вместе бродили по городу, глазея на диковины, но очень скоро их интересы разделились. Посольское подворье располагалось недалеко от Святой Софии, и каждый раз, когда они проходили мимо, что-то будто подталкивало Богдана войти в этот храм, поражающий своим величием. И каждый раз они проходили мимо, и равнодушный к этой могучей красоте Глеб тянул его на рынок, где продавали лошадей. В этот раз Богдан остановился.
- Нет, Глеб, иди один.
- Как хочешь.

Глеб любил этих красивых животных. А здесь, на Константинопольском конном рынке их было не счесть, самых разных пород: из Каппадонии и из Малагины, арабские скакуны и нисейские кони – откуда их только ни привозили. Торговцы расхваливали свой товар: «Кони достойные царей, прекрасные с виду, мягко выступают, легко повинуются уздечке. Пылки, выносливы, быстры, подобных им нет на целом свете.»
Глеб ходил на рынок просто полюбоваться лошадьми. Они были белой и радужной масти, бурые и вороные, легкие, с красиво вздернутой гордой головой, волнистой гривой и блестящей на солнце шкурой. Глеба там уже узнавали и кивали ему, как доброму знакомцу. Однажды ему несказанно повезло. Конюх, с которым он успел познакомиться, взял его с собой на ипподром. Глеб вертел головой, рассматривал трибуны, заполненные народом, и арену, настолько большую, что с одного конца невозможно было увидеть то, что делалось на другом. В этом Колизее, как называли ипподром византийцы, мог, наверное, поместиться маленький городок. Когда же начались скачки, Глеб забыл обо всем на свете. Он словно очутился в сказке, где царили гордые кони, и не было больше ничего: ни Константинополя с его бесконечной крепостной стеной, дворцами и храмами, ни моря, бьющего о борт ладьи, ни даже князя Борислава.
---------------------------------------


Богдан с трепетом вошел внутрь храма. Святая София ослепила его блеском тысячи свечей, закружила голову багряными красками расписных стен, захороводила тяжелыми колоннами, взлетела под купол солнечными от льющегося внутрь света балконами, упала на темечко, как с небес, с недосягаемой высоты фигурами с крыльями, которые кто-то невидимый за его спиной назвал ангелами. Он почувствовал себя крошечным, как муравей, и гордым за таких же, как он, людей, тех, кто возвел эти стены и дал им вечность.

Он бочком, словно боясь, что в нем разглядят чужеземца и выгонят вон, прошел на другую сторону огромного храмового пространства, лишь спереди частично заполненного людьми, встал у стены и стал наблюдать. Открывшееся ему зрелище было красивым, невиданным. На возвышении стоял священник в длинных одеждах с большим крестом на груди, перед ним люди: мужчины с непокрытыми головами и женщины в платках. Запел хор, настолько пронзительно и нежно, что защипало в глазах. Женские голоса проникали в самое сердце, словно трогали его подушечками пальцев, и от этого становилось сладостно и немного печально. Он не понимал, да это было совсем не важно, о чем вздыхало и улетало под купол это женское многоголосье, но оно наполняло теплом и блаженством, будто он вдруг превратился в ребенка, и мама баюкала его колыбельной. Это ощущение нежности и полета было еще сильнее, словно женские голоса, как руки, подхватывали его и несли в небо, к куполу, к тем ангелам с крыльями.

Музыка хора смолкла, священник стал что-то говорить, и колдовство, охватившее, оглушившее Богдана, стало стихать, схлынуло постепенно, и он смог оглядеться и увидеть лица стоящих невдалеке людей. И тогда случилось увидеть второе чудо. Это было лицо девушки, прекрасней которого не встречал в жизни. Она стояла чуть сзади и глядела куда-то в сторону. Взгляд ее был мечтательным, поворот головы, как у белого лебедя, и такая же лебединая шея: тонкая, высокая, грациозная. Голова была покрыта длинным, будто воздушным платком цвета фиалок, спускающимся на плечи и на грудь. Из-под него выбивалась волнистая прядь черных волос. Черные тонкие брови вразлет оттеняли большие карие глаза. В ушах переливались бирюзовыми и аквамариновыми камушками зеленые серьги. Коралловые чувственные губы были слегка приоткрыты, словно морская раковина, в которой блестели капли чистого жемчуга. Кожа, словно шелк, светилась в солнечном луче, падающем из-под купола.
Взгляд будто приблизил к себе это чудное лицо, за секунду сложил кусочки великолепной мозаики в единый портрет, настолько гармоничный и притягательный, что лица других, стоящих рядом людей, стушевались и слились в общее темное пятно.

«Должно быть, и имя ее прекрасно и звучит, как этот небесный хор, льющийся с купола», - подумал Богдан.

Он стоял, не шелохнувшись, не замечая ничего, кроме этого волшебного лица. Люди стали расходиться, и только тогда он очнулся и увидел, что она повернулась и вместе с какой-то женщиной старше ее пошла к выходу. Словно во сне Богдан двинулся вслед за ней. Они вышли на площадь, он за ними. Он не смотрел по сторонам, не замечал прохожих, не знал, куда идет и не запоминал улиц, а видел впереди только светлое длинное платье и маленькие ножки в сандалиях, выглядывающие из-под него, и шел за ними. Ножки остановились у двери в стене, за которой в глубине сада виднелся каменный дом, Богдан тоже остановился. Вдруг девушка оглянулась и бросила в его сторону короткий, быстрый взгляд. Его словно обожгло, лицо запылало. Потом обе женщины вошли в сад, дверь захлопнулась, а Богдан остался один на незнакомой пустой улице. Он постоял еще, не зная, что делать и куда идти, глядя на окна дома, едва различимые сквозь кроны деревьев. Вдруг почудилось, что чья-то фигура мелькнула в окне и исчезла. А может быть не почудилось? Он вглядывался в окошко – никого. Тогда он повернулся и побрел по спускающейся вниз булыжной мостовой.   
 
Этой ночью Богдану не спалось. Он мысленно возвращался в храм Святой Софии и восстанавливал в памяти то мгновение, когда увидел ее. Он лелеял в голове этот образ и вспоминал детали, на которые поначалу не обратил внимания. На ней было светлое платье, перехваченное ленточкой под грудью. Во время церковной службы она взмахивала рукой, словно рисовала перед собой крест, и рукав спадал к локтю и обнажал изящную белую руку и тонкие пальцы. Когда сон сморил его, он снова увидел ее. Карие глубокие глаза улыбались ему, и коралловые губы становились всё ближе, всё ближе.

Утром Богдан проснулся с мыслью немедленно отправиться на поиски незнакомки. В этот раз храм Святой Софии не бередил его воображение загадочными росписями на стенах, не задирал он голову, чтобы разглядеть в вышине, на куполе летящих ангелов. Нет! В этом священном для византийцев месте его занимало мирское. Хоть и бочком, хоть и вдоль стены обежал он глазами все женские фигуры и лица. И в глубокой печали, не оглянувшись даже на восхищавшие его еще вчера колонны, вышел на потускневшую от серых туч площадь.

Богдан попытался вспомнить свой вчерашний путь до заветного дома, но, кроме светлого платья и платка на голове и плечах цвета фиалок, он не помнил ничего. Обратная дорога представлялась лучше, но он еще довольно долго бродил по разным улочкам, то пробегая вперед, то скорым шагом возвращаясь обратно, прежде чем ступил на булыжную мостовую, поднимающуюся вверх. Вот она – дверь в стене и белый дом, выглядывающий из-за темного сада. Богдан обрадовался так, будто откопал клад в ведьминой чаще. Но что делать дальше, не знал. Он принялся ходить вверх и вниз по улице, останавливаясь на короткое время напротив дома. Окна казались пустыми, в доме было тихо. В конце концов его голову посетила разумная мысль, первая в помутневшем со вчерашнего дня рассудке. «Неизвестно, когда она ушла, и неизвестно, когда она вернется. Надо прийти завтра пораньше и ждать, когда она выйдет из дома.» Успокоившись тем, что теперь без труда найдет заветный дом за кудрявым садом, и что завтра он ее обязательно увидит, Богдан с легким сердцем вернулся на посольское подворье.

Своими надеждами и мечтами он не делился ни с кем, даже с Глебом. Князь Борислав пока не нуждался в его услугах, Богдан торопил время, которое в таких случаях всегда тянется, как нарочно, медленно, словно по капле выдавливая из себя мгновения. Едва в окно брызнул светом новый день, Богдан уже бежал к тому дому вверх по булыжной мостовой.

----------------------------------------------

Они вышли из дома втроем: она вместе с матроной, с которой Богдан увидел ее в церкви, и за ними плотная низенькая женщина с корзинами, видимо, служанка. Богдан невольно сделал шаг в их сторону. Девушка улыбнулась, глядя на него, так, будто они уже были знакомы. На ней было длинное платье цвета весенней зелени, расшитое узорами, которое ей необыкновенно шло. Темные волосы волнами спускались на плечи, карие глаза сияли, как спелые ягоды на солнце. Женщина постарше, наверное, мать или родственница, взглянула на Богдана строго и неприязненно:
- Кто вы такой, сударь, и что вы делаете возле нашего дома? Если вы немедленно не уберетесь прочь, я позову работников, и вас прогонят палками.

Почтенная матрона говорила по-гречески. Мысленно Богдан поблагодарил князя Борислава за то, что тот заставил его учить язык византийцев, сказав при этом: «Если в чужой стране не понимаешь, что тебе хотят сказать, и сам не можешь вымолвить ни слова на чужом языке, то ты не более как немой чурбан, с которым никто не будет иметь дела.» За несколько месяцев, проведенных в Константинополе, Богдан научился понимать хотя бы смысл сказанного и отвечать самыми простыми словами. И одет он был по византийской моде: князь Борислав, не желая ударить в грязь перед иноземцами, повелел своей свите одеваться нарядно и не жалел денег на это. Поэтому схватывающий налету манеры и привычки, увиденные в Константинополе, Богдан чувствовал себя перед этими незнакомыми женщинами довольно уверенно.

Пересилив робость, он поклонился и сложил в фразы известные ему греческие слова:
- Меня зовут Богдан. Я служу у русского князя Борислава, посланника при дворе императора Феофила.
- Ты раб этого князя?
Богдан вскинул голову, как те гордые иноходцы, которыми ходил любоваться Глеб.
- Нет, я свободный человек.

Лицо пожилой женщины смягчилось, и она осмотрела Богдана с ног до головы уже внимательнее. Он показался ей милым, симпатичным юношей, почти мальчиком. Глаза его были живыми и любопытными, светлые волосы густыми и немного вьющимися. Одет он был в светлую короткую тунику выше колен и темно-синий плащ, застегнутый на плече серебряной бляхой. Осмотром она оказалась довольна.

- Наверное, он оруженосец этого князя, - обращаясь к девушке, прокомментировала свое впечатление строгая матрона.
- Где же твой князь? Почему ты не при нем?
- Князь Борислав встречается с патриархом Иоанном. – И заметив произведенное этими словами впечатление, добавил: - Они часто беседуют на темы науки и веры.
Женщина посмотрела на него с интересом.
- Мое имя Харита, а это моя племянница Леония.
Леония улыбнулась приветливо. Ее губы цвета вишни раскрылись, как морская раковина, обнажив жемчуга белых зубок, и голос зазвенел, как колокольчик.
- Очень приятно познакомиться, Богдан.
В голове у него снова всё смешалось и помутилось. «Леония, Леония, какое нежное, прекрасное имя».

Низкий голос Хариты вернул его на землю.
- Что же, Богдан. Послужите сегодня и нам оруженосцем. Проводите нас на рынок и расскажите по дороге о народе росов. Я что-то слышала об этой стране.
Они шли по пыльным улицам, а Богдану казалось, что он плывет по воздуху, и рядом, как неземное создание, парит Леония. Рукав ее платья был совсем близко, и он ощущал тепло ее рук и вдыхал ее запах: дурманящий аромат цветов. У него кружилась голова, и рука останавливалась на полпути, чтобы вопреки приличиям не прикоснуться к ее руке. Мешая русские слова с греческими, часто не находя нужных слов и заменяя их жестами, он рассказывал о посольстве русов к императору Феофилу, об императорском дворце, о князе Бориславе, сыне великого хакана, царя русов. Он пытался передать, хотя неизвестно, поняли ли его сквозь мешанину слов, красоту лесов, рек и озер в стране, в которой жил на другом берегу моря, которое называли Русским. Но важнее было другое, он ощущал на себе ласковые взгляды Леонии и думал с восторгом: «Кажется, она небезразлична ко мне.»

Леония чувствовала на себе, даже не поворачивая головы, его влюбленные взгляды. Ей было приятно и немного тревожно. Богдан понравился ей, он не был похож на других юношей, потому, возможно, что был чужеземцем, но более всего притягивал в нем искренний порыв и открытость во взгляде, редко встречающиеся среди ее знакомцев, пытающихся произвести на нее впечатление тем, что строили из себя напыщенных индюков или умудренных жизнью старцев, что выглядело совсем глупо.
Леония, как выяснилось, была на два года моложе Богдана, ей было четырнадцать лет. Родители ее за поклонение иконам* были сосланы и сгинули где-то еще при императоре Михаиле. С детства она жила в доме своей тетушки Хариты.

Харита же думала, что юноша мил и со временем может стать неплохой парой для Леонии. «Оруженосцы вельмож, близких ко двору, постепенно сами становятся вельможами», - рассуждала она и смотрела на всё более нравившегося ей воспитанного юношу с благосклонностью. Этот Богдан был хорошо одет, любезен и, несомненно, умен.




• Поклонение иконам преследовалось при императоре Феофиле и его предшественниках.
 
 
      

II

Каждый новый день для Богдана начинался с одного и того же вопроса: «Увидятся ли они сегодня с Леонией?» Они будто не расставались: в своих снах Богдан был неразлучен с ней. В этих снах Леония была еще ближе, чем наяву, в этих снах он обнимал ее и целовал ее сладкие губы, в этих снах они оставались вдвоем. При свете дня, когда нескромные видения таяли, как снег под мартовским солнцем, и разгоряченная голова освежалась прохладным утром, Богдан из пылкого любовника, каким видел он себя во сне, превращался в верного оруженосца, сопровождающего тетушку Хариту и Леонию в их неторопливых прогулках по городу, в церковь или на рынок. Тетушка Харита оказалась женщиной славной и радушной, она, как курица-наседка, хлопотала вокруг Леонии и не отпускала ее от себя ни на шаг. Леония улыбалась ласково, голос ее казался Богдану дивной музыкой, но проходили дни, а он даже ни разу не коснулся ее руки. Он страдал, как путник в пустыне, увидевший мираж: вот он рядом, только протяни руку, а он ускользает. Он мучился, как изнывающий от жажды бродяга рядом с прозрачным родником, из которого нельзя напиться. Порой Богдан думал, что с ним приключилась неведомая напасть, болезнь, которая внезапно поразила его. Ему казалось, что никто до него и ни один человек из живущих ныне не может понять его, потому что случилось с ним какое-то особенное умопомрачение, когда не видишь никого и ничего вокруг, кроме нее одной, когда чужие голоса теряются, расплываются в воздухе, и повсюду слышен только ее голос, когда бешено колотится сердце, если она рядом, когда в голове мысли путаются и разбиваются вдребезги от одного только имени: Леония.

Так продолжалось до тех пор, пока тетушка Харита ни сказала как-то словно невзначай: «Приходи к нам завтра в середине дня, Богдан. Мы с Леонией будем рады тебя видеть в нашем доме.» Эти простые слова выгнали из головы туман сомнений и подарили надежду. «Милая тетушка Харита, - думал он. – Это приглашение – знак того, что его приняли в семью, что теперь они будут вместе». В своих фантазиях он напридумывал еще много такого, о чем и говорить нельзя. В этот вечер Богдан выглядел и вел себя странно: он беспричинно улыбался, прижимал руку к сердцу и разговаривал непонятно с кем: то нежно, то страстно. К счастью, никто не видел, как он подпрыгивает на месте, меряет шагами свою комнату, бормочет, восклицает, смеется, размахивает руками или сидит, обхватив голову в полной неподвижности. Глеб еще не возвращался, в покоях князя Борислава было тихо.
 
В доме тетушки Хариты тоже готовились к приему гостя. Леония выбирала платье и была задумчива. Ей нравился этот русский юноша, и было тревожно, что всё может решиться вот так, в одночасье, и она станет принадлежать ему. И сладко ныло внутри, и билось сердечко от неизвестности.

Харита гоняла прислугу и выбирала блюда к столу. К этому времени она успела выяснить всё, что касалось посольства росов в Константинополе. При императорском дворе она не появлялась с тех пор, как умер ее муж, и жили они с Леонией довольно уединенно, но связи остались. Ей рассказали, что русский князь Борислав несколько раз встречался с императором, и василевс принимал его благосклонно. Богдан ничуть не преувеличивал, когда говорил о частых встречах русского посла с патриархом Иоанном. Это наводило на мысль, что и сам князь, и его свита могут со временем перейти в христианскую веру. А для богобоязненной Хариты вопрос веры в отношениях юного, симпатичного варвара и любимой племянницы был наиважнейшим. Харита сумела выведать и то, что посланник росов относится к Богдану скорее не как к слуге, а как к своему воспитаннику. Эта серьезная подготовительная работа перед принятием важного решения привела, в конце концов, тетушку Хариту к мысли, что к влюбленному в ее Леонию юноше, а это не вызывало никакого сомнения, следует присмотреться лучше, и, возможно, это неплохая партия для ее девочки.

В назначенное время одетый будто на праздник Богдан вошел в белостенный двухэтажный особняк, и его провели в большую комнату, где уже был накрыт обеденный стол. Он поклонился и больше уже не сводил глаз с Леонии. Ее нежно-фиалковое длинное платье открывало шею и руки, темные волосы обнимали плечи, глаза говорили больше, чем слова: они улыбались и казались бездонными.

Сели за стол: тетушка Харита и Леония по одну сторону, напротив них Богдан. Харита называла поданные блюда, некоторые из них ему были неизвестны: пафлагонский сыр, пюре из трески, пшеничный хлеб, мясо в пряном соусе, овощи, груши, гранаты, финики, виноград, разбавленное водой красное вино. От ласкового взгляда Леонии, от выпитого вина и разнообразия изысканных блюд Богдану начинало казаться, что он попал в сказку, и что эта сказка только начинается.

Харита расспрашивала о приеме в императорском дворце и о предстоящем путешествии ко двору короля франков Людовика. Леония говорила мало, но ее быстрые взгляды, пальцы, ласкающие виноградную гроздь, чуть приоткрытые губы, пригубившие рубиновое, под цвет губ, вино, движения белых рук, как белых крыльев, говорили красноречивее слов, и Богдану казалось, что он понимает этот язык жестов. Про страну франков было известно немного. Харита слышала об императоре Людовике лишь то, что его называли Благочестивым за его радение христианской вере, и что он унаследовал от своего отца огромную империю. Леония не скрывала, что ей становится страшно, когда она думает о долгом и трудном пути, который предстояло пройти. Почему-то эти ее переживания были Богдану особенно приятны. От разговоров о короле Людовике незаметно перешли к христианской вере.

- Ты упоминал, Богдан, что князь Борислав, которому ты служишь, часто в беседах с патриархом Иоанном говорит о вере. Рассказывал ли он тебе об этом?
- Как-то он подозвал меня и сказал: «Придет время, Богдан, и я поведаю тебе о жизни и смерти Исуса Христа, человека и сына Божьего». Эти слова были мне непонятны, но он обещал объяснить позже.
- Твой князь – умный человек, насколько я слышала, - промолвила Харита.
Когда они встали из-за стола, тетушка Харита как-то уже совсем по-другому, по-домашнему, как показалось Богдану, сказала:
- Леония, покажи нашему гостю сад, - и это прозвучало как разрешение остаться наедине.

Сад за домом был густой и зеленый. Разбегающиеся в разные стороны аллеи были засажены пихтами, взмывали ввысь острыми пиками кипарисы, деревья лавра и миндаля наполняли воздух терпкими ароматами, клумбы уснувших роз кивали им: «Придет весна, и будет новое цветение». За кустарниками пряталась увитая виноградными листьями беседка. Они присели на скамью, взялись за руки, и словно зеленый занавес опустился за спиной, - они остались одни. Богдан прижал ее руки к губам, и ему показалось, что молния ударила в беседку и сразила их, и спаяла их своим жаром. Он зашептал, будто боялся, что его услышат: «Леония, Леония, я люблю тебя, я не могу без тебя жить». Он не знал, что сказать еще, чтобы выразить то чувство, от которого кружилась голова, и всё, что было кроме них, терялось и становилось далеким и расплывчато-смутным. Наверное, она чувствовала то же самое. Неожиданно для него она ответила на его робкий поцелуй, прильнула к нему, положила голову ему на плечо, так, что цветочный аромат ее волос окатил дурманом лицо, и тоже шепотом сказала: «Возвращайся скорей, Богдан, и я стану твоей женой».

Время замерло, сад исчез, на всей земле для этих двоих влюбленных осталась лишь виноградная беседка и тепло переплетенных рук.    
--------------------------------------------

Время остановилось лишь на миг и продолжило свой бег. Богдана в этом милом доме принимали уже как своего. Леония лучилась глазами, когда он приходил. Тетушка Харита угощала сладостями и фруктами. Время катилось к весне, близился отъезд посольства. Однажды на пороге белого особняка, спрятавшегося в зеленом саду, появился князь Борислав.

Этому появлению предшествовал долгий разговор с Богданом, при котором князь больше улыбался и слушал, а Богдан больше говорил, просил, сбивался в словах, красный от смущения, умолял, убеждал и, наконец, умолк в полной растерянности.
Богдан предупредил тетушку Хариту заранее, и князя ждали. Стол был накрыт особенно изысканно. Борислав был весел и любезен с дамами. Богатая одежда и придворные манеры произвели впечатление. Богдан молчал. Леония опускала глаза.
Тетушка Харита ухаживала за знатным гостем.

После обеда прозвучали главные слова:
- Достопочтенная Харита, - сказал Борислав. – Позвольте мне просить для моего верного соратника и ученика Богдана руки вашей племянницы Леонии.

Ни для Хариты, ни для Леонии эти слова не стали неожиданностью, и согласие было получено. Решили так: о помолвке пока не объявлять, а свадьбу назначить после возвращения Богдана из страны франков. Борислав, помня поручение отца отправиться после переговоров с королем Людовиком к северным русам, дал слово отослать Богдана обратно в Константинополь раньше, с византийскими послами, чтобы не откладывать венчание на долгий срок. Не говорилось впрямую, но подразумевалось, что жених перед венчанием примет христианство. Сам князь обещался навестить молодых, как только случится такая возможность.


(продолжение следует)