Граница и экран

Граница и экран

Василий Никаноров, арзамасский мужик с глазами, постоянно щурящимися то ли от снега, то ли от недосыпа, и Андрей Тимченко, живой, как ртуть, уроженец Звягеля (бывший Новоград-Волынский), познакомились в молодости на пограничной заставе. Служили они ещё в те времена, когда армия считалась общим домом для всех республик. Богом забытое место, где единственной новостью за неделю была приехавшая с опозданием почта. Они быстро сошлись — оба работяги, оба с одинаковой дурацкой привычкой громко смеяться над чем-то своим, известным только им двоим.

Они стояли в наряде порой в такой тишине, что слышно было, как где-то далеко падает снег. И эта тишина, это общее молчание, значащее больше тысячи слов, сделало их братьями по умолчанию. Когда Вася спасал Андрюху от армейской «дедовщины», ему самому прилетело. Когда Андрей подменил Васю на посту, чтобы тот успел отправить письмо Ольге, он рисковал нарядом вне очереди. Так строилась их личная граница — на доверии и подмене. Крепче, чем та, что они охраняли.

После дембеля, как и положено, клялись, что дружба навеки, кореш. И она была. Вася, с его упрямым русским акцентом, приезжал к Андрею. Андрей, со своей быстрой, певучей украинской речью, мотался в Арзамас. На свадьбе Василия Андрей орал:

— Горько! — так, что треснуло стекло в буфете.

На свадьбе Андрея Вася напился, обнял Светлану и пообещал, что «будет ей братом и защитой. Если этот хохол вдруг что». В те годы жизнь была простой: дружба, работа, семья, баня.

Когда появился интернет, они вздохнули с облегчением. Никаких поездов, никаких пересадок. Вечером, после работы, на кухне:

— Здоров, москалюга! Как там твои холода? — Андрей, загорелый, вечно в своей мятой футболке, маячил на экране.

— Здоров, хохол! Твои-то помидоры поди уже завяли от жары, а? — Вася вытирал полотенцем руки.

Они обсуждали детей, которые росли слишком быстро,  никогда   не заканчивающиеся ремонты, и обязательно — рыбалку. Спорили, где лучше клюёт: на Волге или на Десне. Это были их безопасные темы.

А потом всё изменилось. На дворе стоял 2014-й.

Очередной видео звонок. Андрей сидел напряжённо. Улыбки не было:

— Вась, ты новости смотришь? Серьёзно? — спросил он.

— Ну, смотрю. А что? — Вася насторожился. Он уже чувствовал этот холодный сквозняк, идущий откуда-то извне, прямо в их кухню.

— Да не «что»! Ты мне объясни, зачем это? Зачем? — говорил Андрей с вызовом.

— А ты мне объясни, что ты видишь. У нас показывают... — пытался возразить Вася.

— А мне плевать, что у вас показывают! У меня здесь всё. Мой город. Мои ребята уходят. Ты же не можешь не понимать, что это ложь! — говорил Андрей резко.

— А ты не можешь не понимать, что не всё так просто, как тебе говорят! Ты же всегда был умный, Андрей. Всегда сам докапывался до сути. Почему сейчас ты просто веришь? — давил на старое Вася.

Разговор превратился в яму. В бездонную, чёрную дыру, куда улетали их двадцать лет дружбы. Им обоим, до боли в груди, хотелось одного. Чтобы, как в юности, после сложного наряда или драки, один сказал: «Ты прав, кореш. Я с тобой». Эти три слова были бы их личной амнистией, их кодексом.

Но никто не произносил эту фразу.

— Ты не был здесь, Вася! Ты не можешь говорить! — крикнул Андрей однажды, и тут же пожалел.

— Я был с тобой, когда твой батя в больницу попал! Я был с тобой, когда у Светки роды были сложные! А сейчас ты мне говоришь, что меня здесь не было?! — Вася резко прервал связь.

Они перестали говорить о жизни. Только о новостях. Эти звонки стали ритуалом самоистязания. Они звонили, чтобы подраться, чтобы услышать свою точку зрения от оппонента и, главное, чтобы убедиться, что трубка всё ещё не поднята. Что они ещё не дошли до края.

Мысленный диалог Андрея (2019):

«Я видел своего соседа, Вася. Мы с ним в школу ходили. И его больше нет. Он просто исчез. И я знаю почему. А ты мне рассказываешь про какие-то «освобождения». Ты что, мой брат, мой свидетель на свадьбе, говоришь мне, что моей стране это надо? Ты что, забыл, что такое пограничное братство? Это значит, что если я говорю, что мне плохо, ты не спрашиваешь «почему?», а спрашиваешь «чем помочь?». Ты предал меня, Вася. Не страну. Меня. Но я всё равно жду твоего звонка. Потому что мне больше некому позвонить, кто бы знал меня вот так, до костей.»

Мысленный диалог Василия (2021):

«Он что, ждёт, что я ему скажу: «Я ошибался, Андрюха»? А если я не ошибался? Но если он прав, то что? Я должен признать, что я всё это время жил в неправде, а он — в горе? Он этого ждёт. Он хочет, чтобы я прилетел и сказал: «Я всё понял, кореш». Но я не могу. Я не могу подвести свою землю. А он не может подвести свою. И мы стоим, как два дурака, на двух берегах, разделённых вот этой тонкой плёнкой видеосвязи, и не можем протянуть руку, потому что боимся, что она коснётся чужой лжи. Но он же мой брат! Почему он не хочет просто услышать меня? Я же за него в огонь!»

Они зашли в тупик. Наступил 2022-й.

Утром 24 февраля Василий проснулся от звонка Ольги. Он тут же схватил телефон и набрал Андрея. Звонок шёл долго. А потом: «Абонент недоступен».

Он звонил каждый час. Умолял Ольгу:

— Найди его! Может, через Светлану? — спрашивал он с надеждой.

— Вась, они... они уехали. Может, связи нет, — отвечала она тихо.

Он слал сообщения. Бессмысленные, кричащие.

Андрей не отвечал. Ни на следующий день, ни через неделю. Дружба не исчезла. Она просто замерла, как река подо льдом. И ушла в безмолвный, мысленный режим.

Мысленный диалог Василия (Лето 2022):

«Андрюха, ты где? Я же вижу всё. Теперь я вижу. Если бы я тогда... сказал... Просто бы сказал: «Ты прав, кореш». Я бы солгал, да. Но ты бы ответил. И я бы знал, что ты жив. Ты же знаешь, как я. Я просто не могу принять чужую сторону, пока не увижу. Но я должен был выбрать тебя, а не сторону. Мы же люди границы, Андрей. Мы должны были защищать свои линии, а мы позволили им прорваться внутрь. Ты жив? Скажи мне хоть во сне. Дай знать. Я ненавижу себя за то, что тогда не обнял тебя через этот чёртов экран.»

Мысленный диалог Андрея (Весна 2023):

«Я не отвечаю, Вася. Я вижу твои звонки. Вижу, что ты не сдаёшься. Я не отвечаю, потому что... Потому что что я тебе скажу? «Привет, братишка, тут руины, но мы держимся»? Или ты ждёшь, что я скажу: «Твои люди»? И, между нами, теперь не просто граница. Я не могу. И ты не можешь. Мы оба виноваты в одном — мы позволили общей беде стать важнее нашего братства. Ты думаешь, мне легко? Мы укрылись, чтобы дети были в безопасности. Я на своей земле, но чувствую себя чужим. Я не могу говорить. Я не могу врать тебе.»

С годами боль перешла в тихое, но постоянное горе. Они оба стали понимать, что дело не в них, не в их упрямстве. Произошла Великая Трагедия — разрыв не только двух стран, но двух ментальных вселенных, которые веками считали себя единым целым.

Мысленный диалог Василия (2024):

«Рыбалка, Андрей. Ты помнишь, как мы вдвоём на Волге перевернулись на лодке? Тогда страшно было, но весело. Мы же выплыли. Мы же всегда выбирались. Почему сейчас не выплываем? Мы оба старые уже. Я бы приехал, честное слово, приехал бы и просто молчал. Просто сидел бы с тобой на кухне, пили бы водку и молчали. Мне не нужна правда, Андрей. Мне нужен ты. Но я знаю, что ты уже не тот, и я уже не тот. И между нами теперь не просто граница. Между нами — история, которую уже не переписать.»

Андрей, находясь в укрытии, иногда отходил в сторону и смотрел на фотографию с Василием, где они в бане, красные и довольные.

— Ну, что, кореш, — шептал он.

И в это же мгновение, Василий, сидя в Арзамасе, смотрел на экран своего потухшего телефона.

— Андрюха, ты был...

Они не произносили концовки фразы «Ты был прав, кореш». Потому что именно в этом невысказанном, подвешенном состоянии, заключалась их общая, страшная правда.

С этой точки невозврата и начиналась их философия. Они осознали, что их беда не в войне, а в человеческой гордыне. Каждый из них, до самого конца, ждал, что первым уступит другой. Каждый жаждал извинения, которое должно было прозвучать не от идеологии, а от сердца. Но они, два старых пограничника, оказались слишком плохими дипломатами. Они проиграли личную битву против истории.

Примирения не будет. Не в их жизни. Трагедия была слишком велика, чтобы её можно было залечить за одно поколение, но главное — они сами, в своём упрямом нежелании сказать самое главное, стали соавторами этой непоправимости. Они стали символом того, что не смогли сделать миллионы.

Их дружба, невидимая и неслышимая, осталась единственным живым памятником тому, что могло бы быть. Она была похожа на ржавый, но не сломанный компас, который указывал на идеальный, но давно исчезнувший мир.

Они были братьями, обречёнными никогда не простить ни друг друга, ни то время, в которое им выпало жить. И это стало их истинным проклятием.