Шаман

      Шаман отбывал в нашем городе химию и дружил с моим братом. У себя в колхозе Шаман был зоотехником и засыпался на липовых справках, по которым списывали скот.  Этот скот, а вернее мясо этого скота, их хитроумный председатель гнал налево и продавал на базаре. Шаману дали пять лет, а председатель, как ветеран войны, отмазался, его даже с должности не сняли.
     - Все на себя взял. Молчал как китайский партизан, – жаловался Шаман. - А этот козел за три года хоть бы передачку принес. Да убить его мало!
    - Не мог он так поступить! Ведь он же воевал! - возражала Людка, жена моего брата, уверенная, что все участники войны – святые люди.
     - Да уж он воевал, - ехидничал Шаман. - На складе вел неравный бой с тушенкой и сливочным маслом. Чуть не погиб смертью храбрых.
     Подружились с братом они после того, как брат купил волнистого попугайчика, которого Шаман взялся обучить человеческой речи.
     Делалось это так. Шаман капал в пробку несколько капель портвейна и подносил пробку к клетке, где сидел Кеша – так звали попугая. Кеша сначала моргал и водил клювом из стороны в сторону, как бы анализируя изменения в составе атмосферы. Потом он подлетал к пробке и, вцепившись когтями в прутья клетки, опускал клюв в портвейн. После этого первого клевка Шаман пробку убирал и начинал повторять изучаемую фразу. Первой такой фразой была «Пьянству – бой». Шаман повторял это несколько раз, пока Кеша тоже не издавал что-то нечленораздельное. И в награду получал возможность еще раз клюнуть из пробочки.
     После недели упорных занятий Кеша начал произносить «Пьянству – бой» чисто, практически как человек. Он издавал этот боевой клич всякий раз, когда Людка начинала накрывать на стол и, вопреки привычному значению этой фразы, в устах Кеши это значило «давай наливай».
     Потом Шаман обучил Кешу еще нескольким фразам из кинофильмов. Например, когда Шаман собирался домой и нагибался, чтобы завязать шнурки, Кеша приземлялся ему на спину и голосом артиста Броневого говорил: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».
     Кончилось все это довольно печально. Однажды, придя с работы, мы обнаружили, что Кеша лежит в клетке лапками кверху.
     - Что это с ним? - удивилась Людка.
     - Цирроз печени, обычное дело, - объяснил Шаман.
     - А разве у попугаев есть печень? - спросила, вытирая слезы, Людка.
     - Все у них есть. Все как у людей – и сердце, и печень, и органы мультипликации.
    Учебные занятия с Кешей привели к тому, что мы стали употреблять портвейн каждый вечер. Людке тоже приходилось с нами выпивать, хотя, будучи членом партии, пьянство она не одобряла.
    - Ну, наливай, - обычно говорила она. – А то от вас, обормотов, на трезвую голову с ума сойдешь.
     Пила она конечно меньше нас, обормотов, и всегда очень точно отслеживала момент, когда застолье достигало апогея и его было необходимо сворачивать.
    Обычно это происходило, когда Шаман начинал воспевать жизнь в деревне.
    Будучи трезвым, Шаман деревню ругал:
    - Ничего там хорошего нет, - говорил он. - Навоз. Мухи везде. Дороги за лето не просыхают. Все лето в сапогах. И мужики не просыхают. Бабы тоже. А куда им деваться?
    Зато город он хвалил:
    - Ведь здесь жизнь. Рестораны. Душ. Девушки в колготках. Цивилизация.
   Но после очередной порции алкоголя шамановское настроение менялось на 180 градусов. Глаза его застилал туман, и Шаман начинал бормотать:
    - А в деревне сейчас хорошо. Сенокос. Молоко из подпола холодное. У агронома дочка Клавка – вот такие дойки.
    При упоминании Клавкиных доек Людка фыркала и убирала со стола бутылку. Так она давала понять, что хорошего понемногу и пора расходиться.
    Шаман был не очень крепок на алкоголь и, когда он перебирал, мне приходилось отводить его в общежитие. Людка строго меня инструктировала: «Смотри, глаз с него спускай, а то убежит к себе в деревню».
     Однажды я Шамана упустил. По срочной биологической необходимости мы зашли за гаражи и там я буквально на пару минут выпустил Шамана из поля зрения. Этого было достаточно, чтобы Шаман слинял.
    Я бегал по гаражным лабиринтам, а Шаман уже ехал на автобусе в родной колхоз. Не доехал он даже до райцентра. В автобусе Шаман поцапался с водителем и попытался пырнуть того отверткой, которую всегда носил в кармане. Водитель, слава богу, попался здоровый, отвертку он у Шамана отобрал и по ходу выбил ему два зуба, но заявлять никуда не стал.
    Шаман досконально знал психологию животных, а вот с людьми ладил плохо. Особенно с девушками. Внешне, я думаю, Шаман девушкам нравился. Высокий, плечистый и одевался хорошо, следил за модой. Но стоило Шаману заговорить и девушки терялись. Ход его мыслей мог сбить с толку кого угодно.
    Помню, познакомили Шамана с одной хорошей девушкой, студенткой консерватории по классу виолончели. Выпили-закусили, Шаман и говорит:
    - Вот хорошо бы страусов завести. Птица неприхотливая, а яйца по полтора кило. Это яичница на десять человек. И пера много, и мясо вкусное. Я правда сам не ел, но говорят не хуже индейки.
    Девушка терла виски своими музыкальными пальцами. Она не могла понять: над ней смеются или как. Ни то, ни другое девушку явно не устраивало и она, уходя, попросила ее не провожать.
    Рассуждения Шамана и меня не раз ставили в тупик. Как-то он вычитал в газете, что если размотать ленточного глиста, он протянется от Москвы до Ленинграда, и потом Шаман этим глистом долго всех доставал.
    - Ничего себе глист! До самого Ленинграда!
    Природу Шаман любил, но в этой любви не было поэзии, в ней не было ни грамма сантиментов. Эта любовь носила сугубо практический характер. Например, увидев цветущую липу, Шаман говорил:
  - Смотри-ка липа цветет. Между прочим, от простуды помогает. И в капусту можно добавлять для аромата.
   Или увидев голубей:
    - В армии помню мы суп из голубей варили. Наваристый такой супец был.
    Был у Шамана один серьезный недостаток. Он совершенно не выносил, когда над ним смеются. Или над его деревней. То есть он любил анекдоты, Райкина, Хазанова. Был вообще не прочь посмеяться над кем-нибудь. Только не над собой.
    Однажды Шаман похвастался, что у них в пруду водятся карпы в пуд весом.
     - А кашалоты к вам в пруд случайно не заплывают?- не удержался и съязвил брат.
     Повисла зловещая пауза, длившаяся минуты три. Потом Шаман резко поднялся из-за стола и сказал: «Я вижу здесь все больно умные». Большого труда нам тогда стоило его успокоить.
   Следили мы за Шаманом, следили и не уследили. Однажды он угнал мотоцикл, и не простой, а милицейский, с коляской.
    Узнав, что Шаман сидит в кутузке, мы сели думать – как бы его отмазать. Версия сложилась такая: вроде бы Людке стало плохо, и Шаман пошел за лекарством. А поскольку аптеки уже закрывались, он, чтобы объехать их все до закрытия, вынужден был воспользоваться этим проклятым мотоциклом.
    Адвокат Абрам Израилевич Эккер, выслушав нас, сказал:
    - Ну что ж, молодые люди. Версия хоть и не очень убедительная, зато в ней просматривается явный гуманистический вектор.
    Этот вектор не помешал Абраму содрать с нас червонец сверх обычного гонорара. За червонец Абрам передал Шаману инструкцию – что говорить следователю и главное - название того лекарства, которое он искал для Людки.
   Мы пришли на суд. Сначала прокурорша долго зачитывала обвинительное заключение, а потом судья спросила Шамана:
    - Подсудимый, так зачем все-таки вы угнали мотоцикл?
    И Шаман, вопреки всем инструкциям, ляпнул:
    - Просто покататься хотел.
    Людка не выдержала и, повернувшись к скамье подсудимых, постучала себя кулаком по голове.
    Шаману дали еще пять лет. Больше мы его не видели.