Лик Уну

Ты сидишь напротив меня не потому, что хочешь. Ты сидишь потому, что старшие решили так - тебе пора услышать это до того, как я замолчу. Ты не смотришь на огонь долго. Это правильно. Я вижу, как ты отводишь глаза, когда пламя поднимается выше обычного. Так и нужно.

Если бы ты мог спокойно смотреть на огонь, ты бы не годился для того, чтобы принять от меня знание.

Я говорю это не для того, чтобы ты понял. Понимание приходит потом и ломает сон.
Я говорю, чтобы ты знал. А знание и понимание - не одно и то же.

Когда Небесная Ладья упала, я был одним из тех детей, которых сажают ближе к старшим и кормят раньше других. Я помню голос старца, который рассказывал нам о временах даров. Тогда Небо ещё казалось живым, а мы - замеченными. Я слушал и запоминал, не зная, что запомню и другое.

Удар пришёл внезапно.
Не как гул, к которому мы привыкли - словно сам воздух был разорван. Ночь лопнула, и на мгновение стало светло, будто солнце сорвалось с пути и рухнуло в лес. Потом был звук. Не рёв и не голос. В нём не было величия - только гибель.

Мы ждали.
Мы всегда ждём.

Дым стоял над островом долго. Он не поднимался, а расползался, словно что-то тяжёлое пыталось вернуться вверх, но не могло. Запах был не как от дерева или мяса. Он был горьким и чужим, будто сама земля не понимала, что в неё вошло.

Когда нас повели туда, ночь уже снова держала звёзды. Но место удара не принадлежало ни ночи, ни дню. Земля там стала тёмной и гладкой, словно её вывернули и дали застыть. Деревья стояли обнажённые, с содранной кожей, перекрученные, как от боли.

Небесная Ладья лежала раскрытой.
Не разбитой и не расколотой - распахнутой, словно нечто изнутри перестало считать нужным оставаться заключённым.

Её сияющая кожа провисла складками, не повторяющими никакой формы, знакомой глазу. Из чрева тянулись плотные цветные жилы, напряжённые и перепутанные, как внутренности существа, которому не суждено было дышать нашим воздухом.

Тогда я впервые ощутил то, что не могу назвать страхом.
Страх хочет спастись.
Это чувство хотело только одного - чтобы тебя там не было.

Внутри лежали Безликие.

Они были соединены с Ладьёй не узами и не верёвками, а тем, что выросло вместе с ней.
Широкие полосы плотного материала держали тела. Тонкие жилы входили в плоть и возвращались в стены чрева. Невозможно было сказать, где кончается Ладья и начинается то, что в ней лежало.

Они не двигались.

Мы всегда считали их цельными. Мы принимали их внешнюю кожу за истинную плоть. Но она была рассечена и обуглена, и под ней оказалось мягкое и уязвимое. Тогда я понял нечто простое и тяжёлое - мы поклонялись оболочке.

Мы отошли.

Но один был не с ними.

Мы нашли его там, где земля была прожжена сильнее всего, словно его выбросило из нутра Ладьи ещё до того, как она остановилась. Он лежал отдельно. Отброшенный.

Один.

Он дышал.

Грудь его поднималась с болезненными паузами, будто тело не верило, что здешний воздух пригоден. Изо рта выходил влажный слабый звук, похожий на воду, уходящую между камней. Он не звал и не угрожал.

Мы подошли ближе - и тогда произошло то, что изменило всё.

Его лик был открыт.
Без чёрных кругов.
Без отражающей кожи.
Без защиты.

Я увидел глаза. Малые и подвижные. Они цеплялись за формы, не понимая их. Это был взгляд существа, которое знает, что оно - не здесь.

Кожа его была бледной. Не как песок и не как кость. Как плоть тех, кто долго лежал без солнца. Так бледнеют мертвецы ещё до того, как их примет земля. Этот цвет не принадлежит живым.

И тогда я понял.

Безликие - не имеют различий. Они не один и не многие. Мы называли их так, потому что это слово ничего не требовало взамен.

Но есть иное. Старое. Его произносят только тем, кто будет хранить.

Уну.

Так мы называли то, что есть сразу целиком.
И сейчас Уну лежал разломленным.

У него был лик.

Он был один.

Его взгляд нашёл мой. В нём не было силы - только страх. Не страх смерти, а страх несоответствия. Он понял, что мир не принимает его форму.

Он поднял руку. Она дрожала. Рот его раскрылся, и из него вышел звук, который мог быть словом, но был не для нас. Мы не поняли - и это было правильно.

Он умирал не от нашей воли. Его тело просто не могло здесь удержаться. Оно слабело, словно само пространство переставало нести его.

Он умер тихо.
Без света.
Без ответа.

Глаза остались открыты.

Тогда было сказано то, что стало табу.

Мы видели Лик Уну.
И миру это было не нужно.

Мы убрали всё, что могло притянуть взгляд. Тело ушло в глубину лагуны. Обломки - в пещеры. Землю закрыли и посадили деревья, чтобы память места спуталась.

И было сделано главное.

Имя больше не произносили.

Мы говорили только - Безликие.

Теперь ты знаешь.

Ты скажешь это лишь тому, кто однажды сядет напротив тебя так же, как ты сидишь сейчас.

Не для смысла.
Не для ответа.

А потому что, когда у Уну появился лик,
Небо не заговорило.

Оно просто смотрело.
И продолжает смотреть.