Кармен-сюита

Свободный пересказ, творческое переосмысление рассказа Никея "Слепота" с благословения автора и кивком муз http://proza.ru/2024/10/31/99

Альтернативное название: Carmen Suite

История эта, конечно, про любовь. Но не ту, что с большой буквы, а ту, что приходит в белом халате, с холодным стетоскопом и выражением лица «я — последнее, что отделяет вас от клуба слепцов имени Андрея Рублёва».
Любовь Юрьевна была женщина серьёзная. Настолько серьёзная, что её лицо напоминало учебник по биомеханике: факты есть, эмоций нет. А фигура — как будто Господь сначала лепил Венеру Милосскую, потом отвлёкся на звонок, а, вернувшись, забыл, что это не 3D-дизайн «для взрослых». Красота была, но отдана не по адресу.
Всю жизнь она прожила между анатомичками, черепами, препарированными глазными яблоками и студентами, которым хотелось спать, но она предпочитала рассказывать им про зрительный нерв. И вот судьба принесла ей подарок — Париса. Имя — как у героя, возраст — как у стажёра, состояние — ноль зрения, зато идеально подходил для научной статьи «Как мы вставили юноше сетчатку свиньи и не были за это судимы».
Парис же, будучи слепым, всё время улыбался. Потому что не видел, что творится вокруг: анатомия, институтские коридоры, Любовь Юрьевна в брючном костюме цвета мужской тоски. Ему было хорошо — его кормили, ухаживали и не требовали сдачи с полученной микстуры.
А потом — бах! — пересадка сетчатки от свиньи. Эпоха биомедицины, прорыв, сенсация, можно даже дать название в духе Курёхина: «Парис — это свинья, трансформированная в музыку».
И когда Парис прозрел, Любовь Юрьевна тоже внезапно прозрела. Типа: «Ой, а я, кажется, женщина. И даже ничего». Тут, как водится, зеркало тонко намекнуло: макияж решает многое.
Рим, конференция, тосты, журналисты. Местный юродивый ворвался в зал, прокричал: «Вы исправляете Бога, безумцы!». Но публика решила, что это арт-перформанс. Курёхин аплодировал бы стоя.
А потом случилась любовь. Ну, любовь… скорее, лабораторно-клиническая апробация плотских гипотез. Парис, наконец-то увидевший свет, решил тут же изучить спектр женских тел, и начал, естественно, с ближайшего. Наука сблизила их, как две линзы в бинокле — один смотрит, другая направляет.
Но радость была недолгой. Юноша быстро понял, что мир — штука многогранная. Особенно многогранная в лице Телегиной, гибкой, как лоза, и доступной, как сельский клуб. Затем — девицы из «Эпицентра». Потом — мальчики. Парис стал исследовать вселенную любви в режиме «рандомайзер включён». У парня началась опытно-экспериментальная юность, а у Любови Юрьевны — клиническая менопауза души.
Когда на горизонте возник живот Телегиной (артикул «б/у, но ещё теплый»), Любовь Юрьевна окончательно прозрела. Причём так резко, что снова захотела ослепнуть.
А потом Парис снова ослеп — чисто по сюжету, чтобы финал был адекватным. Ткани отторглись, сетчатка сдохла, наука сказала «упс, бывает», и Париса вернули Любови Юрьевне, как магазин возвращает бракованный товар без коробки и чека: «Разбирайтесь сами».
И она разобралась. Приняла и его, и ребёнка, которого рожать не планировала, и роль матери, на которую не записывалась. Артур Бочкис вертелся где-то рядом, надеясь, что женщина, потерявшая всё, наконец-то заметит его. Но она была занята — несла крест. Или телегу. Или то самое рояльное дитя — неважно.
Так и вышло: слепой Парис прозрел на время, а Любовь — навсегда. Но, видимо, что-то пошло не так, потому что прозрение ей принесло не свет истины, а чёткое понимание: в этой истории умной была только свинья.