13 Этаж глава 5

Так вот значит та самая плохая квартира, где происходят ужасные вещи, — улыбнулась Маша, снимая ветровку. От бедной мокрой потеряшки не осталось и следа. Она безусловно смущалась, но передо мной стояла зубодробительно прекрасная девочка, которая профессиональным взглядом оценщика сканировала меня и мою квартиру. От её взгляда сводило яйца, сердце и порождало желание делать глупости.

— Если бы не твой выжигающий душу сарказм, я бы мог не узнать тебя в обуви, — поприветствовал её я, слегка её прибнял и мазнул поцелуем по щеке. — Ты невероятно охуительна, Мари, — признал я, отодвигаясь и пропуская её в комнату. — Как будто принцесса Монако, *** знает по какой причине, решила посетить трущобы сомалийских пиратов.

Я приглашающе показал рукой на гостиную.

— Здесь прокурено, извини.

На голос из кухни вышел кот, и выражение её лица, которое она старалась сохранить важным, сменилось детской радостью.

— Ой, кто это у нас тут? — засюсюкала она, присев на корточки. — Ты нас познакомишь? Как его зовут?

— Кот, — пожал плечами я, втихаря умиляясь со сцены.

— Как Кот? Просто кот?! — удивлённо распахнула она глазищи.

— Почему нет? — парировал я. — Ты знаешь кого-нибудь в этой квартире, кого звали бы также?

— Нет, — звонко рассмеялась она.

— Ну, тогда риск нарваться на тёзку минимален.

Мы прошли в комнату. Я рас****ецки заморочился, и стол выглядел не хуже, чем в ресторане. Ароматнейший стейк, горящие свечи, бокалы, до этого неведающие, что это такое, были наполнены апельсиновым соком.

Маша села на диван, поджав под себя ноги.

— Либо ты готовился, — улыбнулась она, — либо это не такое уж жуткое место, как я представляла.

— Э-ээй, я готовился, — возмутился я, пододвигая ей бокал с соком. — Я целый день, как ****ая домохозяюшка в бигудях и фартуке, носился со шваброй и гуглил рецепты селёдки под шубой.

Детский смех колокольчиком разрядил неловкость, которая, несмотря на заранее написанный сценарий и выданные роли, всё равно висела в воздухе.

— Но у тебя же нет селёдки, — смеялась она.

— У меня начали расти сиськи и возник риск менопаузы, я поостерегся продолжать, — пожал я плечами, сохраняя серьезное выражение лица.

— Как ты мог заметить, — посерьезнела она, пытаясь ножом отпилить кусочек стейка, — я наблюдательна. Возможно, это характер, а может быть, последствия того, что я живу с бабушкой.

Немного помолчав, добавила:

— После развода.

Вот значит как, шапочка оказывается, с грузиками бэкграунда на лапках. И к бабушке попала гораздо прозаичнее, чем гласит фольклор. В нашем полку прибыло.

— А как ты оказался на этом жутко несчастливом этаже? — она серьёзно и в упор смотрела мне в глаза.

— Да, почти также, Мари, — пожал я плечами и отхлебнул из бокала. До ломоты хотелось, чтоб там было что-то посерьёзнее апельсинового сока.

— Дай угадаю, — резковато обронила она, — она оказалась сукой?

— Вовсе нет, — возразил я, вертя в руках сигарету. Курить хотелось безумно, но я до сих пор не знал, курит ли Мари и насколько ей будет неприятен дым. — Прекрасная девушка. Хороший человек. Любовь всей моей жизни и все такое.

— Тогда почему? — вопрос в лоб. — Почему ты проебал любовь всей своей жизни и теперь ведёшь образ жизни долбаного животного? Пьёшь, устраиваешь секс спектакли для соседей, уничтожаешь себя?

Шапочка вернулась к привычной манере безжалотстного орудованием эмоциональным скальпелем. Детская улыбка исчезла, как будто её и не было. Передо мной сидела взрослая безжалостная женщина.

— Ну… — замялся я. — Видишь ли, Маша, у всего на этом свете есть свой срок годности. В том числе и у вечной любви.

Я все-таки закурил. Она глянула недобро, но промолчала.

— И когда ты понимаешь, что из некогда трафаретно охуительной прекрасной пары вы превращаетесь в двух грустных заебаных лунтика с печальными глазами. Лучше бросить гранату и уйти. Это ниибически больно наблюдать за этим процессом деградации.

И — я посмотрел на неё. Мари серьёзно и внимательно слушала. — Если к сексу у меня достаточно вольное отношение, то в плане мать её любви, я гребаная тургеневская барышня с веером, корсете и рейтузах. Мне подавай искренность и отрыв башки, а не симуляцию и привычку.

— Не кури больше, ладно? — попросила она. — Выйди на кухню или в туалет. Мне неприятно.

— Как скажешь, — улыбнулся я. — Прости, не подумал.

Я пододвинулся ближе, сокращая расстояние.

— Я искренен и открыт, как на массаже простаты. Кви ево про Мари, думаю, это справедливо?

— Банально все, Андрей, — она посмотрела на меня поверх бокала. — Ревность, абьюз, контроль.

Она с чисто детским порывом склонилась над свечой и задула её. Абьюзить этого прозрачного светлого эльфа — верх терминального мудачества и поехавшей кукухи.

— Абьюз? — переспросил я.

Она кивнула.

— Он даже не отдал мне пеппу. Хотя она ему нафиг не нужна.

— Пеппу? — я с трудом сдерживал улыбку. — Кто это?

— Моя морская свинка, — грустно сказала она, а я пытался удержать свою тушку, чтобы её не разорвало от умиления.

— Свинка? — переспросил я, не удержавшись, погладил её по голове.

Она грустно кивнула.

— Но зачем? — недоумевающе спросил я, искренне не понимая, нахуя брошеному абьюзивному мужику такой странный трофей. Чтобы что?

— Люди жестоки в своём бессилии, Андрей, — пожала она плечиками, отхлебывая из бокала. — Когда у тебя забирают любовь и того, кого ты считал своей собственностью с фамильным клеймом — пусть не на плече, но в паспорте...

Мари обезоруживающе улыбнулась, поглаживая мурчащего кота, который непривычно быстро проникся к ней полным доверием.

— ...тогда забираешь то, что есть в активе. В нашем случае это Пеппа.

— Но ты же понимаешь, — приглашающе поднял я бокал.

Мари своим бокалом аккуратно тюкнула в край моего. Раздался характерный звон.

— За справедливость.

— За неё, — кивнула одобряюще.

— Так вот я к чему, Шапочка, — продолжил я, пытаясь уложить в голове внезапно возникшую идею, — жизнь полна ***ни и несправедливости, а люди в большинстве своём либо эгоистичные уебки, зацикленные на себе, либо поехавшие арбузеры, ну или куда более чаще просто унылое гавно. Исторический факт, — картинно поднял я палец, — что-то можно исправить, что-то нет.

Она непонимающе смотрела на меня, пытаясь выудить в этом словесном поносе хотя бы намёк на осмысленность.

— Ты это к чему?

— К несправедливостям и несовершенству этого ****ого земного шарика, — пояснил я. — Вернуть проебаное на арбузера время и нервы не в моих силах. А вот свинку запросто...

Я на минутку задумался, испытующе глядя в её огромные глаза.

— Поехали, — безалкогольный вечер имел свои плюсы, и я мог сесть за руль.

— Куда?! — распахнула она вновь свои глазищи.

— За пеппой, — пояснил я. — У меня есть травмат и желание возвращать хомяков в альма-матер.

— Андрей, ты дурак? — по-взрослому спросила она. — Он не бойцовская рыбка. Он программист, блять. Через полчаса ты будешь протирать штаны в КПЗ, или как там называется, куда сажают на сутки.

— Друзей не оставляют, Мари. — Погладил её снова. — Даже если это морская свинья с безразличным ****ом.

Она смотрела на меня со смесью восхищения и оценкой моего идиотизма.

— Говори адрес, — голосом, не терпящим возражений, велел я.

— Ты, конечно, полный придурок, — засмеялась она. — Ковбой, спасающий морскую свинью. Но отговаривать тебя, я вижу, занятие бессмысленное?

— Без, — кивнул я. — Сделаем это, шапочка.

Мы ехали по ночному городу. Она привычно сидела, поджав ноги под себя, безащитно вдавшись в кожу сиденья.

— Как долго ты был женат? — спросила она, не столько для информации, сколько чтобы заполнить тишину.

— Всю жизнь, Мари, — ответил я. — Пятнадцать гребаных лет.

— Мне хватило четырёх, — беззащитно улыбнулась она.

Мы свернули по названному адресу. Я искал парковку.

— Это здесь? — уточнил я, заезжая на газон под неодобрительные взгляды классических бабушек, тусовавшихся на лавочке.

Она кивнула, ерзая на сиденье. Шапочка явно нервничала.

— Квартира? — безапелляционно спросил я, положив ей руку на колено.

— Андрей, может... — умоляюще начала она, взяв меня за руку. — Пожалуйста.

В её огромных глазах застыл страх.

— Квартира? — мягко, но с напором повторил я.

— Семнадцать, — обреченно прошептала она, сжав пальцами виски. — Все-таки ты отморозок, Андрей.

Она не выдержала и засмеялась.

— Ты сам понимаешь идиотизм ситуации? Ты играешь в рыцаря, спасая морскую свинку.

Она смеялась уже в голос.

— Ну, — улыбнулся я, взяв её за хрупкие плечи, — что имеем с тем и работаем. Принцесса уже вроде бы спасена. Осталась ее свинка.

Смех ее стал почти истеричным.

— Это ****ец, ковбой.

— Знаешь, — я открыл ее окно, вышел на улицу и закурил, расположившись максимально близко к ее месту. Она сидела, обхватив колени руками, и внимательно, очень по-взрослому, оценивающе смотрела на меня. — Ты все свое ебучее отведённое время идёшь по жизни, оставляя только грязь и говно. Говно и грязь.

Я выдохнул дым и просунул голову в салон.

— И однажды, когда вовсе этого не ждёшь, в бушующем ****еце твоей жизни встречаешь кого-то действительно чистого и светлого. Настолько, что желание одеть латы и выхватить меч не выглядит глупым и неуместным.

Я развернулся и направился в сторону подъезда.

— Буэнос ночес, дамы, — поклонился я сидящим около подъезда бабушкам. Такое ощущение, что у них всех один стилист, который равномерно рассаживает их по городским дворам. — Семнадцатая квартира в этом подъезде?

Платочки синхронно закивали.

Я зашёл в лифт и нажал нужную кнопку. Машина загудела и понесла меня в мир, населенный уебками, которые взяли в заложники морскую, блять, свинку.

Я нажал на звонок двери с номером семнадцать.

— Кто? — лаконично спросили с той стороны.

— Доставка, — первое, что пришло на ум, буркнул я, передергивая травмат.

— Я ничего... — послышалось из-за двери, но звуки издали два характерных щелчка открывающегося замка.

Мне открыл дверь худой, тщедушный, взлохмаченный... Типичный ботан. Даже велосипед в гардеробной стоял, занимая три четверти пространства.

— Давай так, — устало произнёс я, отодвигая лохмача в сторону, чтобы открыть себе дорогу в комнату. — Меня Андрей зовут. Тебя?

— Лёша, — недоуменно-напуганно пробормотал тот.

Я сел в кресло, стоящее у входа. Буквально рядом, в двух шагах, в засраной клетке рядом с телеком копошился грустный, здоровый, пестрый хомяк.

Я поглядел комнату. Среди бардака и светящегося всеми цветами радуги системного блока ничего более похожего не обнаружилось.

— Мне нужна эта свинья, — развалившись в кресле, пояснил я. — Пеппа.

Сделал многозначительную паузу.

— Сейчас.

Лохмач вздрогнул, заерзал.

— Она тебя попросила? — в его глазах загорелись искорки злости.

Я не стал усложнять. Просто кивнул.

— Видишь ли, в чём дело, Бро... — я выдержал паузу. — Либо я ухожу отсюда жестоко избитый и без этого вот чуда, — я кивнул на хомяка, — либо, как и планировалось... С пеппой. Корм можешь оставить себе.

— А ты не хочешь узнать?! — потеряв чувство самосохранения, заорал он и подскочил к моему креслу.

Я воспользовался моментом и схватил его за яйца. Лёша заскулил и присел, сравнивши по уровню моё лицо с его.

— Не хочу, — прошептал я ему буквально на ухо. — Мне поебать, чел. Мне нужна эта гребаная свинья.

Я сдавил его яйца.

— Сейчас.

Как было сказано в каком-то фильме: "Клише они на то, блять, и клише, что работают" — что может быть более изъезженным, чем чьи-то злодейские яйца, зажатые в кулак главного героя. Лёша, скорчившись от боли, готов был согласиться со всем, кивая с частотой игрушечного бульдожки, который устанавливают на панель в машину водилы-староверы.

— Вот и славно, — дружелюбно улыбнулся я, с облегчением выпуская чуждые моим тактильным привычкам яйца айтишника на волю. — Клетку заберу, не против? Не очень хочу трогать это руками. — Я встал с кресла. — После катания твоих текстикул, Леха, свинья — не самое страшное. Но все же.

— Ты же должен понимать, — не хотел униматься лохматый, — что сразу после того, как ты закроешь дверь, я буду звонить в полицию.

— Это можно, — пожал я плечами, протирая клетку с философски-похуистичным грызуном влажной салфеткой. — С меня не убудет, заплачу пару рублей административки или, при худшем раскладе, проведу суток пять в компании чрезвычайно интересных персонажей. Они повидали ***ни и знают много забавных баек, — я одобряюще улыбнулся. — А у ментов скучная и рутинная работа: бытовуха, поножовщины, мрачняк и ****ец. Им твоя история, полагаю, охуеть как зайдёт, и вполне возможно, после этого тебе могут подарить золотую кнопку ютюба.

В ответ мне неслось лишь раздражённое сопение. Что ж, наша беседа давно стала для меня утомительной необходимостью. Долбаная, здоровенная клетка не имела ручки, и мне пришлось хватать её, как здоровую коробку, — за углы. Из-за решётки на меня и на пол посыпался корм и, видимо, гавно. Хомяк, ощутив качку, засуетился и заметался по клетке.

— Будь добр, — попросил я Леху, уворачиваясь от субстанции из клетки, — открой уже ****ую дверь и дай мне возможность попрощаться с тобой навеки.

Замок щёлкнул, и я с облегчением покинул чужую холостяцкую берлогу, классически засраную не хуже, чем моя.

— Мари — это Пеппа. Пеппа — это Мари, — торжественно произнёс я, водружая клетку со свиньёй ей на колени. На заднее сиденье ставить было не вариант: без поддержки бедовый хомяк, переживший абьюз и переезд, имел все риски уебаться на пол. — Мы знакомы, — смеялась она с нежностью, вглядываясь через прутья. — Никогда не будет лишним, — сохраняя серьёзность, буркнул я, усаживаясь за руль. — Это тебе не собака и не кот. Ты посмотри, — кивнул я на клетку, — холодный безразличный взгляд, природный похуизм и готовность пойти к любому, кто кормит и поит. Чисто продажная девка с сауны.

Мари ржала уже в голос.

— Сейчас заскочим в какой-нибудь животный магазин. Надо купить жрачки твоему зверю, — я убавил магнитолу до ноля. Мне хотелось слушать Мари. Что она говорит, как неудобно суетиться на сиденье, пытаясь удержать здоровенную клетку на коленях, как мило сюсюкает с вновь приобретенной свиньёй. — Ну а потом — ко мне, продолжать вечер.

— Захвати ещё овсяного печенья, пожалуйста, — она хитро улыбалась, глядя на меня из-за клетки. — Я утром люблю кофе с молоком и овсяным печеньем.

— А я водку с апельсиновым соком, — я перегнулся через подлокотник и поцеловал её в макушку. — Но ради такого случая, готов на гастрономические извращения...