Нерассказанные и ненаписанные истории. 10

— Может быть ты хочешь задать мне какой-нибудь вопрос? — вежливо спросил Дракон.
   — Какое у тебя сегодня число?
   — Хм, неожиданно. Десятое, вроде бы, а что?
   — Завтра, одиннадцатого, день рождения у одного очень интересного человека. В его честь в ресторане будет подаваться «оливье», приготовленный по самому первому, оригинальному рецепту! Вот интересно, а ты мне не врёшь случайно? Я точно сплю у себя в кабинете? Может быть времени прошло много, и я лежу в больнице? И тогда уже завтра настанет такой важный день, а меня не будет в ресторане! Видишь ли, этот человек...
   — Почему ты так всегда торопишься? Завтра будет завтра. Пока ты не проснёшься, ты не узнаешь, обманул я тебя или нет.
   — Если проснусь, — перебил Дракона мрачный Рудин.
   — Так почему бы пока не послушать добрую историю, которой...
   — Конца-краю не видно! Мы весь декабрь будем об этой семейке беседовать?
   Михаил Валерьевич был не в духе. Дракон подивился этому, потом подумал, поразмыслил, посмотрел на Землю людей, увидел, что Рудин щекой лежит на своей любимой ручке, и что она давит на какие-то точки, отвечающие за настроение, хмыкнул и громко свистнул. Тело Михаила Валерьевича пошевелилось, всхрапнуло, голова сильно дёрнулась, и ручка упала на пол.
   — Сейчас попустит, — спокойно заметил Дракон и, не дожидаясь ответа, продолжил свой рассказ о детстве Леонида Казимировича Осипова:
   — Как ты уже наверняка понял, матерью и бабушкой по-настоящему, а не по паспорту, маленькому Лёнчику стала Мария Ивановна — домработница Осиповых. В её историю мы углубляться не будем, скажу только, что была она одинока, что жизнь её не отличалась ни особыми горестями, ни таким же огромным счастьем, а в семье Осиповых она трудилась уже десяток лет и считала Казимира Станиславовича и Лидию Васильевну чуть ли не своими детьми, что было несколько странно, потому как лет ей было всего-то пятьдесят пять. Но по меркам того времени это полагалось возрастом солидным. Сама себя она называла старухой и вела себя и одевалась соответственно, хотя сил у Марии Ивановны хватило бы на десяток сорокалетних. Это несоответствие её нисколько не тревожило и не удивляло. Есть же энергичные бабушки, посвятившие жизнь внукам и крутящиеся по дому так, что любую белку в колесе замутит от подобного стремительного бега. Рождение младенца Мария Ивановна почитала за чудо и полюбила его страстно, горячо в ту самую минуту, когда орущий ворох пелёнок внесли в дом. Отдала своё сердце без остатка, не оставив себе ни клеточки, мысленно прося Того Самого, которого, как говорят и нет, чтобы даровал Лёнечке жизнь удивительную и прекрасную, пусть и за счёт её, Марии Ивановны, жизни. Просила истово и горячо, но поначалу к её словам никто не хотел прислушиваться. Лёнечка уродился хилым, вялым, словно упрямая мать не захотела кормить и лелеять младенца даже в своей утробе. «Обычно ребёночек всё, что ему нужно от мамки забирает, не спрашивая. Зубы, волосы у мамы поганятся, а младенчик огурцом получается, а тут вишь как вышло! Она у меня всё также скачет и даже, не поверишь, с неба падает, а Лёнечка куксится», — так говорила Мария Ивановна своим «коллегам» — домработницам и нянькам. Но не в осуждение, нет, просто тихонько жаловалась на нездоровье своего внучка. Так она сразу нарекла Лёнечку. «И книжки ему странные читает! Сплошная математика и странные слова!» — подпускала нотку неодобрения в свой рассказ Мария Ивановна, но тут же признавала свою неправоту: «Я ведь ему сказки пробовала читать, когда мамка задерживается или устаёт сильно, а он орёт, куксится, требует вот это самое про икс, игрек и подобную чушь!» Так оно и было на самом деле.То ли голос Лидии Васильевны обладал чарующей магией, то ли ребёнку уже в том неразумном возрасте нравились строгие математические термины и формулы, но факт оставался фактом: быстро засыпал он лишь под абракадабру, именно так продолжала называть вечерние чтения Мария Ивановна. Сама она сидела тут же, в кресле и сноровисто вязала то носочки Лёнечке, то модную жилетку для Лидии Васильевны, то пояс из собачьей шерсти (о том, как эта шерсть добывалась — отдельная история) для Казимира Станиславовича и неодобрительно прислушивалась к ровному голосу хозяйки. Впрочем, все эти ряды Фурье, Меркатор и прочие чудные слова звучали настолько успокаивающе, мирно и так убаюкивали, что очень часто Лидия Васильевна чтением усыпляла не только Лёнечку, но и бабушку, часто жаловавшуюся на плохой сон и медленное засыпание. Поэтому, увидев, что сын тихонько сопит в колыбели, а Мария Ивановна также негромко похрапывает в кресле, Лидия Васильевна тихонько выходила из детской, стараясь не потревожить хрупкий сон обоих.
   Дракон умолк и грустно улыбнулся, а Михаил Валерьевич, чьё настроение уже оправилось от давления ручки, не сказал ни слова. Он вспомнил свою бабушку, большой огород, огурчики с пупырышками и бабушкиного кота, который имел обыкновение грызть самые вкусные прямо на грядке. Бабушка так и советовала Мишане, мол, срывай тот, что Васька куснул, оботри о рубаху и ешь. Кот плохого не посоветует.
   — И глистов не боялись, и об инфекциях не задумывались, — прокомментировал свои воспоминания Михаил Валерьевич и этими словами вывел дракона из задумчивости.
   — Да, инфекции. Как я уже сказал, Лёнечка болел часто и самозабвенно, вкладывая в хворь все силы и дух. Мне думается, именно таким образом он, абсолютно того не сознавая, конечно, стремился выполнить всю норму по недомоганиям на всю свою долгую жизнь. Ведь после того, как они с мамой и бабушкой переехали в провинциальный городок, он заболел всего лишь один раз, и то, когда ему стукнуло шестьдесят лет. 
   — Забавная мысль. Думаешь, такое возможно? — усмехнулся Михаил Валерьевич, вспомнив все хвори, коим он был участником или свидетелем.
   — В мире возможно абсолютно всё! — уверенно сказал Дракон и продолжил рассказ:
   — К каким только врачам не таскали ребёнка, на какие только курорты не возили, как только не пытались закалять! И ничего не помогало. Лёнечка умудрялся цеплять любую хворь, простужался от малейшего сквозняка, а горло у него начинало болеть от одной ложечки мороженого. Эта хилость страшно раздражала Лидию Васильевну — женщину отменного здоровья и бодрости духа. Она даже заподозрила сына в коварстве и разок наказала: прекратила ежевечерние чтения (Лидия Васильевна продолжала убаюкивать сына выдающимися трудами мыслителей и математиков всех веков). Но от этого Лёньке стало так худо, что Лидия Васильевна испугалась, сдалась и смирилась с тем, что никогда они с сыном не пробегут на лыжах километров двадцать. Неизвестно, как бы сложилась жизнь Леонида Казимировича, да и была бы она вообще, эта жизнь, если бы не страшная беда, накрывшая чёрным платом не только семью Осиповых, но и всю страну. Об этом ужасном событии Казимира Станиславовича предупредил один шаман.
   — Шаман? — почему-то удивился Михаил Валерьевич.
   — Да, он был очередной надеждой Осипова-старшего. Весной 1941 года Казимир Станиславович от большого отчаяния (Лёнечка снова переболел воспалением лёгких) отвёз сына на озеро Байкал, рядом с которым, по слухам, и жил могущественный шаман.
   — Он им помог? — Михаил Валерьевич переживал за того Лёнечку так, словно они были роднёй.
   — Как посмотреть. Шаман сказал Осипову, что грядёт великое горе, которое и изменит судьбу ребёнка. Казимир испугался, подумав, что дни его сочтены, и он оставит сына и жену сиротами, но шаман покачал головой. Другое горе, другое.
   Дракон устало зевнул и моргнул, даже не позволив Михаилу Валерьевичу произнести ни звука.
   — Десятая монета отсчитана! — торжественно сказал Дракон, положив её на бархат.
©Оксана Нарейко