Как я плакал!

Наш город я люблю только по утрам. И то, правду сказать, не люблю, а отношусь к нему снисходительно. И то – опять же по-правде, - только в те утра, когда город не накрывает смог от промышленного высокотехнологичного бизнеса. Случается, что по утрам и выйти-то нельзя – безопаснее выехать в машине с закрытыми окнами и кондиционером, включенном в режиме «внутренний забор».

Но выехать – это уже не прогулка.

А я люблю гулять.

Наш дом построен на берегу небольшой реки. Речки даже, не в обиду ей будь сказано. Да и что обижаться? И правда – речка, летом утки ее вброд переходят, весной, конечно, набухает, взвинченная погодой, наполненная тающими в верховьях снегами и исполненная предчувствий. Но к июню пафос снижается, а к июлю падает до состояния «утки – вброд». В августе начинаются дожди, речка опять немного оживает, но все-таки остается не рекой – речкой.

В нашем районе вдоль речки тянется сквер. Здесь хорошая набережная, и за ней, и за сквером ухаживают. Чисто. Стоят скамейки и все такое. И растений разных много – рябина там, сосна-береза-липа… Нет, не липа: вязы. Или ясени. Я в растениях не силен. Больше в напитках понимаю, которые из растений.

Увлекся описанием. Люблю я это – описанием увлекаться.

Так вот. Гуляю утрами по набережной нашей речки, восторгаюсь сосной-березой-липой, вязами и ясенями тоже восторгаюсь. На цветики любуюсь, уток кормлю. Иногда отхлебываю от того, что припасено. Хорошо!

Утро вот так встречать – хорошо, любуясь и отхлебывая.

И вот иду я как-то очередным нехмурым утром, радуюсь наступающему дню, улыбаюсь встречному солнцу через темные очки – не слишком темные, дымчатые, чтобы совсем уж от солнца радость не убавить. И даже не отхлебываю – так уж мне хорошо, такое равновесие в душе – петь хочется! Я и пою. Где вслух, где – про себя, если людей встречу: чтоб не пугались. Со слухом у меня не очень. И стихи просятся – и я их не гоню, и тоже вслух читаю, если никто не видит и не слышит:

- Здравствуй, утро чудесное!
Ты такое прелестное!
Ты такое воскресное,
Хоть сегодня – среда!
Утро, солнцем всходимое,
Ты мне необходимое!
Ты мной будешь любимое –
Навсегда, навсегда!

Прочел вслух – и покраснел. Со стихами у меня – как со слухом. Тоже не очень. Асадова и Софронова в детстве читал. Ну, это – как головой удариться.

Бог с ними, со стихами. Утро все-таки чудесное, хоть и не воскресное. А ладно: достал то, что припасено, отвинтил крышку, отхлебнул. Хорошо! Еще лучше стало.

Встречных нет. То есть они, конечно, есть, но это – только бегуны и собачники. Первым все равно, кто идет, они вдыхают носом и выдыхают ртом. Вторые беседуют с себе подобными, на тех, кто без поводка, им плевать с высокой будки. Я, получается, один такой вот – счастливый без причины, носом мне вдыхать или ртом – все равно, а уж чем выдыхать – и подавно. Собаки у нас нет, кошка дома – и та без права выгула.

Иду, словом, жизни радуюсь.

И вижу картину. На скамейке сидит человек и читает книгу. «Что необычного?» - спросите? Да ничего, в общем. Ну, сидит. Ну, читает.

Во-первых, семь утра. Это раз.

Во-вторых, человек – явный бомж, но выглядит культурно. Уже не вяжется. Это два. Одет бедно, но чисто, борода и лохмы на голове прилизаны, а на глазах – очки. В простенькой такой, дешевенькой оправе. Но – очки! И он сквозь них читает книгу. Рядом – пластиковый пакет, из которого торчит горлышко бутылки. Пригляделся – минералка. А книга…

Вот главное-то: книга!

Я медленно подходил – человек меня не замечал, так был углублен в чтение. Он изредка отхлебывал из бутылки, не отрываясь от чтения, так же, не отрываясь, ее снова закупоривал, поправлял очки – и уходил туда, в другой мир.

И мир это был – не книжный, не придуманный. Библия это была. Я не видел – я знал это. Я это почувствовал всеми фибрами своей души, увидел внутренним зрением, осознал невеликим своим умом. Ну, а какую книгу еще может читать в семь утра, сидя на скамейке, поправляя очки, бомж?! Какую?! Я даже, кажется, разглядел сквозь твердый переплет оба Завета и все четыре Евангелия.

Плача от счастья, умиления, к реке отворачивая слезами умытое лицо, я прошел мимо. Я пошел в свой любимый сквер, стал бродить и размышлять. Но размышлять не получалось. Все мысли крутились вокруг одного – этого счастливого бомжа и его книги: Библии. «Надо же, - думал я, - надо же так: вот я, состоявшийся вроде человек, имеющий дом, жену, кошку и какой-никакой доход, - я гуляю утром, выпиваю вино или что придется, не думаю о высоком, а только о низком: где бы еще выпить? А человек – бомж, ему жить негде, он умывается в речке, там же стирает одежду, которая на нем и сохнет, потому что смены нет, он расчесывается ломаной расческой, денег ему едва хватает на минералку, - он все-таки утром сидит на скамейке, расчесанный, благообразный, чистый, поправляет очки и читает, может, Екклезиаста. А я? Эх!»

Я вынул из сумочки припасенное. Я с тоской посмотрел на содержимое. Нет, посмотрел не с тоской: с отвращением к себе и сочувствием к фляжке. Я не стал выливать содержимое – просто оставил фляжку на скамейке в сквере. Здесь в это время мало кто бывает – но, может, позже кто-нибудь да придет. Он увидит фляжку… Я спохватился. Вынул из сумочки клочок бумаги, ручку – блокнот и ручка у меня всегда с собой на случай стихов, - написал: «Тому, кто найдет эту фляжку: в ней – то, что можно пить без страха, это не отрава!» И расписался для пущей убедительности. Записку придавил фляжкой – и простился без сожаления.

Обратно я шел бодро. Я хотел застать замечательного бомжа. Мне очень захотелось чем-то ему помочь. Очки, что ли, новые купить? Или свои подарить? У меня с собой как раз были очки – «плюс два», вдруг подойдут? Он примерно моего возраста, к этому возрасту большинство слепнет «в плюс», редко кто «в минус». Я почти бежал, дробно отбивая шаг.

…Бомжа на скамейке не оказалось. На скамейке косо, вызывающе валялась пустая бутылка из-под водки. Рядом вертикально и насмешливо торчала пластиковая бутылка с недопитой минералкой. По соседству обложкой наружу, прислонясь к спинке скамейки, стояла раскрытая книга, которую он читал. Она называлась «Вампиры. Восставшие из гроба». С цветной обложки невозможно красными губами плотоядно улыбалась красавица-вампирша и пускала кровавую слюну.

Я остолбенел.

Я стоял несколько минут – и никак не мог двинуться.

А когда пришел в себя, я бегом побежал в сквер, откуда только что пришел. Я бежал – и плакал. Уже не от счастья плакал – рыдал от досады, от боли за свои высокие, но униженные и посрамленные чувства. От того, что внезапно поверил в светлое начало в человеке, увидел свет в конце тоннеля, от того, что истина, какой она мне показалась, сосватала меня, окрутила на миг – и в тот же миг наставила мне рога, изменив с бессовестной ложью. Я бежал – и буря самых разных чувств вихрем неслась надо мной, не успевала за мной, и потому кружилась смерчем. Небо, кажется, потемнело, но теперь мне было все равно.

Я подбежал к той скамейке, где оставил фляжку. Она была на месте. Я вздохнул облегченно. «К черту все! Катись в ад вся романтика, вся моя наивная вера в лучшее! Светлого нет, лучшего не случится. Люди – такие, какими уродились, и никакая сила их другими не сделает. Жить надо так, как живешь, как привык, как отписано и столько, сколько отмеряно. Точка».

Я взял фляжку, открутил пробку… и заплакал в третий раз за утро. Того, что я припас, во фляжке не было. Под ней лежала бумажка с моей запиской. Ниже моей записки кто-то очень ясным, четким почерком вывел: «Спасибо, друг! Ты даже не знаешь, как меня спас!»

Пропали бы вы пропадом все – и утро это ясное, без смога, и сосна-береза-липа, и вязы с ясенями! Я пошарил в бумажнике, старом, как этот вот… тополь, что ли? Там еще шуршало. И я отправился в супермаркет – он работал с семи утра.

Но нужно было дождаться восьми: раньше не продают.

04.09.2019г.