Одиночество

Свентицкого обокрали.

Очень интеллигентно и со знанием дела, с пониманием его авторских предпочтений. Взяли то, что он и так собирался выкинуть или сломать, перелепить, переотлить.

Как повелось уже много лет, после того как от него навсегда уехала случайная жена, летними утрами он спускал через широкое окно первого этажа свой трехколесный велосипед – в детстве Свентицкий много болел почками, и никакие экстремальные виды домашнего спорта типа велика, лыж или коньков ему были не показаны. Кататься так и не научился, а очень хотел. И случайно увидел в областном центре, в прокате большой трехколесный экипаж – так он его назвал. Прокатился – и твердо решил найти себе такой. Искал долго, в конце концов всезнающий интернет вывел на правильный сайт, и ему прислали велик в упаковке и заводской смазке. Цена кусалась, но было плевать. Экипаж он собрал дома, а вот вынести не смог: велосипед по ширине не проходил в двери. Пришлось спускать его на улицу через широкое окно зала. Смущало это недолго: Свентицкий легко приспосабливался к обстоятельствам, даже если они были откровенно враждебными.

Этаж был высокий, и велик приходилось спускать на веревке, после выходить, огибать дом, отвязывать веревку и возвращаться в квартиру, чтобы закрыть окно. Район считался маргинальным, обитали здесь главным образом те, кого социальная центрифуга отбросила на обочину жизни, и открытым окно оставлять было нельзя. Свентицкий даже подумывал об установке сигнализации, но денег все не хватало, да и тратить драгоценное время на всякие формальности становилось жаль.

Ну, вот и обокрали. Да так ловко – Свентицкий рот раскрыл от изумления, когда полицейские рассказали, как было дело. Сами они при этом восторженно хрюкали. Вор забрался через окно в те несколько минут, что Свентицкий обходил дом, спрятался в комнате, служившей мастерской, дождался, пока хозяин укатит на велосипеде, забрал, что хотел, и преспокойно вышел через дверь. Замок у Свентицкого на двери был такой: ручку поднял вверх – и закрыл, а открыть можно только ключом снаружи или той же ручкой, но уже изнутри. Ловко!

Украденной скульптуры Свентицкому не было жаль. Гипсовый несчастный человечек, стоящий на ветру, прикрывающийся от ветра лохмотьями, - это была работа не профессиональная, как он считал. Выплеск эмоций, страдание по несостоявшейся любви. Он этого человечка сваял за ночь, когда понял, что девушке, в которую был влюблен, он совсем не нужен. Лепил – и плакал, то и дело снимая очки и утирая слезы. Потому и вышел человечек таким нервным, дрожащим, несчастным. Назвал – «Непогода».

Но именно это и заставляло смотреть на скульптуру, помнить ее. Он никогда не выставлял этого мученика, держал в черном теле. Но если бы выставил – человечек оказался бы непременно в центре внимания, стал хитом показа. Друзья ему не раз говорили об этом, качали головами: «Дурак ты, хоть и талантливый – а близорукий, и не потому, что очки носишь, а потому что дурак!» Он с досадой отмахивался, как от ос: надоели. Твердо решил скульптуру разбить, но для этого следовало напиться. Все-таки что-то его держало, мешало что-то просто так взять и грохнуть гипс о пол. Напиться – тогда другое дело. Но случая как-то не представлялось, а без причины Свентицкий не пил.

Теперь разбивать было нечего, напиться – разве от досады.

Вор оказался странным. Он не взял больше ничего, хотя в мастерской хранилась коллекция редких камней, за которую знатоки наверняка дали бы если не миллионы, то многие тысячи, и унести ее было – плевое дело: несколько разборных планшетов в считанные секунды упаковывались в небольшой рюкзак. Ну а рюкзак за спиной по нынешним временам – дело обычное, никто и внимания не обратит. И «Непогода» высотой всего сантиметров в 40 поместилась в него легко. Были в квартире и деньги, и вор, который, судя по стремительности операции, тщательно готовился к налету, знал о них, тем более что лежали они даже не в бумажнике, а просто в ящике письменного стола здесь же, в зале, из которого выходит злосчастное окно. Немного денег, но все же. А вот украл только то, что никому, считал Свентицкий, не нужно.

С досады и недоумения он даже выругался, что с ним редко случалось.

Полиция никакого дела заводить не стала: Свентицкий не сумел определить ценность украденного, квалифицировать кражу можно только как хулиганство, таких дел в городе – без того вагон с тележкой. Он махнул рукой:

- Ладно, мне урок. Сигнализацию поставлю.

Очень скоро Свентицкий о краже почти забыл. Когда вспоминал, только посмеивался. Хотя какая-то гнида сомнения осталась: почему украл-то вор только то, чем автор не только не дорожил – что не любил, даже почти ненавидел? За слабость свою давнишнюю ненавидел, за слезы глупые, мальчишечьи, за унизительное желание вернуть ту, что прикинулась любовью. Был ему этот несчастный человечек чужим, как чужим бывает случайный ребенок, нежеланный, зачатый в порыве страсти и рожденный вопреки. Но, выходит, кому-то этот уродец глянулся, да так, что… преступно глянулся. Зачем? Кому? Это Свентицкому было непонятно, и это его немного мучало. Не так, чтобы мешало работе и вообще жизни.

Но сигнализацию он поставил.

Город, в котором живет Свентицкий, совсем небольшой, даже маленький. Скорее – городок, а не город. Но Свентицкий – скульптор не местного масштаба. Его работы выставляются в области, в соседних городах, бывали они и в столице. В музеях и частных коллекциях Свентицкого нет. Он – жадный. Он свои творения не продает, не дарит. Он трясется над ними, как скупой рыцарь. Какую мечту вынашивает, неясно: не то персональный музей, не то сразу, оптом, передать все в дар ЮНЕСКО – и почить в бозе, в венце славы и ореоле подвижничества. Друзья поначалу увещевали:

- Голова седая, борода белая, в желчном камни, в сердце перебои, скопытишься – детям все достанется? А оно им надо? Никакого мемориала тебе не построят, продадут по частям – и правильно сделают! А мог бы – сам, и тебе польза – и людям, они не только раз в пять лет на выставке это будут видеть, а хоть каждый день любоваться смогут. Плохо тебе от этого будет?

Отступились. Говорить с ним – что с глухим объясняться. Музеи перестали присылать гонцов, посетители выставок – искать несуществующий прайс. Свентицкий вздохнул: «Слава Богу…»

Прошел месяц после странной кражи. Лето кончалось. Пошли дожди. Грязь с городских газонов вылезла на асфальт, на велосипеде ездить стало противно. Он в последний раз помыл свой трехколесный экипаж, уткнул передним колесом в угол. Теперь – до весны.

Как-то утром, когда Свентицкий завтракал, чирикнул мобильник: сообщение. Звонили ему нечасто, смс-ки приходили еще реже. В основном ненужные, спам – то банки предлагают вкусные кредиты, то торговые сети какую-то ерунду. Нехотя прочитал – и вот тогда удивился. Сообщение пришло с незнакомого номера и гласило: «Проверь свою банковскую карту». Он как раз собирался дойти до ближайшего банкомата, ждал пенсии – подумал: «Пенсионный, что ли, теперь так о гражданах заботится?» Покрутил головой, допил чай, пошел к банкомату. Ближайший находился как раз в офисе банка, в центре города. Идти пришлось, обходя лужи на асфальте, который давно не ремонтировался, и перешагивая островки грязи.

По-настоящему удивился Свентицкий, когда увидел на экране сумму нового поступления на карту: пятьсот тысяч рублей. Его пенсия составляла раз в двадцать меньше. Пару минут он оторопело глядел на цифры: «Откуда? Ошибка, не иначе». И тут же в голове мелькнула смутная догадка. Свентицкий вынул карту, подошел к администратору:

- Мне тут на карту деньги поступили… Скажите, а можно как-то проверить – откуда именно? Кто перечислил?

Девушка удивилась:

- Вы не знаете, откуда пришли деньги?

Сентицкий замялся:

- Понимаете, мне должны были прийти деньги… но меня немного смутила сумма. Я бы хотел проверить – может, я что-то забыл или перепутал…

Девушка улыбнулась:

- Ну, давайте попробуем.

Она подвела его к оператору, объяснила ситуацию. Оператор, молодой парень с козлиной бородкой и синей рукой, по всей длине изуродованной тату, посмотрел недоуменно:

- Это же можно было, не выходя из дома, через личный кабинет посмотреть. Не обязательно для этого идти в банк.

Свентицкий молча развел руками, извиняясь. Ему стыдно было признаться, что с компьютером он ладит плохо и пользоваться личным кабинетом до сих пор не научился.

Оператор быстро сделал, что положено.

- Это был перевод с карты на карту. Пятьсот тысяч, правильно?

Свентицкий кивнул и спросил:

- А от кого перевод? Кто отправил деньги?

Оператор пожал плечами:

- Могу только номер карты сказать – владелец в этом случае не указывается.

Свентицкий выдохнул с досадой.

- Ну, хоть номер карты запишите.

Оператор снова пожал плечами:

- Пожалуйста…

Выйдя из банка, Свентицкий набрал на мобильном номер, с которого утром пришло сообщение. «Набран несуществующий номер», - безразлично отозвался автоответчик.

- Вот зараза! – вслух произнес Свентицкий и набрал другой номер. Долго слушал длинные гудки. – Ну, паразит, я тебя… - и зашагал в сторону старого микрорайона, застроенного пятиэтажками.

…Толик мучительно приходил в себя. То есть ему казалось, что он приходит в себя. Он пытался – и не мог. Вспоминал, не открывая глаз, Степу Лиходеева, других прославленных алкоголиков, цитировал, как молитву, из Венички Ерофеева – ничего не помогало. Голова не болела – она существовала отдельно от тела. Стоило чуть приподнять веки – мебель в комнате срывалась в бешеном аллюре, потолок падал, кровать уходила куда-то вбок, грозя, как необъезженный жеребец, скинуть его на пол, уставленный и уложенный пустыми бутылками. Он стонал и снова закрывал глаза, проваливался в похмельную муть, почти бредил.

Наконец, все-таки заставил себя встать: очень хотелось в туалет. Запой длился неделю, продолжался бы еще, если бы не кончились деньги. И сегодня этот факт казался особенно оскорбительным. «Не похмелюсь – сдохну», - коротко и убежденно подумал он и поплелся к туалету, на всякий случай придерживая стену.

В это время зазвонил мобильник. Толик послал его к черту. Телефон звонил долго. Наконец, умолк. Вернувшись, Толик посмотрел – от кого звонок – и оживился: «Свентицкий! У этого сквалыги, народного художника всегда что-нибудь в заначке, не водка – так деньги!» Он нажал клавишу вызова.

Толик, как и Свентицкий, жил один, жена давно его бросила, устав от периодических запоев и неожиданных исчезновений. Квартиру они разменяли, из города она не уехала, но жила отдельно, в двухкомнатной. Ему досталась однокомнатная, с крошечной, почти карликовой кухней. «Зато вид на горы – видали? – хвастал Толик редким друзьям, делая широкий жест рукой. – Вот за это и выпьем!» - и наливал. Горами он называл синеющие на горизонте сопки. Друзей становилось все меньше. Толик охотно брал взаймы – и никогда не возвращал долг. Когда-то он тоже назывался художником, писал маслом и даже иногда выставлялся. Его работы вызывали интерес. Большого будущего ему не прочили, но и вовсе со счетов не списывали. Может, что и получилось бы. Но как-то очень скоро он в себе разочаровался, и разочарование это стал лечить испытанным способом. Переквалифицировался в оформители, скоро лишился работы из-за прогулов, и теперь пробавлялся случайными подрядами. Заработанные деньги немедленно пропивал, и за его квартиру порой приходилось платить бывшей жене. Она это делала из сострадания. Но денег на водку ему не давала никогда: «Рой себе могилу сам, я тебе не напарник!»

- Свентицкий! – застонал он в трубку, - Свентицкий, ты ведь звонил мне, чтобы спасти?

Скульптор выругался так затейливо, что Толик на несколько мгновений отрезвел.

- Ты спал плохо, Свентицкий? – осторожно спросил он. – Камушки в желчном зашевелились? Чего вдруг ругаешься?

- Я приду сейчас, объясню, - коротко ответил тот и нажал отбой.

Толик озадаченно посмотрел на трубку. Хотел закурить, но похмелье беспощадно напомнило о себе, затошнило при виде сигарет. Да и оставалось их – две в пачке. Он так и сидел на кровати, машинально держа в руках трубку. Наконец, домофон заиграл из «Дым над водой» Дип Перпл. Толик открыл, не спрашивая – кто.

Свентицкий не вошел – ворвался. Толик открыл рот, чтобы спросить, не захватил ли тот похмелиться, - скульптор не дал ему.

- Карту свою давай!

- Какую карту? – не понял Толик.

- Карту свою! Банковскую! – заорал Свентицкий. Так заорал, что Толик послушно полез в бумажник, протянул карту.

- Что случилось-то?

Свентицкий молча сверил номер карты с записанным на бумажке.

- Не эту. Другую давай!

- Да какую другую-то?!

- Такую! – снова заорал Свентицкий. – Ту, с которой ты мне пятьсот тысяч перечислил! Еще смс-ки шлет с левого номера, скотина!

В голосе слышалась такая злоба, что Толик снова временно отрезвел, сел на стул, с любопытством уставился на друга. Смотрел долго. Рассматривал. Тот смутился.

- Ну, чего смотришь? – уже не так агрессивно, но все еще зло спросил Свентицкий.

- Да вот, пытаюсь определить – как давно у тебя это? – Толик потянулся за сигаретой. Уже не тошнило.

- Что – «это»? Ты не финти, ты карту покажи мне! – еще менее уверенно сказал Свентицкий и тоже непроизвольно сел.

Толик затянулся, пустил дым в потолок.

- Ты с велика упал? Или вместо глины башку сунул в муфельную печь? Ты можешь себе представить меня, держащим в руках пятьсот тысяч? Надеюсь, хоть рублей? Да хоть рублей, хоть долларов – я таких денег отродясь не держал. А теперь представь меня, отдающего пятьсот тысяч рублей кому-то, хоть бы и лучшему другу? Ты, Свентицкий, совсем больной?

Скульптор посмотрел на него беспомощно.

- Не ты, значит…

Толик еще раз затянулся, поморщился и сунул недокуренную сигарету в пепельницу.

- Давай так: ты мне сейчас расскажи, что там с тобой приключилось, что за фантазия тебя ко мне пригнала, только сперва будь другом – сгоняй за угол, принесли опохмелиться. Иначе сдохну и твою историю не услышу. И сигарет захвати.

Свентицкий послушно пошел к двери. Он очень скоро менялся в настроении, подчиняясь переменчивым обстоятельствам.

Они выпили по рюмке, Толик, не дожидаясь, сразу налил себе вторую, выдохнул, зажевал купленной Свентицким колбасой.

- Уф! Кажись, буду жить. Ну, рассказывай.

Свентицкий стал рассказывать.

- Помнишь, ты несколько раз просил меня продать тебе «Непогоду»? Говорил – куплю за любые деньги.

- Ну, любых-то у меня никогда не было! – усмехнулся Толик, наливая третью. – Так, для красного словца. Знал же, что не продашь.

- Неважно теперь, - отмахнулся Свентицкий. – Ты же помнишь, ее у меня украли недавно. Ну, так вот.

Он рассказал другу о деньгах. Толик обалдело крутил головой.

- Сказал бы – разводка, но уж очень все странно. Ну, могу я себе представить ненормального коллекционера, который спит и видит твоего гипсового несчастного. Пусть он даже вора нашел такого… искусного. Но так ведь украл – зачем же деньги платить?!

Свентицкий развел руками.

- О том и речь…

Ничего не выяснив и убедившись, что друг ни при чем, Свентицкий сбегал еще за одной, сам пить отказался, оставил Толика догоняться и ушел.

Прошел еще год. По просьбе Свентицкого Толик об этой истории никому не рассказывал, и сам скульптор скоро забыл бы о ней, если бы не деньги. Он долго не решался их тратить, как будто боясь, что таинственный благодетель внезапно одумается и отнимет. Потом плюнул – и потратил разом: купил недостающий инструмент для работы, успел немного привести в порядок обветшавший гардероб. Сумма оказалась не такой уж великой. Но и за ту спасибо, хоть и неизвестно – кому.

В начале зимы Свентицкому позвонили из центра соседнего региона, города Н., предложили поучаствовать в ежегодной коллективной выставке, показать несколько вещей. Дело было привычное, он отобрал работы, учитывая пожелания организаторов, сам не поехал – нужно было добираться с двумя пересадками, тратить на дорогу почти двое суток не хотелось, жаль было и денег, да и здоровье уже не то. Отправил со знакомой машиной, там встретили. Не поехал он и на открытие выставки, хоть собирался. Сыну, преподававшему графику в художественном институте, именно в это время приспичило уехать вместе с женой в какую-то нелепую командировку, не с кем было оставить шестилетнего внука, и Свентицкий, чертыхаясь, трясся на автобусе в областной центр, пока в тысяче километрах отсюда его шедевры представляли публике искусствоведы. Еще больше он разозлился, когда на месте выяснилось, что командировка переносится на неопределенное время, а сын и невестка к этому «неопределенному времени» уже присмотрели няньку.

- Что ж, предупредить нельзя было? – сокрушался Свентицкий. – Заставили меня ехать за четыреста километров!

- Пап, если не ошибаюсь, ты вообще-то за тысячу километров собирался! – улыбался сын. – Не так часто у нас бываешь, чтобы так уж сердиться. Ну, погостишь денег-другой, ничего в твоей мастерской за это время не случится.

Свентицкий смирился. С сыном и невесткой, с внуком он, и правда, виделся нечасто. Погостил, да загостился, вместо денька-другого прожил в области неделю. А раз так, решил отсюда съездить-таки в Н. на выставку, экспозицию оценить, с коллегами повидаться.

К музею в городе Н. добрался пешком. Было тепло для сибирской зимы, безветренно, шел мелкий снежок, и Свентицкий с удовольствием дышал зимним воздухом. Неделя у сына его, как ни странно, не расслабила, а, наоборот, взбодрила. Сын же его и надоумил ехать не сразу домой, а сначала сюда, на выставку. И денег дал на дорогу, хоть у Свентицкого свои были.

- Бери-бери, отец, может, там с коллегами в ресторан сходишь, событие обмоешь! – говорил сын, улыбаясь.

- Какое событие? – тоже невольно улыбаясь, спрашивал Свентицкий.

- Какое-нибудь – да найдется, мало ли!

В ответе таилась какая-то загадка, в сыновней улыбке тоже, но сын у него вообще был непростой, часто чего-то не досказывал и говорил, загадочно улыбаясь, даже о привычных предметах.

Свентицкий зашел в музей, показал удостоверение члена творческого союза, разделся в гардеробе. Директор томился на каком-то совещании в министерстве культуры, должен был приехать с минуты на минуту. Они не были друзьями, но знали друг друга хорошо. Свентицкий прошел в первый зал, внимательно посмотрел живопись, останавливаясь у каждой картины и кивая знакомым фамилиям, как будто здоровался со старыми приятелями. Скульптура была расставлена во всех трех залах. Свентицкому понравилось, как грамотно, по науке и со знанием дела, выстроена экспозиция. Не терпелось увидеть свои работы. Наконец, увидел. Две установлены были во втором зале, еще три – в последнем. Он одобрительно кивнул, хотел уже вернуться – и вдруг встал столбом. Его едва не хватил удар. С полутораметрового постамента на него мученически смотрел человечек, терзаемый ветром и непогодой. Свентицкий медленно подошел. Дрожащими руками протер очки, словно не веря глазам. Подпись на табличке гласила: «Одиночество. Бронза. Автор Свентицкий». Он жалобно пошарил глазами вокруг – сесть бы куда. Пожилой охранник от двери разглядел его странное поведение, подошел, спросил перепуганно:

- Вам нехорошо? Помочь? Может, врача?

Свентицкий махнул рукой.

- Я посижу пока, что-то дышать тяжеловато, душно здесь, что ли… Если можно, воды… и каталог этого зала… Если можно…

Охранник удивился, но принес и воду, и каталог. Свентицкий глотнул воды. Стало легче. Он отдал стакан, поблагодарил охранника, сказал:

- Я сейчас полистаю, хорошо? Я скульптор, здесь мои работы. Я верну вам каталог.

Свентицкий, волнуясь, нашел нужную страницу. Вот он, список его работ. Но их – шесть, а не пять! Против каждой стоит: «Не продается», и только… он снова задохнулся – и махнул кинувшемуся было опять охраннику: не надо, все в порядке. Только против шестой скульптуры стояла цена: 500 тысяч рублей. А еще правее – синий канцелярский штампик: «Продано».

Свентицкий мучительно вздохнул. Он готов был плакать – и смеяться. Плакать от досады, что его провели, и смеяться над собственной глупостью и близорукостью. Он вспомнил, как несколько лет назад его сын, в очередной раз рассматривая «Непогоду», говорил ему:

- Папа, ну почему «Непогода»? Это ж ясно, вовсе не непогода мучает человека – его одиночество изводит! Он же не от ветра-дождя несчастный, а оттого, что нет у него никого и ничего, кроме этих жалких лохмотьев и непогоды этой.

- Ну, чего ты к нему пристал? – злился Свентицкий. – Он уже двадцать лет так мучается и меня мучает. И чего я его никак разбить не могу?

- Судьба, значит, у него счастливая, - с неопределенной интонацией сказал тогда сын. – Хранит его кто-то, не иначе.

И добавил после паузы:

- А я бы его в бронзе отлил. Заслужил он бронзу своим мученичеством.

19.04.2019