Сияющий ад

Бывает и такое, что в череде «удачных» дней выпадает и особенная вишенка на торте. Дежурство на Новый год! С праздником тебя, дорогой товарищ! Получите и распишитесь. Мало того что на Новый год, так ещё и смену сделали не нормальную — двенадцать часов, а сутки. Вообще хорошо. Улыбаемся и машем.

Начало ничем особенным не выделялось. Смена как смена. Проходя к бригадирке, буднично рукопожался со всей встречной братвой. Получил путёвку. Пошёл на продувку, по дороге запихнул сотку в кофейный аппарат. Разумеется, без ответа. Поболтал с Федосеем. Он-то свой кофе урвал. Стоит, ухмыляется и флиртует с новенькой фельдшерицей. Гусар, он и на пенсии гусар. Наши тут, конечно, не спляшут. Лена на продувке буднично ухмыльнулась, глядя на мой помятый интерфейс. Продула аж два раза. Шлёпнула печать, и я, окрылённый, побрёл в курилку. Там, насладившись очередной «правдивой» историей о чьей-то давнишней победе на любовных фронтах, дежурно похихикал с красотками-медичками и спрятался в машину. Всё равно сейчас вызов дадут.

На капитанском мостике — Коля-Ваня с Серёгой-фельдшером. Дядьки серьёзные, долго засиживаться не будут. Сразу вызов отхватят — и полетели. Так хоть не бежать лишний раз. А кофе у меня и в термосе есть. Да и вообще общаться не хотелось. Хотелось просто сидеть и тупить. Долговязый Серёга рьяно терзает балалайку, как будто собирается вытрясти из неё вызов, Коля-Ваня раскладывает медицинское барахло по салону. Хотя по табелю о рангах должно быть вроде бы наоборот. Ну, это их медицинские дела.

День медленно разгонялся, как застоявшийся на морозе паровоз. Давление. Не заезжая — госпитализация в «шесть-восемь». Снова «давление». Всё какое-то вяленькое. Без огонька. Не чувствуется предпраздничный накал. Не проснулся народ.

Потом пошло веселее. Подозрение на перелом (травпункт). Разбитая рожа с переломом носа (два карандаша в ноздри — и тоже травмпункт). Девица-наркоманка. Красивая. Откачали, первая фраза: «О, мальчики!». Потом вернулись. Думали, дождёмся обеда, — так нет. Перевозка в больничку. Дед. На вид лет сто. Лежачий. Суставы не гнутся совсем. Прям буквально. Высохший, как доска. Килограмм тридцать в нём. Вытянутый в струну. Глаза голубые. Безумные. Многие вот мечтают дожить до ста лет. А вот в таком состоянии не хотели бы полежать? Лет так двадцать. С восьмидесяти до ста! Перенося с волокуш на носилки, мысленно ёжусь. Бедный дед.

А на улице ярко. Гирлянды-фонарики, аж в глазах рябит. Снег пушистый, как с открытки. Из-за него приходится периодически оттормаживаться, проверять связь с асфальтом. АБС хоть и присутствует, но резина-то лысая, как голова Коли-Вани. Менять по регламенту положено только будущей весной.

Потом психбольница. Там народ тоже болеет. На сидячих вывозим бабульку. Тоже очень пожилая. Вращает глазами, не понимает, что происходит. Кладём на носилки. Она постоянно зовёт какого-то Серёжу. Может, сын, может, муж. Тётки из больнички говорят — давно лежит. Никто к ней не приходит. Не знают они про Серёжу. Судя по возрасту бабушки, может, его и в живых-то уже нет. Вывозим в Первую Градскую. Сдаём. Молча курим у приёмника. Нехотя катимся до дому.

Москва сияет, как казино. В этом великолепном, сияющем безумии наши маячки теряются и делаются просто частью иллюминации. Проезжаем бизнес-центр, бывшее моё место работы. Ещё из прошлой жизни. Когда я ещё был «великим» верстальщиком-дизайнером и изобретал всяческую подарочную чушь.

Нет, ну вот вы мне скажите. Вокруг праздник. Такое красивое всё. Мой родной город веселится и ликует. Почему мне грустно!? Почему я в моей Москве ощущаю себя чужим? Как на другой планете. Чужой город, чужие люди за бортом. Я для них никто. Они для меня в массе своей вообще массовка. Какие-то бороды, тюбетейки, чужая гортанная речь… Где я!? Кто я здесь? Ещё чуть-чуть — и я тоже начну вращать глазами и звать Серёжу.

Спасает балалайка. Торжественно объявляет обед. Беру себя в руки, ибо знаю глубины своих глубин и погружаться далеко не хочу. Можно не всплыть.

После обеда наш паровоз чутка раскочегарился и, набрав скорость, понёсся к Новому Году, как Дед Мороз на оленях.

Марьино. Падение с высоты. Мужик спикировал с самой крыши на козырёк подъезда.
— Слав, будешь подниматься смотреть? Тут прямо всё как в кино!
— Ну уж нет. Я не такой любопытный. Мне и в машине хорошо сидится. Тем более никого вести не надо. Только ментов дождаться.

Пришли мужики. В кармане притащили записку из кармана мужика: «Сынок. Я решил покончить с собой. Нет сил выносить эту боль. В моей смерти прошу винить доктора №№№ из поликлиники №№, так как он отказывается мне выписать обезболивающее. За квартиру заплачено до весны, заезжай и живи спокойно. Прощай. Любящий тебя отец.»

Хрясь. Зачем я это прочитал!? Как мне всё это распрочитать назад. Я ничего этого не хочу знать! Главное — буднично так, как меню в ресторане, обсудил. Заезжай, главное, и живи. Ладно, проехали.

Текстильщики. Аквариум входа в метро. Бомж. Закатанные штанины, гниющие воспалённые ноги. Из-под лопнувшей кожи гроздьями шевелятся и падают опарыши. Госпитализация в «шесть-восемь».

Доползли до подстанции. Видимо, добрые православные люди углубились в праздник и немножечко отвлеклись от суицидов и давлений. Новый год отметили одинокой хлопушкой на площадке перед машинами, стаканчиком кофе и жиденьким «ура» со стороны нескольких праздношатающихся водителей, которых тоже вернули на передышку.

На какое-то время город затих, как будто бы переваривал салаты и набирался сил.
Потом оставшиеся бригады, как патроны из обоймы, одна за одной быстренько отстрелились по вызовам.

Опять Текстильщики. Ул. Малышева. Компания друзей встретила-проводила старый год, быстренько встретила новый, пошли запускать салют, а по возвращении обнаружили, что хозяин квартиры забыл ключ. Четвёртый этаж. Рядом с балконом — ветка тополя. Решение созрело сразу и однозначно. Даже озвучивать его не буду. И так понятно. Понятен и результат. Жёсткие носилки с полной фиксацией всего тела, а особенно шеи. В окна заглядывают развесёлые пьяные физиономии и гогочут, комментируя сложившуюся ситуацию. Виновник вызова из последних сил пытается улыбаться. Везём в Склиф. Какое-то время компания бегом провожает машину и улюлюкает. Все разгорячённые, в рубашечках. Интересно, куда они пойдут догуливать. Хотя, я думаю, и так не загрустят.

В Склифе хоть автомат не такой бандит. И кофе вкуснее. Снова молча курим у машины.
Удивительно, но дали доехать. Я даже закимарил под «Диалоги о рыбалке», брякнувшись на кресло поперёк.

4:00.
«Двадцать-восемнадцать. Вызов. Срочность один».
Вызывает 12-я бригада на себя. Значит, пострадавших больше одного. Поножовщина. Снова пятиэтажки.

Встречает Федосей. На нём нет лица. Для бродяги, отсидевшего девять лет за разбой, это совсем не типично. Пострадавшая девушка на вид лет пятнадцати–семнадцати. Вся в крови. На теле живого места нет. Половина пальцев отсутствует. Ещё живая, хоть и без сознания. Длинные вьющиеся волосы. Очень красивая. Я не знаю, почему они её сами не повезли, видимо, потому что фельдшерские. Просто не решились. Плюс там ещё пострадавшая. В волокуши впрягаются все. Даже соседи. Скоростной спуск по лестнице, грохоча сапогами. Носилки залетают в карету, как снаряд в казённик. Я залетаю за руль и, не успев приземлиться, уже рву с места. Мужики колдуют над несчастной девчонкой. Потеря крови такая, что из ран уже почти ничего не сочится. Просим «по витальным признакам» ближайшую. Дают «шесть-восемь», думаю, к утру она лопнет.

Словно трассирующая пуля подлетаем к корпусу реанимации. У них там свой приёмник. В последний момент вспоминаю, что над их подиумом низкий козырёк, и я нахрен снесу себе фонари. Разворот почти полицейский. Подаю задом. На подиуме нас уже ждут. Быстро выдёргиваем наши носилки с девчонкой, утыканной капельницами, как дикобраз, и, скользя по этому самому пресловутому снежку, втроём закатываем наверх. Там перегружаем к реаниматорам. Коля-Ваня и Серёга бегут дальше, я остаюсь. Накатывает внезапная тишина.

Потом позвонил Федос и рассказал. Мужик, бывший лётчик, нахлебался на старые дрожжи на Новый год водяры, уснул, а когда проснулся, подумал, что он в тылу врага. Схватил топор и начал крошить всех направо-налево. Больше всего досталось девчонке. Мать пыталась защитить, но лишилась пальцев. Из последних сил вырвалась и от соседей вызвала скорую и полицию. Первым прилетела 12-я бригада, и уже она вызвала нас. Мужика скрутили и пристегнули к батарее. Пальцы Федос потом собирал по всей квартире. Мужика обороняла полиция, ибо Федос уже хотел прямо там его и порешить. Этим же топором. Придя в себя, мужик хватался за голову и не верил своим глазам. Всё спрашивал: «Кто это сделал?»

После такого вызова обычно дают мойку. Всё очень просто. Машина ставится под уклон, мордой чуть выше. Открываются задние двери. Вытаскивается всё барахло, включая носилки. И внутрь подаётся вода из шланга. Вода смывает кровь и красными водопадами стекает с края платформы. Красная-красная нескончаемая река. Потом, конечно, она бледнеет, бледнеет… и уже через какое-то время опять становится прозрачной.

Девчонку мы довезли живой…