Вы Повторяетесь

Пьеса в одном бездействии.

Бездействующие лица.

Преображенский.
Шурик.
Тамарочка.
Следователь.
Буцефал.

Действие первое и для кого-то, возможно, последнее.

Палата. В углу на вешалке – доспех. Шурик в пижаме лежит на кушетке, вдумчиво рассматривает потолок.
Из-за сцены слышатся голоса, на середину сцены выходят Преображенский и Тамарочка. Преображенский страдает одышкой, Тамарочка чистит ногти иглой от шприца.

Преображенский: …таким образом поведение нашего пациента не то что оправдано, а более того – совершенно адекватно обстоятельствам! Ведь в древней Греции, как вы знаете, не было, простите, сортиров в нынешнем понимании.
Тамарочка: Если все древние греки начнут мочиться на клумбы в центре города, у нас настанет разруха, и сможем ли мы тогда считать себя прогрессивным человечеством, сможем ли мы тогда без стыда гордиться тысячами лет цивилизации?
Преображенский: Тамарочка, помилуйте, о чем вы? (тяжело дышит, останавливается) О какой цивилизации, о каком прогрессе вы можете говорить, когда мы при всем этом прогрессе продолжаем вместо того, чтобы доверять галоперидолу, играть в детские игры и всячески, простите, попустительствовать?
Тамарочка: (увлечена маникюром) Коли так, профессор, застегните ширинку.
Преображенский: (спохватился) И правда же, ни к чему себя распускать в мелочах… (застегивается) Так вот, Тамарочка, я вас спрашиваю, какого черта?
Тамарочка: Простите?
Преображенский: Какого черта, говорю, Тамарочка…
Тамарочка: (перебивая) Ах да, действительно, я с первого раза не расслышала…
Преображенский: Какого, Тамарочка…
Тамарочка: (снова перебивая) Профессор, вы начинаете повторяться!
Преображенский: (сердито) Да не перебивайте же, где ваши манеры? Какого… Что за напасть снизошла на нас, что профессионалы своего дела коллективно тронулись и перестали отличать простого древнего грека от шизофреника и, что хуже, от обычного идиота?
Тамарочка: Шизофреники весьма коварны, профессор, а идиоты уж и подавно. Помню вот, в ту среду было со мной – шла по улице, и налетел на меня какой-то охальник…
Преображенский: С непристойными предложениями?
Тамарочка: Но я отказалась! (гордо выпрямляется)
Преображенский: По глазам, Тамарочка, вижу, что согласились.
Тамарочка: Неправдочка ваша, не сразу. Не нужны мне были его сковородки.
Преображенский: (удивился) Что же непристойного в сковородках?
Тамарочка: Так вот и говорю же я, профессор, идиоты коварны! До сих пор не могу понять, в чем же он меня обманул… (за дверью кашляет Шурик) Кажется, наш больной пришел в себя.

Профессор и Тамарочка заходят в палату. Шурик садится на кушетке.

Преображенский: Александр?
Шурик: Ага.
Преображенский: Македонский?
Шурик: Ага.
Преображенский: Я профессор Преображенский, если вы не помните.
Шурик: Ага.
Преображенский: А это Тамарочка, если вы не помните.
Шурик: Ага.
Преображенский: А вы другие слова знаете?
Шурик: Ага.
Тамарочка: (в сторону) Поразительно…
Преображенский: Вы повторяетесь.
Шурик: Ага. Быть иль не быть — вот в чем вопрос.
Что благороднее: сносить удары
Неистовой судьбы — иль против моря
Невзгод вооружиться, в бой вступить
И все покончить разом… Умереть…
(замолкает на мгновение, приседает в книксене)
Вам достаточно?
Тамарочка: Ага…
Преображенский: (закашлялся; в сторону) Поразительно… (Шурику) И давно это у вас?
Шурик: Да вот, сколько себя помню, всегда страдал от каких-то незнакомых голосов… К слову, голоса в вашей голове меня беспокоят.
Преображенский: Да? Меня же они, напротив, успокаивают. Быть или не быть? Я бы предложил, например, быть.
Шурик: Буду.
Тамарочка: (оторвалась от маникюра) И я буду. А что предлагают?
Преображенский: Утренний галоперидол, Тамарочка.
Тамарочка: Да, что-то я отвлеклась. Ступай, отравленная дрянь, по назначенью! (подходит к Шурику, бесцеремонно всаживает шприц. Шурик взвизгивает и вскакивает)

В окно засовывается недовольная конская морда. Буцефал сурово осматривает палату.

Буцефал: Почто орешь, блаженный?
Шурик: Да вот, судьбы сношу удары. Ужель прикажешь мне, хозяину, заткнуться?
Буцефал: Пожалуй, было бы недурно. Впрочем, раз уж разбудил, так что теперь поделаешь… (нюхает горшок с геранью на подоконнике, смачно чихает)
Преображенский: (с великим удивлением глядя на говорящего коня, Тамарочке) Тамарочка, еще один, пожалуйста. (Тамарочка уходит. Преображенский — Шурику) И давно у вас это?
Шурик: С детства. Встану, знаете, поутру, сяду на иголку, заору, а тут Анацефал просыпается…
Буцефал: (оторвался от пережевывания герани) Сколько раз тебе, блаженному, твердить, что я Буцефал? Бу-це-фал. БУ! БУ! (надрывно ревет)
Шурик: Уймись же ты, болезный. Задайте ему, кто-нибудь, овса!
Буцефал: Зачем овса? Я сам большой уж, справлюсь… (забирает герань, скрывается. Из-за сцены время от времени доносится чавканье)
Шурик: Так вот, говорю, встану поутру, а там – они. Они повсюду. И развился у меня с детства такой, знаете ли, панический страх перед этим всем, я даже, право, называть вслух боюсь… Ни поесть, знаете, ни поспать, ни в сортир, извините… Вот, видите сами, до чего дошло со временем…
Преображенский: Нельзя, право, так запускать болезни, батенька. Так ведь можно и лишиться…
Шурик: А я лишался! Лишался годами, вечно, постоянно, ещенощно терпел лишения, и кто бы только проявил сочувствие – а нет же! И только тварь эта – знай себе ржет…
Преображенский: (записывает) Угнетения, издевательства с раннего детства… (Шурику) Скажите, а отец к вам, простите, в детстве не… не приставал?
Шурик: Приставал! Приставал! Будешь, говорит, полководцем, царем, политиком… проще было, знаете, согласиться, чем упорствовать…
Преображенский: (записывает, бормочет) Интересная складывается картина. Вот как, простите, докатились вы до жизни такой…

Появляется Тамарочка, объявляет о приходе следователя. Приносит лекарства. Входит Следователь.

Следователь: И здравствуйте?
Преображенский: И здравствуйте.
Шурик: (угрюмо) И здравствуйте же.
Следователь: (Преображенскому) А кто это у нас порядки нарушает? (игриво) Кто это у нас на клумбы писает?
Преображенский: (разворачивает следователя за плечи, лицом к Шурику) Господин хороший, больной, простите, – там.
Следователь: (Македонскому, еще игривее) А кто это у нас порядки нарушает? Кто…
Шурик: Вы повторяетесь.
Следователь: Да, и правда. Так, собственно, кто?
Шурик: Вы пришли у меня об этом спрашивать?
Следователь: Да.
Шурик: Тогда вынужден, извините, не обессудьте. На клумбы мочатся решительно все! Кошки, собаки, пьяные, в том числе… осметьте фронт работ! Как планируете сузить круг подозреваемых?
Следователь: (внимательно осматривая Македонского) Вы собака?
Шурик: Нет.
Следователь: Кошка?
Шурик: Отнюдь, и пьян я тоже не был.
Следователь: И чем вы можете объяснить свое непристойное поведение?
Преображенский: (вмешивается, протягивает следователю «конспект») Ознакомьтесь, пожалуйста. У больного панический страх перед шпингалетами.
Следователь: (Шурику) И давно у вас…?
Шурик: (закатывает глаза) С детства же… (напевает) Люблю я шпингалеты, хоть говорят: они меня погубят…
Буцефал: (снова сунул морду в окно, тихонько подпевает) Люблю я шпингалеты, хотя моя невеста их не любит…
Следователь: (в ужасе смотрит на говорящего коня)
Тамарочка: (ненавязчиво, Преображенскому) Да-да, я поняла!
Преображенский: (Македонскому) Надо, батенька, лечить…
Шурик: Спасибо, мне вполне комфортно. Люблю, знаете, на свежем воздухе выйти в поле поутру и…
Следователь: Избавьте от подробностей. Почему вы боитесь шпингалетов?
Шурик: (трагически) В них — смерть моя! (в зал) Гадалка как-то в прошлом сообщила отцу великому, почтенному Филиппу, что боги злые так распорядились, что смертью сыну будет шпингалет. И вот живу, дверей не запирая, не отворяя окон, (сбивается) боюсь зайти, простите, даже в сортир – везде они, они, постылые железки, что гибелью грозят мне верной… твердила та колдунья – уколется, де, мальчик при шитье – и сон его внезапно одолеет, который уж прогнать не суждено, и только принц прекрасный спасти его способен будет, впрочем…
Преображенский: (записывает) Шизофазия. Запущенная.
Шурик: (продолжает так же трагически) Ходил тут слух, что на дубу великом, у верха самого висит в цепях сундук. В нем утка уж не первый год томится, лишь богу всемогущему понять дано, как эта тварь еще не задохнулась: вестимо, кто-то дырок насверлил. А в утке – заяц, что еще смешнее, и не понять мне, как туда он уместился, но отчего-то вновь Всевышний прикололся, и внутри зайца поместил яйцо. В яйце, как можно догадаться, шпингалет, на кончике которого…
Преображенский: Тамара! Чтобы два раза не ходить… (Македонскому) Так где, говорите, дуб?
Шурик: Что вы имеете в виду?
Преображенский: Будем клин клином вышибать. (Следователю) Будем проводить иппотерапию. Там где-то конь припаркован, езжайте.
Буцефал: Я категорически возражаю.
Преображенский: Ты – конь, и права слова не имеешь.
Буцефал: Тьфу! (сплевывая на пол палаты) Все мной помыкают… Никто меня не любит…
Шурик: (Буцефалу) Я! Я тебя люблю, мой верный конь!
Преображенский: (бормочет, записывает) И репаративную…
Буцефал: Тьфу! (сплевывает снова)
Тамарочка: (Буцефалу) Вы повторяетесь.
Преображенский: (Тамарочке) Вы тоже.
Следователь: (гладя Буцефалу морду) Ну что, на посошок, и я поехал?
Преображенский: Пожалуй, да… Тамарочка?

Тамара ставит всем по уколу. Следователь седлает коня и выезжает. Македонский и Преображенский укладываются на кушетку и рефлексируют.

Занавес.