Артек. 1975 год. 9 смена

«Артек .1975 год. 9 смена.»               
Октябрь 1975 года. Крым. Артек. Девятая смена. Дружина "Хрустальная". Мне тогда было четырнадцать. Я, мальчишка из сибирского городка, оказался в самом сердце пионерского мира – в Артеке. Это было настоящее счастье. Путевки сюда получали не все, а только самые-самые лучшие ученики города. И я был одним из них, хотя и не за блестящие оценки. Наш класс победил в городском конкурсе инсценировок песен, и именно эта победа открыла мне двери в сказку.И вот я здесь, на берегу Черного моря. Признаться, раньше я видел его только на картинках. У нас в Сибири – река да небольшое озеро. Кто бы мог подумать, что мне доведется оказаться в Крыму, в Артеке! Там, среди этой невероятной красоты, я и испытал то, что называют первой любовью. Первые, робкие чувства, первый, пусть и в щечку, поцелуй.Наш отряд был пестрым, как лоскутное одеяло: ребята из разных уголков огромного тогда Советского Союза. И вот, в один из дней, мы с ней оказались вместе в одном автобусе, на одном заднем сиденье. Ехали на экскурсию в Севастополь, чтобы прикоснуться к местам боевой славы. Так мы и познакомились. Она была из Прибалтики, из Таллина, а я – из далекого сибирского Томска.Пока дорога мерно укачивала нас, мы разговорились. Я, мальчишка из Сибири, рассказывал ей о бескрайних просторах, о том, как зимой реки замирают под толстым льдом, а летом оживают..Как у нас  бывают сильные морозы.. Она же, делилась историями о старинных улочках своего города, о вечном спутнике – море, о ветрах, несущих запахи соли и дальних странствий. Мы были так разные, два мира, столкнувшиеся на заднем сиденье, и в этом столкновении рождалось что-то новое, неизведанное.Когда мы вышли в Севастополе, я невольно старался держаться рядом с ней. Мы вместе слушали рассказы экскурсовода о героической обороне города, вместе восхищались величественными памятниками, вместе ощущали дыхание истории. И именно в тот день, среди отголосков прошлого, я впервые почувствовал, как мое сердце начинает биться в другом ритме, когда она улыбается. Эта улыбка была такой искренней, такой светлой, что казалось, будто весь мир вокруг стал ярче.Мы начали писать друг другу записки. Наш тайник – старая тумбочка на этаже – стал хранителем наших секретов. Наивные строчки о прочитанных книгах, о том, как прошел день, о мечтах, которые казались такими близкими. Каждое письмо было маленьким мостиком между нами, соединяющим наши миры вдали от посторонних глаз.Время летело неумолимо. Мы знали, что скоро придется расставаться, и это предчувствие витало в воздухе, делая каждый момент еще ценнее. Однажды, после очередной "массовки" – так мы называли наши шумные танцы на последнем этаже корпуса – мы решили вернуться в опустевший танцевальный зал.Вожатые уже увели всех по комнатам, готовя к отбою. Тишина окутала здание, лишь где-то вдалеке слышались шаги. Мы же, стараясь не шуметь, прокрались обратно в зал. Полумрак, лишь слабый свет уличного фонаря пробивался сквозь окна, освещая сцену и пустые ряды стульев. Мы сели на лавочку у сцены, соблюдая ту самую, пионерскую дистанцию. Молчание. Мы прислушивались к каждому шороху, к затихающим звукам на этаже.И вот, когда все стихло, мы продолжали сидеть. В воздухе повисло что-то неосязаемое, но такое сильное. И тогда я, собрав всю свою смелость, медленно подвинулся к ней. Наши плечи коснулись. И снова – тишина, но уже другая, наполненная чем-то новым, трепетным и неизведанным.В этой тишине, нарушаемой лишь стуком моего сердца, я почувствовал, как она тоже замерла. Ее дыхание стало чуть более частым, и я осмелился повернуть голову, чтобы увидеть ее лицо в полумраке. Глаза ее блестели, отражая тусклый свет фонаря, и в них я увидел то же самое, что чувствовал сам – смесь робости и какого-то нового, волнующего ожидания.Мы сидели так, плечом к плечу, ощущая тепло друг друга, и казалось, что время остановилось. Все наши наивные письма, все разговоры о книгах и мечтах, все эти дни, проведенные под артековским солнцем, вели нас именно к этому моменту. Моменту, когда слова стали не нужны, когда все было сказано беззвучно, взглядом, прикосновением.Я не знал, что делать дальше. Страх ошибиться, разрушить эту хрупкую магию, был сильнее желания что-то предпринять. Но и отстраниться я не мог. Казалось, что весь мир сжался до этой маленькой лавочки, до этого пространства между нами, наполненного невысказанными чувствами.Вдруг она тихонько вздохнула, и этот звук, такой незначительный, прозвучал в полной тишине как гром. Я почувствовал, как ее рука, лежавшая рядом, чуть дрогнула. И тогда, словно повинуясь какому-то внутреннему импульсу, я осторожно, очень осторожно, переплел наши пальцы.Ее пальцы были прохладными, но в ответ на мое прикосновение они сжались, и я почувствовал, как по моей руке пробежала волна тепла. Это было не просто прикосновение, это было признание. Признание того, что наши наивные письма были не просто игрой, что наша дружба переросла во что-то большее, что-то, что мы оба боялись назвать, но что теперь, в этой темноте, стало таким очевидным.Мы сидели, держась за руки, и слушали тишину. Тишину, которая больше не была пустой, а была наполнена нашим общим, еще не до конца осознанным чувством. Я понял, что это и есть та самая первая любовь, о которой пишут в книгах. Я чувствовал, как сердце бьется в груди, а мысли путались. Было страшно и волнительно одновременно. Но я понимал — я должен это сделать..Ведь я мужчина, пусть не такой взрослый.. Медленно я наклонился и ..прикоснулся губами к ее щеке. Это был не настоящий поцелуй, скорее нежное прикосновение, но для меня это было очень важно.Она вздрогнула от неожиданности, а я, собрав всю смелость, прошептал: «Я люблю тебя». Она посмотрела на меня своими большими глазами, в которых отражалась та же неуверенность и трепет, что и в моем сердце. Мы сидели так, не отрывая взгляд друг от друга. В этот момент я понял, что между нами возникла невидимая нить, которая связывала наши детские души, делая нас ближе, чем когда-либо прежде.Я чувствовал, как внутри меня растет что-то новое — нечто большее, чем просто симпатия или дружба. Это было настоящее чувство, которое заставляло меня мечтать и надеяться. Я хотел, чтобы этот момент длился вечно, чтобы мы могли остаться здесь, в этом тихом зале, вдали от всего мира. Мы не спешили говорить, потому что слова казались лишними. Я слушал ее дыхание, ощущал ее присутствие, и это было достаточно.  «Так вот вы где, супчики-голубчики!» Неожиданно тишину нарушил голос отрядного вожатого. «Чем вы тут занимаетесь?» Мы растерялись и не смогли ничего ответить. Он строго посмотрел на нас: «Как вам не стыдно? Пионеры, лучшие из лучших, а тут — сидят ночью в обнимку. Стыдно!»Мы поднялись, опустив головы.»Марш по комнатам! Завтра поговорим. Устроили понимаешь, любовь-морковь.» МЫ послушно отправились по комнатам.Утренняя линейка. Весь наш отряд выстроился на первом этаже корпуса. Вожатый, с каменным лицом, начал вызывать нас по фамилиям. Когда мы вышли , он произнес, обращаясь к строю: "Вот эти пионеры, если их вообще можно так назвать, совершили подлый поступок. Когда весь лагерь спал, эти двое... мне даже неприятно говорить это вслух... они сидели на последнем этаже и обнимались."Отряд взорвался. Шум, возмущенные выкрики, смешки. Мы стояли, опустив головы. Она плакала. "Дайте слово перед всем отрядом, что вы осознаете свой гнусный поступок и раскаиваетесь в содеянном", – продолжал вожатый. Она продолжала плакать, не в силах произнести ни слова. "Я жду! Кто из вас первый покается?» Наступила тишина, казавшаяся бесконечной. В голове проносились самые страшные мысли: сообщат в школу, узнают родители... Я не выдержал. Еле шевеля губами, я прошептал: "Я раскаиваюсь!"В ответ раздались аплодисменты. Я закрыл глаза. Она же, не сказав ни слова, закрыла лицо руками и продолжала плакать.Ее слезы, казалось, были не только от стыда, но и от обиды. Я чувствовал это, но слова вожатого, его презрительный тон, словно выжгли во мне всякое желание защищать нас. Я видел, как ее плечи дрожат, как она пытается скрыть лицо, но это не помогало. Шум отряда стих, но напряжение осталось. Я хотел подойти к ней, сказать что-то, но ноги словно приросли к земле. Мое "раскаиваюсь" прозвучало как предательство, как признание в том, что мы сделали что-то действительно ужасное, а не просто нашли друг в друге утешение в прохладной артековской ночи.После линейки нас развели. Я видел, как ее увели в другую сторону, и это было последнее, что я запомнил из того утра. Я стал избегать взглядов товарищей по отряду, чувствуя себя изгоем. Но самое страшное было не это. Самым страшным было осознание того, что я сломал что-то хрупкое и прекрасное. Я предал не только ее, но и то чувство, которое только начало зарождаться во мне. Чувство, которое я теперь боялся даже называть. Ночами я снова не мог уснуть. Но теперь мысли о ней были другими. Они были полны сожаления и горького понимания. Я думал о том, как легко можно разрушить нечто ценное одним неосторожным словом, одним давлением обстоятельств. Я представлял ее лицо, ее слезы, и каждый раз сердце сжималось от боли. Я хотел вернуться в тот момент, на последнем этаже, когда мы просто сидели рядом, и ничего, кроме тишины и звездного неба, не имело значения. Но время, как и любовь, не терпит возвращений.Я так и не поговорил с ней после того случая. Мы больше не встречались взглядами, не пересекались в коридорах. Артек заканчивался, и я знал, что скоро мы разъедемся по своим городам, и, возможно, никогда больше не увидимся. Но образ ее заплаканного лица, ее молчаливого страдания, навсегда остался со мной. Это был мой первый урок о том, что любовь, даже самая чистая и невинная, может быть хрупкой и уязвимой. И что иногда, чтобы защитить ее, нужно не раскаиваться, а бороться. Но тогда, четырнадцатилетний, я этого еще не знал. Я знал только, что мое первое чувство, такое яркое и волнующее, было растоптано под тяжестью чужих слов и моего собственного страха. И это гадкое чувство, о котором я думал тогда, оказалось не просто неприятностью, а предвестником горького разочарования.И вот настал день нашего отъезда из Артека. У корпуса, где мы ждали свои автобусы, царила атмосфера легкой грусти и шутливых обменов. По традиции, ребята обменивались пионерскими галстуками, на которых писали пожелания друг другу.Я же стоял в стороне, чувствуя, как внутри все сжимается. Она уехала раньше, и я даже не успел попрощаться. Это было так внезапно, так болезненно. Вдруг я вспомнил, что оставил в комнате свою книгу. Вернувшись, я взял ее с кровати и пошел по коридору. И тут мой взгляд упал на тумбочку. Нашу тумбочку. Она служила нам с ней своеобразным почтовым ящиком, куда мы тайком оставляли друг другу записки. Сердце забилось чаще. Я подошел и, повинуясь какому-то внезапному порыву, заглянул внутрь.Там, среди обычных мелочей, лежал аккуратно сложенный пионерский галстук. Не записка, а именно он. Я осторожно развернул его. На ткани, выведенные знакомым почерком, были слова: "Я никогда не забуду тебя.. Артек. 1975 год. 9 смена.»