Фляжка

Возвращаться всегда тяжело. Особенно туда, где ты когда-то был счастлив.
В этом городе меня удостоило своим нечаянным поцелуем счастье – и постигло глубокое несчастье. Такое глубокое, каким оно могло казаться только в молодые годы, когда не знаешь – что такое настоящее несчастье. Но тогда оно казалось таким, и я бежал от него, бежал медленно и мучительно, как бегут из тяжелого сна, липкого и беспробудного.

Я уехал. Мои друзья провожали меня, несли по очереди на плечах мой белый кожаный чемодан. Меня посадили в зеленый поезд с германскими вагонами, сунули в дорогу алюминиевую армейскую фляжку с коньяком. «Ничего-ничего! – ответил на мой растерянный взгляд друг Влад. – Эта фляжка со мной вот уже лет десять, я из нее пивал, и ты прикладывался – пусть останется залогом того, что ты сюда вернешься. Пусть не насовсем, но хоть вот так: фляжку вернуть!» Я не нашел, что сказать. Очень мне было тяжело расставаться и с Владом, и с остальными.

Но и оставаться было уже нельзя.

Я уехал, и блуждал по свету, многого добивался – и все терял, и строил заново – и построенное снова рушилось, не успев обрести жильцов. Меня преследовал какой-то злой рок – по крайней мере, так мне казалось. Меня выручала только фляжка – алюминиевая, армейская. Она всегда была полна коньяка. Я не сразу это понял. Однажды как-то вспомнил – давно прикладываюсь, наверное, пора уж напитку кончиться, - купил бутылку не какого-нибудь там «Ноя», а самого что ни на есть «Курвуазье» - и что? Наливать оказалось некуда. Фляжка по-прежнему оставалась полна. Подивился – и обрадовался, как малое дитя. Ничего анализировать не захотел.

В минуты, когда становилось особенно туго, я отвинчивал крышку, наливал толику – и вспоминал добрым словом Влада, а с ним и остальных. Они были моя опора в жизни, мои ангелы-хранители, мои друзья-призраки.

Мы не переписывались. К тому времени, когда я уехал, переписка в конвертах уже вышла из моды, а до переписки по электронке еще было далеко. Так и жили – меж времен, обмениваясь нечастыми звонками.

А потом и звонки прекратились.

Я жил, как мог. Понемногу отвоевал у злого рока место под солнцем, снова стал добиваться многого, снова начал строить – и мои новые конструкции оказались на удивление пригодны для жизни, стали обретать жильцов. Я женился, родил детей, моя жена не чаяла во мне души, и та, прошлая жизнь потихоньку начала убывать, уходить из памяти и сознания. И только редкие дневниковые записи о ней напоминали. И когда стали напоминать так, что вызывали раздражение, я выкинул старый дневник.

Порвал по страничке – и выкинул.

Я стал популярным журналистом, меня печатали, приглашали на радио и даже на телевидение, я стал фото- и киногеничен, в качестве довеска обрел солидный титул «политолог», мой толстый живот и моя оплывшая физиономия ушли в небытие. Каждое утро я делал специальные упражнения для тонуса, пил чай для похудения, расстался с алкоголем, стал нравиться не только окружающим – перестал быть противен себе, вот что главное! Я обрел новую жизнь – да не новую, нет, я просто начал жить. Прежде, выходит, я только искал пути, нащупывал – где же она, жизнь-то?

И нащупал.

И фляжка стала мне мешать.

Я, конечно, и раньше не носил ее с собой постоянно, брал только, когда невмоготу, когда нужно уйти, отрешиться, отслониться ото всех. Теперь же, когда бросил пить… какое все-таки странное, нелепое сочетание слов: «Бросил пить…» От воды, что ли, отказался? Между тем, все, кто у нас живет, понимают: бросить пить – дело серьезное, и вода тут ни при чем. Ну вот, когда пить бросил, фляжка и вовсе стала лишней. Вроде и не мешает, лежит себе на своем штатном месте, в шкафу, а нет-нет, да и появится где-то совсем уж нештатно: в кармане осенней куртки, в которой собираюсь гулять, в барсетке, а то и вовсе в машине, на водительском сиденье, сел – а под попой вот она, фляжка. И неизменно полная!

Стала раздражать.

И я решил от нее избавиться. Я вспомнил слова Влада, когда я уезжал из города: «Пусть останется залогом того, что ты сюда вернешься. Пусть не насовсем, но хоть вот так: фляжку вернуть!» Мне вдруг страшно, невыносимо захотелось приехать в город. До слез. До скандала с женой. Она хотела поехать со мной, а я почему-то очень этого не хотел. Что-то внутри диктовало, что не нужно брать ее с собой. Не знала она ни Влада, ни других моих друзей, чужая была городу. Зачем тогда? Обузой станем она мне, а я – ей. И я сказал: «Еду один. Точка». Жена заплакала. Утерла слезы, сказала вдруг совсем серьезно, без истерики: «Только позвони оттуда обязательно. Я знаю, там все будет плохо, но ты позвони… обязательно…» Я пожал плечами – почему плохо? Но позвоню, конечно.

В город я поехал на машине. 600 километров, не так уж далеко. Пока ехал, вспоминал друзей, надеялся многих увидеть.

Не пришлось. Не знал, не звонили, не писали, оказалось – тот ушел, а этого убили, третий сам… В общем, мартиролог. Только Влада и увидел. Поплакал в жилетку. Сам-то он был еще ничего, еще бодр и здоров, хотя и лет на семь старше меня. Гладил меня мягкой рукой по голове, приговаривал: «Годы идут, что ж ты хочешь… Никто не вечен… И мы с тобой – не вечны…» И отвинчивал крышку фляжки, пили мы коньяк, оставшийся таким же ароматным и крепким, каким был, каким оставался всегда. Коньяк не кончался. Я только усмехался этому обстоятельству, не удивляясь.

***
…Могила была свежа, пахла землей и палой осенью. Влад лежал, как живой. Сердце его остановилось ночью. И ночь-то была – с воробьиную лапку, а поди ж ты… Валя, жена Влада, с нами не сидела, только приходила покурить в форточку, отхлебывала из бутылки пиво – другого не пила, - дежурно улыбалась – и возвращалась к своим картам ли, фэнтези. Спали они порознь, и мертвого Влада она разглядела уже утром, когда даже для его позднего пробуждения завтракать все-таки было пора. Открыла двери, позвала – и, вот… Ну, и я уехать не успел.

Влад виделся живым, его хотелось пошевелить: «Ты что, старик? Нельзя так шутить!» И от этого становилось еще страшнее.

Я сказал какие-то слова, открыв поминальный митинг на правах старого друга – других-то уже или не было, или напились. Сказал: «Вот фляжка, которую Влад подарил мне перед моим отъездом из города, из которой мы пили с ним коньяк еще два дня назад. Она по-прежнему полна, вдруг – да пригодится ему в другом мире…» Валя зарыдала. Кто-то еще хлюпнул носом. Народу было немного на кладбище.

Я потряс фляжкой, удивился – и поставил ее на холмике.

Фляжка была пуста.
21.03.2019