Жизнь человеков. Хроника вранья

Они сидели на крутом берегу большой реки. Стоял весенний вечер. Майский вечер, ранний, было светло и тепло. И комаров еще не было, они еще толком не проснулись и не вошли в азарт. И солнце только закатывалось, и река отливала золотом, и… словом, весна! Май! В эту пору хорошо сочинять – хоть стихи, хоть свою жизнь.

Они сочиняли жизнь.

Они врали. Ах, как самозабвенно, как вдохновенно врали они! Говорят – «не моргнув глазом» - моргали, еще как моргали!

Он обнял ее за плечи, притянул к себе. Погладил, где надо.

- Я тебя люблю! - соврал он, прошептав с чувством.

- И я тебя! – соврала она в ответ и прижалась сильнее.

Он осторожно поцеловал ее, стараясь не слишком морщиться: солнце еще не зашло за горизонт. Она ответила ему, зажмурившись.

- Я хочу тебя, - соврал он и задышал часто.

- Я очень хочу, чтобы ты взял меня, - соврала она и задержала его руку там, где надо.

Он брал ее сзади, чтобы не видеть лица. Она старательно изображала экстаз.

Шли домой, обнявшись.

- Тебе хорошо? – заботливо соврал он и крепче прижал ее к себе.

- Очень! – искренне соврала она и всплакнула.

- Я хочу жить с тобой вместе, - соврал он. - Давай жить вместе!

- Будем жить вместе! – решительно соврала она. – У меня или у тебя?

Стали жить нейтрально: сняли квартиру. На год с последующим продлением.

Он самозабвенно отстраивал ее. Он своими руками – заскорузлыми, совсем не плотницкими – построил платяной шкаф, сделал книжные полки – скромные, немногочисленные, книг они не читали, просто надо было, чтобы книги присутствовали как признак, как свидетельство того, что здесь живут не первобытные люди, а умеющие читать, гомо сапиенсы. Чтобы было, на что кивнуть, если кто придет.

Никто, впрочем, не приходил.

Квартира была двухкомнатная. В маленькой комнате поставили большую кровать, в большой – маленькие кресла и журнальный столик. Стол на кухне застелили скатертью. Сперва долго спорили: стелить – не стелить, оставить заскорузлый пластик не прикрытым или прикрыть… Прикрыли.

- Хорошо! Дом! Хоть и не свой, но все-таки общий, – соврала она и прижалась.

- Да. Гнездо семейное, - соврал он и погладил.

Прошло время. Прошло лето, осень, зима настала, весной запахло.

- Кажется, будет ребенок, - испуганно сообщила она. Не соврала на этот раз, но так вышло… Не случилось ребенка.

- Ничего, не переживайте, все еще впереди, - соврал врач, глядя в сторону. Ни в стороне, ни впереди ничего не было.

- Ну, что ж? Без детей тоже люди живут, и довольно неплохо, - соврал он и, отстранившись, погладил.

- Конечно! – соврала она и заплакала.

Жили дальше. Он иногда выпивал, порой ходил на сторону, возвращался поздно – и врал про друзей, работу, нечаянную дармовую выпивку. Она в ответ врала, что не чувствует чужого запаха, не замечает усталости – следствия мужского переусердствования. Что не видит, как волшебным образом истаивает общий семейный кошелек. Не ссорились.

Работали в разных местах: он – коммивояжером в иногородней фирме, развозил пиво и напитки по торговым точкам, она – экономистом в аппарате губернатора. Рассказывала сплетни о жизни элиты. Врала? Да нет, не врала. Когда многое из скрытого видишь в натуре, врать уже бессмысленно. Так соврать, как бывает на самом деле, трудно. Сплетни часто – самые надежные источники информации.

А он не слушал. Врал, что ему интересно, но не слушал. Чтобы не расстраиваться и не запустить при случае в кого-нибудь из элиты бутылкой напитка, что он развозил.

Денег на жизнь хватало, запросы были умеренными. Изредка ходили в кино, хотя хорошее кино на больших экранах давно перестали показывать. Еще реже – в театр, где все чаще нечего было смотреть. Вечера коротали перед телевизором или компьютером с фильмами из интернета. Врали себе, что нравится.

Прошло много лет. Он перестал ходить на сторону, стал реже выпивать. Они заматерели, постарели, влезли в ипотеку, купили собственную квартиру. Пока дом строился, часто и подолгу самозабвенно ругались с застройщиком, который нарушал сроки. Застройщик врал, что его подводят законы и инфляция. Они врали, что подадут в суд и будут отстаивать свои права. Дом, наконец, построили. Квартира оказалась не без ущерба, но жить можно. Своими заскорузлыми, не плотницкими руками он снова построил полки. Хотел построить и платяной шкаф – она устыдила:

- Нищие времена прошли! Купим.

Не соврала: купили. И шкаф, и кровать широкую, и кресла.

Как-то однажды, глядя в окно (квартира была на третьем этаже, напротив – площадь и каток, дело было зимой), наблюдая, как катаются ребятишки на коньках, как дурачатся, он вздохнул.

- Все-таки немного жаль, что не случилось у нас ни детей, ни внуков. Зато как хорошо вдвоем! – соврал, спохватившись, и смахнул слезу.

- Конечно! Мы же ни от кого не зависим, - соврала она и ушла в спальню плакать.

Так и жили, ни от кого не завися. Родители давно умерли – и у него, и у нее, в деревнях остались только холмики на кладбищах, за которыми они два раза в год ухаживали. Приезжали, чистили от мусора, от прошлогодней травы, от палой листвы. Горевали немного.

- Это важно, это необходимо, - говорили друг другу – и отводили глаза.

Так жили.

А потом он умер. Внезапно, сидя за рулем. Случился инфаркт, он вздохнул – и съехал с дороги. В столб не уперся, успел убрать ногу с педали газа, даже затормозить успел. Сидел с открытыми глазами, как потом рассказали. Машина забуксовала на обочине, свалилась передними колесами в неглубокую канаву – и осталась недоуменно рычать. Он не пришел домой, она сперва подумала – опять придет и станет врать, и приготовилась врать в ответ, но что-то ей показалось не так. Что-то она почувствовала. И ей позвонили.

…- Прости ему согрешения вольные и невольные, - пел священник, глядя в себя и сверяясь с бумажкой, где написано имя. Она морщилась – ну, над гробом что уж так врать-то?

Схоронили. Народу почти не было, жили они без друзей. И поминки потому оказались скромными и пятиминутными. Она и не запомнила, кто был. Расплатилась с поминальным залом, поехала домой – кто-то подвез.

- Держись! – сказал ей кто-то и пожал плечо. Она кивнула, соврав, что держится, конечно. Даже, кажется, улыбнулась.

Дома села на кровать, хотела завыть… Привычка помешала.

Стоял май, самое начало. Вечер. Она встрепенулась.

…На крутом берегу большой реки не было никого. Стояла скамейка – та самая, где они врали друг другу о любви. А может, уже и другая – столько лет прошло. Она села. Она не вспоминала – скорее, грезила. Как сидели они здесь, как гладили друг друга. Как врали.

А может, и не врали.

Как вся жизнь прошла в этом святом и сладком вранье.

А может, и не вранье.

Кто способен отличить вранье от правды?

Вы способны?

Я – нет.

Она сидела, грезила, не плакала, но утирала несуществующие слезы. И смотрела на реку.
Солнце закатывалось. Река отливала уже не золотом – оловом.
Май начинался.
Жизнь заканчивалась.