Последний бой Фёдора Мейбома

2 декабря 1978 года. Лас-Вегас, США.

В этот день, когда за океаном, в сверкающем городе грехов и иллюзий, угасал последний вздох человека, чья жизнь была сплетена из стали и крови, на другом конце света, в заснеженных просторах России, еще звучали отголоски его былых подвигов. Фёдор Фёдорович Мейбом, казачий полковник, чье имя стало синонимом несгибаемой воли и преданности, покинул этот мир. Но память о нем, как о неугасимом факеле, горела в сердцах тех, кто помнил его, кто шел за ним в огонь и воду, кто видел в нем воплощение русского духа.

Его путь был тернист, как и сама история России, которую он так яростно защищал. Рожденный в Тамбовской губернии, в самом сердце земли русской, он впитал в себя казачью удаль и стойкость. Когда грянула смута, когда красные вихри сметали вековые устои, Мейбом не дрогнул. Он встал в строй, сжимая в руке шашку, и стал одним из тех, кто пытался удержать Россию от падения в бездну.

Его полк, оренбургские казаки, были не просто солдатами. Они были сынами степей, хранителями традиций, живым воплощением той самой России, которую большевики стремились уничтожить. И вот, в один из мрачных дней, когда холодный ветер разносил по степи предвестие беды, случилось то, что навсегда врезалось в память Мейбома.

"За весь наш поход мы потеряли 300 оренбургских казаков," – вспоминал он позже, и в его голосе звучала боль, которую не могли заглушить годы и расстояния. – "Все усилия разложить нас окончились полной неудачей. Армия теснее сомкнула свои ряды вокруг своих командиров."

Но не вражеская пуля, не штыковая атака стали причиной этой потери. Причиной стали "сладкие слова большевистских провокаторов", которые, подобно ядовитым змеям, вползли в души казаков. Тоска по оставленной станице, по родным очагам, по тихой жизни, где вместо грохота орудий звучал лишь звон колоколов, взяла верх над казачьим духом.

"Да, это был воистину русский богатырь, скованный одной идеей борьбы с гробокопателями нашей Родины," – писал Мейбом о себе, но в этих словах звучала и дань уважения своим бойцам, тем, кто остался верен долгу. – "Потеря 300 казаков объяснялась тем, что не выдержал казачий дух бородачей-станичников перед сладкими словами большевистских провокаторов. Тоска по оставленной станице, по семье взяла верх, и они решили ехать домой."

Их уговаривали, им доказывали, что верить большевикам – значит идти навстречу гибели. Но слова их были как горох о стену. "Не трожь... довольно... навоевались... теперь што будя - домой и баста", – глухо отвечали они, пряча глаза за густыми бородами.

Проводы были печальны. Толпа казаков и добровольцев собралась, чтобы проводить своих братьев. Мейбом тоже стоял в стороне, наблюдая, как отъезд этих тридцати казаков отразится на оставшихся. На лицах людей читалась жалость, а когда поезд тронулся, все сняли шапки и крестились, словно провожая их в последний путь.

Из последнего вагона доносились крики: "Прощайте, станичники, простите!" А один из них, не выдержав, на ходу выпрыгнул, с сияющим лицом крикнув: "Не могем... значит... остаюсь... пропадать, так сообща!"

Старик-казак, стоявший рядом с Мейбомом, с досадой плюнул на землю, ударил папахой о пыль и, процедив сквозь зубы длинное ругательство, закончил его слезами: "Как бы себя, поди ж ты, уговорили, сволочи". Заметив взгляд полковника, он почтительно, словно оправдываясь, промолвил: "Ваше благородие... станичников дюже жаль... казаки хорошие, а на-те... не сохранились, тоска, значит, загрызла, ну... вот... теперь на лютую смерть... в лапы дьявола!"

Этот отъезд оставил в душе Мейбома тяжелый осадок. Но судьба, как известно, не терпит сантиментов. Через четыре-пять дней, когда казалось, что раны еще не успели затянуться, китайцы привезли трех изувеченных казаков. Их срочно передали в санитарный отдел, где доктора, несмотря на все усилия, смогли лишь облегчить их страдания.

Их рассказ был страшен. Эшелон, на котором они ехали, прибыл на 86-й разъезд, где его тут же загнали в тупик и окружили чекисты. Ночью, ворвавшись в вагоны, они штыками выбрасывали казаков наружу, предварительно отобрав все ценное. На снегу, под дулами пулеметов, их выстроили в ряды. Затем раздался треск выстрелов. Тех, кто оставался жив, докалывали штыками, злобно приговаривая: "Ага! Белая сволочь... домой захотели?.. иди теперь в штаб к твоему Каппелю!"

Эти трое спаслись чудом. На них навалилось столько убитых товарищей, что ночью им удалось сбросить с себя трупы и, помогая друг другу, выбраться с проклятого разъезда. Израненные, истекающие кровью, они несли весть о зверской расправе, которая, словно искра, пробежала по всем частям.

Мейбом слушал, и в его груди разгорался гнев. Он видел, как большевики, эти "гробокопатели Родины", не останавливаются ни перед чем. Он видел, как ломаются судьбы, как гибнут лучшие сыны России. И он знал, что его борьба еще не окончена.

Годы шли. Мейбом прошел через горнило Гражданской войны, через эмиграцию, через скитания по чужим землям. Он видел, как рушатся империи, как меняются границы, как забываются имена. Но образ тех трех изувеченных казаков, образ тех, кто погиб на 86-м разъезде, навсегда остался в его памяти.

И вот, 2 декабря 1978 года, в Лас-Вегасе, вдали от родной земли, угас последний вздох Фёдора Фёдоровича Мейбома. Человек, чья жизнь была посвящена борьбе за Россию, человек, чье имя стало символом стойкости и верности, ушел в вечность. Но память о нем, как о неугасимом факеле, продолжала гореть в сердцах тех, кто помнил его, кто шел за ним, кто видел в нем воплощение русского духа. Его последний бой был выигран не на поле брани, а в битве с забвением. И пока жива память, жив и русский богатырь Фёдор Мейбом.