Война, в которой я живу

 
Денис ПОПОВ

                ВОЙНА, В КОТОРОЙ Я ЖИВУ

                Очерк


                ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я не считаю русских исключительной нацией. Я считаю русскую нацию единственной, к которой я принадлежал и принадлежу.
Нам есть чего стыдиться, но лишь перед Господом Богом, друг перед другом и нашей общей памятью. Внутри нашего цивилизационного вектора. Но и совсем без судей нельзя. Если не будешь себе судьёй, им станет посторонний.
Я настороженно отношусь к слову "патриот", как к чему-то дополнительному, без чего я якобы не могу.
И в выбор – быть русским, я не особо верю.
Лично я не делал этого выбора.
Повторюсь, но быть частью русского мира –  всегда было моей естественной средой обитания. Единственно возможной версией меня, если угодно.
Это как с дыханием: оно неосознанно, пока тебе хватает воздуха его не осознавать.
Пока ничто и никто не пытается препятствовать твоему дыханию, а значит и самой твоей жизни и тебе в ней.
Я, как и многие (не скажу – все, поскольку всех не знаю) писатели, не отличаюсь дисциплиной и праведностью, и маловероятно, что получится.


Но я однозначно за любовь к Родине – единственную форму любви, которая мне понятна и доступна безоговорочно.
Неудобную вещь скажу, хотя и не новую – если война, и эта и все предыдущие, где участвовала Россия, неотъемлемая часть истории нашей страны, не значит ли что наша страна – война, ибо мы, говоря об истории наших дедов, говорим о нашей, говорим о нас?
Да, любя родину, ты вроде бы не согласен с войной, но ты её принимаешь вместе с родиной. Ибо любовь иррациональна. Но священна. Если война за родину – священна, ибо она за любовь, почему мы говорим, что не любим войну? Помните – "не мир принёс я вам, но меч"? Кто-то наверно скажет, мол, он о другой войне. Не той, что за Родину. А какую другую войну ты знаешь, кроме той, в которой живёшь?


                1. ПОКА БЬЁТСЯ ПУЛЬС


                –  ЭТО ДОНЕЦК? 
                –  ПРИКИНЬ!

На блокпосту у Амвросиевки наш автобус, идущий из Ростова-на-Дону в Донецк, опять остановили. Водитель собрал паспорта пассажиров.
 – Так быстрее! – как мог, объяснил он свои действия нам, проходившим незадолго до этого погранконтроль на Успенке, и  направился к вооружённым бойцам ДНР, стоявшим у бетонных блоков, сужавших участок дороги до одной полосы, преодолеть который за один раз могла лишь одна единица техники и в одну сторону.
– Задолбали! – заворчал мужик, сидевший впереди меня, – Лучше б Донецк так шерстили! Только в нашем доме через подъезд эти, которые "Слава Украине"...
Мужик карикатурно "зиганул", вытянув правую руку в нацистском приветствии, обозначавшем  проукраински настроенных соседей . — И вообще, это незаконно – паспорта забирать!
В ожидании "добра" от военных, кто-то смотрел в окно на жидкие лесопосадки по краям дороги, кто-то – в экран смартфона: ловит ли связь? А кто-то вышел покурить. Выговорившись, мужик присоединился к последним. Устав ждать, я тоже двинулся к выходу из автобуса.


Начало апреля 23-го в ДНР выдалось пасмурным.
"На границе тучи ходят хмуро... " – вспомнил я строчку из старой песни, высоко и медленно, точно цапля, поднимая ноги над обочиной, покрытой первой травой.  Вдруг "лепестки" – противопехотные мины ! Или ещё чего! – впервые собираясь в прифронтовую зону, я готовился и постарался ознакомиться с доступной на тот момент информацией о зоне СВО. Забегая вперёд, скажу, что подготовился я плохо.
Информации было мало, да и та весьма условна, не смотря на то, что война по факту шла уже девять лет, но, как говорится – хоть что-то!  Люди, живущие в глубоком тылу, куда приезжало много беженцев из Новороссии, не имевшие возможности видеть воочию результаты киевского режима и никогда прежде не бывавшие на так называемых новых территориях, хотели знать правду. Я тоже хотел знать правду. И как поэт и как гражданин.
"Что знал я о Донбассе до войны?.." – спустя пару лет в одном из своих стихотворений я отвечу на этот вопрос. А пока ТВ и соцсети кишели ложью, как умышленной, запущенной в интернет пространство противником,  так и результатом непрофессионализма СМИ, освещавших события. Что не удивительно : информация с мест боёв – в военное время равна оружию и контроль над ней , конечно, был делом первостепенным. Беженцы, сумевшие выбраться из охваченного войной Донбасса, делились противоречивыми и непечатными подробностями, что и пугало, и  усиливало жажду истины одновременно. Во всяком случае мою жажду.


“Таможня” добро дала и город-герой Донецк, прошедший ещё в прошлом веке под разными именами три войны, а в новом – втянутый в четвёртую, встретил меня мокрым после дождя асфальтом и хваткими таксистами у Южного автовокзала. Вызвать машину по телефону, как я узнал позже, было бы выгоднее, но нагуглить номера перед поездкой я не догадался, а мобильный интернет в столице ДНР варианта “весна 2023” не работал и, договорившись с первым попавшимся водителем , я поехал в гостиницу. Ещё из поезда на Ростов я звонил в эту гостиницу и пытался забронировать номер, но некая бойкая женщина, на мой глупый вопрос
“Это Донецк? “ ответившая лихим “Прикинь!”, пояснила , что заселяются “по факту прибытия”. К моему прибытию свободных номеров не было. После начала СВО посуточная сдача жилья в городе стала прибыльным делом, а порой и единственным способом заработка, для некоторых владельцев квартир и частных домов. Даже с ремонтом времён СССР. Военные – люди неприхотливые. После двух месяцев в окопах и однушки с бабушкиными обоями и нестабильной подачей воды, но с газом и электричеством, хватит, чтобы постираться и помыться. Не говоря уже об отсутствии окопных мышей и храпящих товарищей по оружию.
Расплатившись с таксистом у очередной гостиницы без номеров,  я четыре часа бродил по незнакомому городу, обстреливаемому из ещё неосвобождённых Авдеевки и Марьинки, Красногоровки и Дзержинска. В конце концов, обнаружив-таки бесплатный вайфай в пивной на Университетской и налистав свежее объявление в ВК, мне удалось снять на четверо суток однушку в центре.


 Я курил на балконе и смотрел на город с девятого этажа.
 Робкая листва на деревьях, рыжий обгоревший каркас микроавтобуса, терриконы и копры. И никаких роз в “городе роз”, которым неофициально величают Донецк.
Рано. Позже посадят!
Впрочем, я приехал не за ними. Я приехал, чтобы увидеть и услышать то, что видят и слышат дончане каждый день. Я приехал увидеть войну. И желательно остаться после этого в живых. В поисках жилья, я встретил частично ослепшую от взрывов гостиницу “Дружба”, по слухам – до войны принадлежавшую сыну Януковича. Видел разбитые витрины аптек. Забитые фанерой, и заложенные мешками с песком, оконные проёмы неработающих магазинов.  Высотка напротив моего подъезда также имела следы осколочных ранений. В одном из немногих открытых на тот момент кафе веселилась какая-то компания гражданских. Мне не показалось это странным, но в памяти отчего-то осталось. Может быть, потому что кроме этих гражданских, других людей на улицах я встретил не так много. И те казались лишь тенями. Появилось чувство, что я надел куртку на несколько размеров больше.
Когда я пришёл к месту встречи с владельцем квартиры, война подала голос – за домами прозвучала серия взрывов.
Канонада была не громкой, но отчётливо слышна на расстоянии, что подтвердил владелец однушки на “Генерала Антонова”, когда мы встретились.
Усатый, невысокий, где-то за пятьдесят. Представился Юрой.
С его слов, бывший военный лётчик.
– ПВО сработали! – нервно улыбаясь озвучил Юра мои предположения.
Позже из сводок я узнаю, что это действительно были “прилёты” – так здесь называют артиллерийские и ракетные удары противника по городу.  “Прилёты” были с последствиями. В тот момент погибли несколько человек.

Оставшись один, я думал о словах Юры, по утверждениям которого, он знает, где в городе стоят русские и “прикрываясь гражданскими” стреляют по ВСУ. Юра был недоволен русскими, а его старенькая мама вообще называла нас фашистами. Я не верил ему и на его предложение показать мне место в городе, откуда ВС РФ якобы работают по противнику, я ответил отказом. Спорить и тем более оправдываться я посчитал лишним.  Обговорив оплату мы ударили по рукам.
Каждый остался при своём. Я наконец мог отдохнуть после дороги, а Юра получил русские деньги от нелюбимых русских, за счёт которых, как я понял, не работал, сдавая несколько квартир в Донецке. Откуда у него, похожего на подростка с тревожными глазами и, какой-то чужой что ли, улыбкой, столько квартир, его ли они – меня не интересовало.


                ВЗРЫВ


Квартирка в девятиэтажке на “Генерала Антонова” была со старым ремонтом и тусклой лампочкой в прихожей, но с балконом для курения и раздельными туалетом и ванной, заставленными пятилитровыми баклажками с водой. В небольшой кухне с газовой плитой и холодильником тоже имелись ёмкости прозапас. Поскольку вода в Донецке подавалась по графику и годилась только для стирки и помыться, питьевую я покупал в магазине. Благо последний был буквально за углом. Надо отдать должное арендодателю – не смотря на некоторое напряженное отношение с его стороны к людям с большой России, в квартире имелся и вайфай. И, вопреки обстрелам города, выспавшись, я списался с единственным жителем Донецка, который был мне знаком, пускай пока только по переписке и стал готовиться к личной встрече.
С писателем Владиславом Русановым я познакомился в интернете, написав ему по рекомендации поэта Алексея Полуботы, который, узнав о моих планах ехать в ДНР, поделился ссылками на страницу Владислава  и гостиницу, где он, Алексей, сам останавливался, приезжая в Донецк, но мне в неё попасть не удалось.
Надо отметить, что с поэтом Алексеем Полуботой мы не были знакомы лично. И переписывались не сказать, что часто. Пару раз, по делу. Здесь, видимо, сработала наша с ним приверженность делу современной русской литературы, наличие общих знакомых и схожее отношение к событиям происходившим на Донбассе. Однажды Алексей уйдёт добровольцем на СВО, где до сих пор числится пропавшим без вести.


Распогодилось, и, хмурый накануне, Донецк был разговорчив: людей на улицах прибавилось и живость их вселяла если не уверенность, то надежду, что не всё будет плохо.
Владислав Русанов по телефону объяснил мне, как дойти до Союза писателей ДНР, и я имел представление – куда иду. Приятное чувство – иметь представление  в незнакомом городе, когда нет под рукой яндекс-карт или навигатора.
По пути, чуть стесняясь своего любопытства, я сделал несколько фото на смартфон.
"... я фотоаппарат,
Я диктофон, я камера, я память.
Я не умею ничего исправить,
Но я фиксирую: вот так они стоят…”
 – вспоминаются сейчас строки поэта и военкора Анны Долгаревой.
Не помню – знал ли я тогда эти строки. Я просто снимал всё, что посчитал нужным в тот момент, нигде надолго не задерживаясь: Не люблю опаздывать!
Снимал всё, кроме действующей военной техники и
солдат: Война всё-таки!
Баннеры с портретами погибших героев,
Крытый рынок с флагом Донецкой Народной Республики на куполе, бронзового мужчину в шляпе и пальто, прикрывающего зонтом собаку...
На перекрёстке улицы Артёма и бульвара Шевченко я остановился, чтобы взять в объектив памятник украинскому писателю и нажал на экран.
Взрыв, раздавшийся за моей спиной в районе Крытого рынка, того самого что я снимал минут 7 назад, заставил меня вздрогнуть. Машинально чуть наклонив голову вперёд, будто получил штакетиной по загривку, я медленно повернулся, удерживая на своём лице выражение лёгкого недовольства. Зачем? Не спрашивайте! Не знаю! Мне следовало тут же упасть на асфальт за высокий выступ клумбы, как это сделали два подбежавших парня “на опыте” на случай: если рванёт снова, но ближе, шанс будет.
Я мог пересечь зебру и нырнуть в подземный переход, как это сделали люди стоявшие на светофоре. Но я остался на месте и смотрел в ту сторону, куда прилетело.
За угол, кажется, школы, пробежал человек в камуфляже. Где-то у рынка что-то дымило. Истерили противоугонки машин вдоль тротуара.
“Вроде, всё! “ – как можно спокойнее сказал я то ли себе, то ли парням на асфальте, решив всё же перейти на полусогнутые.
В следующую секунду зазвонил телефон. Увидев на экране фамилию РУСАНОВ, я догадался, что мой будущий визави тоже слышал прилёт.
– Всё нормально, Владислав Адольфович! Я уже прошёл. Я на Артёма! –
придав голосу бодрости, я постарался не тараторить.
– Ну, Слава Богу! – выдохнули в трубке.


                СЕПАР И БРОНЕКНИГИ

 
Когда я наконец подходил к Республиканскому отделению Союза писателей России,
Владислав Русанов ждал меня у входа. Собственно, я заметил его ещё в начале “финишной прямой” и даже перезвонил уточнить – видит ли он меня.
Руку поднимите! – зачем-то попросил  я.
Седой мужчина в тёмном пиджаке в метрах тридцати от меня у здания с заколоченными фанерой окнами поднял руку: Вижу!
Мы оба с облегчением рассмеялись, будто только что прошли некий квест.
Писатель и переводчик Владислав Русанов – дончанин интеллигентного вида, хорошо за пятьдесят, очки в тонкой оправе, аккуратная бородка, шейный платок над сиреневой рубашкой и чёрный пиджак, но, если не врёт Википедия – не верь глазам своим. Лютый сепаратист – по мнению киевского режима. Ибо был тем, кто поддержал создание и ДНР и СП ДНР. За что имеет на себе персональные санкции нескольких недружественных стран. В наше время – признак порядочного человека! Не официально, но по факту – зампредседателя СП ДНР Фёдора Березина, человека порядочного не менее.
Кабинет, в который меня привёл интеллигент-сепар Русанов, был “слепым”:  фанера вместо оконных стёкол, усиленная изнутри рядами книг, выполнявшими, судя по всему, функцию мешков с песком.
В других кабинетах тоже самое. Ни отопления, ни воды. Дверь в туалет и стойка раковины – со сквозными “ранениями”. Всё это – последствия взрыва украинской ” Точки – У” рядом с их отделением за год до нашей встречи. Из удобств – электричество, мебель и относительно тёплая погода в Донецке.
На столе между нами четырёхтомник Генриха Манна, стоявший в момент ракетного удара на стеллаже и словивший в итоге осколок, что разбил окно и прошил два тома по центру, распоров корешок ещё одного и застряв в четвёртом. Смотрелось очень символично! Кто не знает – этот писатель был противником войны.
Людей к счастью в помещениях СП в тот день не было и никто не пострадал, кроме окон, офисной техники, книг и других неодушевлённых предметов. В одной из стен – также следы попадания.. Каждое подписано шариковой ручкой: например, “Точка-У” 14 марта  2022
– Отличная ирония у местных писателей! – сделал я пару кадров “стены памяти”.
Отделение в будущем отремонтируют, а пока ни Березин, ни Русанов не находятся в нём постоянно, приезжая  лишь для встреч, подобных нашей. Обстрелы Донецка украинской артиллерией усилились, а к моему приезду по словам Русанова – “достигли апогея” . Даже Ворошиловский район, (это и моя съёмная квартира, и отделение СП ДНР) до этого бывший относительно тихим, теперь находился в постоянной зоне риска.
О чём ещё долго разговаривали и размышляли, иногда прерываясь на перекуры, седой писатель, никуда не сбежавший из Донецка за 9 лет войны, как немало его земляков, и не перешедший на сторону врага, как другая их часть, и молодой поэт, приехавший из далёкой и мирной Ухты, по причине "отсутствия внутреннего согласия" на право писать о войне? Обо всём. О трудностях с водоснабжением в городе. Об уже не первом (и, к сожалению, не последнем) прилёте в Крытый рынок, где сегодня погибла женщина и ранило мужчину.  О том, что это была американская дальнобойная гаубица М777. О том, что чем ближе район Донецка к линии фронта, тем больше в нём разрушений. О моей книге стихов , подаренной мной Русанову, как возможной части укрепления оконного проёма в этом кабинете. Если я и утомил  моего собеседника, то он никоим образом своей усталости не выказал.
Я, между тем, думал о том, что в 2014-ом, когда всё началось, я был безработным и пьющим авантюристом. И, быть может, лишь поэтому не уехал тогда в ополчение. Позже жизнь наладилась, но здоровье осталось подорванным.
О том, почему Донецк – прифронтовой город, а не фронтовой? Ведь до линии фронта – 10 км, а то и меньше?
О неровном, с всплесками кардиограммы, течении времени и событий в городе, который и сам похож на неё, на кардиограмму.
Автобусное сообщение между районами было тоже непростым и чтоб не опоздать на свой маршрут Владислав предложил завершить встречу. Я согласился и мы пошли  по бульвару Пушкина. Вечерело.





                ДОНЕЦКИЙ НОКТЮРН


Как рассказать о бульваре Пушкина и не уйти в рекламный проспект? Это часть при?фронтового! города (опустим юридические тонкости дел внемирных), где сидишь на скамейке под елями, смотришь на муравьёв под ногами и, правильно или нет, пускай всего на секунды, забываешь о войне.


Никуда не уходят звуки ракетных ударов с полотна донецких буден, никто не отрицает того факта, что вот тут погибла девочка и её преподователь, шедшие в балетную школу. А это бывшее кафе, ставшее мемориалом: здесь погиб первый глава ДНР Александр Захарченко. Но ты забываешь. Свойство психики? Пожалуй!
Ты идёшь вдоль скульптур и арт-объектов, ресторанчиков и кофеен, прячущихся, словно от бомбёжки, за многочисленной зеленью бульвара и тебе не хочется уходить – так спокойно в этом, кажущемся оазисом, месте.
Порой оно напоминает виденный мной шестнадцатиэтажный дом, в котором горело всего три-четыре окна, ибо многие жильцы покинули его. Здесь тоже бывает безлюдно. Но сюда возвращаются.
На следующий день я ехал в такси по мосту через Кальмиус в Калининский район, где на бульваре Ильича на одной из высоток имеется мурал с портретом героя ДНР Арсена Павлова, легендарного командира батальона "Спарта" с позывным "Моторола". Этот мурал я заметил ещё из автобуса, впервые въезжая в Донецк. Разумеется, мне захотелось его сфоткать.  В магнитоле водителя заиграла Bad Balance (Бэд Бэланс - плохой баланс) – питерская рэп-группа, основанная двумя дончанами, Сергеем Крутиковым и Владом Валовым. Во второй половине 90-ых – начале нулевых я можно сказать "сидел" на их музыке. Со временем вкусы, в том числе и музыкальные, меняются, но было приятно видеть играющий на солнце Кальмиус под хорошо знакомые мотивы. Украинские рэперы "ТНМ Конго" и  «Вхід у змінному взутті» (Вход в сменной обуви) в то время мне тоже были знакомы. На данный момент последние две группы давно не резонируют с моим внутренним я. А, к примеру, "Океан Эльзы", звучавший в то же время из наших магнитофонов – иногда слушаю до сих пор. Музыка, мне кажется, должна быть вне политики. Если в ней, конечно, нет призывов к ненависти и вражде. Впрочем, это уже и не музыка, а проект реализованный посредством неё. Поговаривают, "Моторола" во время боёв тоже слушал "Океан" и не только ради изучения "языка противника”. Я понимаю донецкого писателя Русанова, знающего мову и когда-то писавшего и на ней, а теперь почти ненавидящего этот язык, ставший для него языком  убийц стариков и детей. Это его право. И Jus ad bellum - право на войну, тоже. Наверное, будь я дончанином, я бы имел схожие чувства.







                УМИРАТЬ – ЭТО ТОЖЕ РАБОТА
 

В детстве отец учил меня, что всякая работа достойна уважения, если она во благо.
Я уважаю работу воина, пускай мало в ней смыслю.
Уважаю его смерть – страшную, но необходимую порой в его условиях, его обстоятельствах.  Не потому, что "за меня" или "за Родину", а потому что – работа.
Я понимаю своего стареющего дядьку-антиквара, по роду своей деятельности занимавшегося оружием времён ВОВ и не любящего советские фильмы о Великой Отечественной за их “неправдоподобность”. Ко всему – его дед (мой прадед) воевал с Японцами во второй мировой. Но я смотрю советское кино о войне. Хотя бы потому, что оно не осуждает работы воина.
Моя работа, помимо официальной – писать об этом нарратив. "Надрыв" – прочтёт вероятно какой-нибудь любопытный, но не очень внимательный к деталям, как я в детстве, читатель. И по своему будет прав, хоть и поймёт это лишь со временем.
Работа воина – это надрыв.
За 9 лет конфликта погибло уйма людей. И сколько погибнет ещё – на самом деле вряд ли кто скажет, ибо конца его пока не видно. Местонахождение некоторых его участников не известно и по сей день. Не минует чаша сия и моих знакомых, односельчанина Артёма Федотова, ушедшего на СВО по мобилизации, и писателя Николая Попова, в 90-ых участника первой чеченской, ушедшего добровольцем. Парни погибнут.
Погибнут, как и многие, совершенно не знакомые мне, гражданские и военные, волею судьбы и волею решения оказавшиеся участниками новой войны, но имеющие общую со мной землю. И о них снимут фильмы и напишут книги, пускай герои тех историй будут носить другие имена.


                МОЙ ДРУГ КОНТРАБАС

Люди меняют имена не только для того, чтобы обмануть других людей, или из профессиональной необходимости, но и для того, чтобы обмануть смерть.
Его позывной Контрабас. Он не в "оркестре Вагнера", но у него тоже контракт с Родиной.
  Контрабас говорит и я слышу друга. Друга, хранящего в кармане “комка” осколок мины, выпавший из земли прямо в его сапёрную лопатку, когда он окапывался.
 —  Хорошо, что не тебе меж лопаток! —
неуклюже шучу я, слушая его рассказ об этом эпизоде.
Контрабас смеётся, правильно уловив мою тревогу за него. Голос у него трезвый. Не в смысле физически, а психологически что ли.
Трезвый, как железо. Никогда прежде он так не звучал. Хотя войны были всегда. По крайней мере нам, одногодкам войны в Афгане, так кажется. 
Контрабас был сделан для своей. До неё уже были и “срочка” и один контракт, но в мирное время.
Теперь же его фамилия Калашников вновь обрела форму оружия в его жизни.
Родина настраивала и меня. Но я звучу иначе. Тоньше. Фамилия Попов — больше про церковь. Или про задницу! — согласно версии моих одноклассников, подтрунивавших надо мной в школе. Однажды, загнав себя в “задницу” собственной инфантильностью, я убедился в их проницательности.
Говоря о ситуации на их участке фронта, Контрабас тоже использует этот эпитет.
Но при этом смеётся. Он не умеет жаловаться. Я не слышал жалобного звучания у одноимённого музыкального инструмента.
Контрабас “играет” под Херсоном, я — под Ухтой. Но моя публика спокойнее.
У меня свои осколки в карманах — слова, которые, я надеюсь, услышит живой Контрабас.


                ПОКА БЬЁТСЯ ПУЛЬС

Вы никогда не вслушивались в то, как ветер стучит шнуром о флагшток? В тишине – этот звук похож на метроном или даже пульс. Я слышал пульс Донецка, не смотря на машины, едущие мимо по проспекту Мира, несмотря на будний полдень, будто приглушённый невидимой рукой.
Какое-то запредельное чувство принятия. Принятия войны, себя, торчащего посреди открытого пространства у Донбасс Арены – Бей, ракета! – и смирения перед всем этим, какого-то запредельного смирения, а не обречённости от парадоксов истории, в которой один британский промышленник основывает Юзовку, в будущем – ставшую Донецком, учредив "Новороссийское общество каменноугольного, железного, стального и рельсового производств», а другие британцы хотят это уничтожить. Для тех, кто интересуется темой СВО, не секрет – Британия с самого начала российской специальной операции заняла, пожалуй, самую агрессивную и непримиримую позицию по отношению к России, отправляя  властям Украины дальнобойные крылатые ракеты Storm Shadow.
Да, между этими событиями – пожалуй что, полтора века, но удивительно, не так ли?
Как бы то ни было, пульс Донецка отчётлив. И мне хочется быть к нему причастным.
Жить в этом городе-войне.
В этой республике-войне,
красными флажками на карте боевых действий напоминающей розу.




            2. НАБЛЮДАЮЩИЙ ЗА МЕЛЬНИЦАМИ





                А ВЫ ГОВОРИТЕ “ЗВЯГИНЦЕВ!”


– Через полчаса – Ухта! –
непонятные, но уже проступившие, как вода на потолке, слова набухли и медленно срывались вниз. В сознание.
–А-а-а-а-а! – испуганно заорал я, вырванный из тяжёлого сна проводницей и спросонья не соображавший – где нахожусь и что происходит. Ещё пара секунд мне понадобилась, чтобы понять – говорят со мной.
– Спасибо! – отлепил я, будто насекомое, прилипшую к телу футболку и, приподнявшись на локте, сел на своём месте, стараясь не встречаться с проводницей глазами. Было неловко. Женщина, между тем, убедившись, что я трезв и вполне вменяем, невозмутимо двинулась дальше по вагону. Судя по возрасту и роду деятельности, она и не такое видела. Вахтовики, дембеля, иная шумная от природы публика, а теперь и участники СВО, едущие в отпуска навеселе, создавали в поездах РЖД весьма специфическую атмосферу. Жадные до скандалов современные СМИ тут же вспомнили бы "чернуху о России" кинорежиссёра Звягинцева. Но я не СМИ. У меня другие инициалы. Да, и Балабанов со своим “Грузом 200” или “4” Ильи Хржановского будут пожалуй мрачнее. Вот где неуютно, ибо знакомо. А вообще жизнь куда изощрённее. Она, если говорить языком кино – настоящий Арт-Хаус. Или Арт-Хаос, через О. Творимый ежедневно коллективным бессознательным. Реальность, как бы мы того ни хотели, не однородна.


Однажды ночью в этом же поезде я чудом ушёл из "зоны поражения", когда нетрезвый боец, не проснувшись, но самостоятельно спустившись по нужде с верхней полки, стал отливать прямо на нижнюю, где лежал я. Хорошо, что у меня сон довольно чуткий и я открыл глаза раньше. Ко всему, другой сосед по купе, тоже оживший из-за ночного десанта, громко пытался разбудить бойца. Боец до своей станции не доехал – высадили в Ярославле.
А вы говорите "Звягинцев!"
Я возвращался домой из поездки в Новороссию, где встречал Новый 2025 год. Возвращался снова, а встречал впервые. Поездка прошла хорошо. Без происшествий. Ну или почти без. И я не о "писающем мальчике".
Всё-таки какая-то подавленная и непережитая тревога, увы, но стала причиной моего "пьяного" пробуждения в плацкарте "Москва-Воркута". Что мне снилось – вспомнить не удалось, а других ответов на вопрос "почему меня так "накрыло"? – у меня не было. Разве, некоторые соображения. Но обо всём по порядку.



                ВТОРОЙ ДОНЕЦК

 Идея, а точнее – порыв, увидеть новогодний Донбасс и, может быть, "сравнить" тыловые атмосферу и настроения с прифронтовыми, у меня возник спонтанно. Мне кажется, “праздничная тема в условиях войны” затронута мало. Причины понятны. Но смогли бы устоять новые республики за столько лет обстрелов, не будь в них скромных, но праздников, а не только похороны? Как писатель, я был участником на двух  фестивалях в Краснодоне и Мариуполе, но думаю – не смотря на масштабы тех же "Звёзд над Донбассом" у Азовского моря, праздником он стал не для всех. Впрочем, была ли такая цель у организаторов? Не думаю! Первые "Звёзды", несмотря на напряженную обстановку в регионе, состоялись ещё осенью 2019-го в Донецке, а краснодонская "Муза Новороссии" ещё раньше – осенью 2014-го. К маю 2024-го оба фестиваля становятся известны, как минимум, в узких кругах. Но не все тяготеют к творчеству и не у всех есть на это время и возможности. Старого Мариуполя больше нет, а новый, на мой взгляд, ещё не сформировал свои атмосферу и уют, отличные от прежних.


Как бы то ни было, мои желание и возможность, обычно гулявшие по отдельности,
совпали-таки графиками и донецкая гостиница "Эконом", бывшая неприступной в первую нашу встречу полтора года назад, наконец согласилась познакомиться. Проблемы с водоснабжением в городе к сожалению с тех пор никуда не делись и вода появляется в кранах лишь по вечерам. Питьевая – из магазина. В номерах только мебель и ТВ. Кипяток на ресепшене, поэтому я, привыкший пить кофе "литрами", но не желающий зависеть от администратора, тут же приобрёл дешёвый электрочайник в ближайшем магазине бытовой техники. Комендантский час, во время которого нельзя находиться на улице и в других публичных местах, с 23.00 до 04.00. Через день по номерам ходит патруль военной полиции: участники СВО и их родственники среди постояльцев гостиницы – обычное дело. Дешевле 3.000 р. за сутки в городе номеров просто нет. Но банковские карты на оплату услуг работают. И мобильный интернет на Теле 2 и МТС вполне сносный. Вайфай разумеется в "Экономе" тоже есть. А самое главное – центр города.
Донецк держится молодцом. С весны 2023-го город изменился в лучшую сторону. Гражданских, и техники, и людей, стало заметно больше. Что не удивительно – линия фронта отодвинулась и попасть в республику из большой России теперь гораздо проще. Впрочем, в обратном направлении, контроль всё тот же – строгий. Война ещё не окончена.
Впервые ли я вижу город или уже пересекался с ним на дорогах жизни, но мне нравится идти его улицами в одиночку. В такие моменты я более внимателен и чуток, более естественен в своём любопытстве. И ощущения от диалогов с городом получаются без "примеси чужих опытов".
За десять дней до нового года мне, как северянину, было не привычным видеть полное отсутствие снега под ногами, лишь кое-где – узкие полоски льда по краям асфальта, словно вата, которой в прошлом утепляли окна на зиму. На уже знакомом по первой поездке  бульваре Шевченко лежал туман то втягивая людей и машины, то выдавливая их обратно.
 Первый удар по городу утром 20 декабря я, погружённый в свои мысли, принял за очень громкий хлопок одного из автомобилей, растянувшихся по улице в ожидании "зелёного" и даже не сбавил шаг. Но когда пошла "серия" хлопков ещё громче и люди бросились в рассыпную, я остановился и пятясь назад отошёл к зданию рядом, рассудив – хотя бы спину прикрою. Туман и выступающие из него многоэтажки сужали обзор, дыма видно не было и определить – откуда и куда прилетело, мне не представлялось возможным.
Позже выяснится, что били "Хаймарсами" по Калининскому району, это ниже по бульвару Шевченко, за мостом через Кальмиус. Повреждения получили жилые дома, автошкола и столовая. Обошлось без жертв. За сутки до удара примерно в это же время я был в том самом квадрате, у мемориала "Детям Донбасса" на Аллее Ангелов.
Второй раз я в Донецке и второй раз на бульваре Шевченко слышу войну. Весной 2023-го нас разделяли считанные минуты.
Если бы не "Купол Донбасса» (система защиты воздушного пространства и радиоэлектронной борьбы (РЭБ), действующая в ДНР, жителям и гостям республики было бы невпример тяжелее.
За уходящий год с её помощью было предотвращено 25 тысяч атак вражеских безпилотников.
Голос Донецка снова стал спокойным и я, отлепившись от стены, двинулся прежним маршрутом. Война войной, а сигареты сами себя не купят.



                СЫН БОССА

– Денис? Денис Попов? – из чёрной "мазды", стоявшей у обочины, вышел молодой подтянутый парень в гражданке.
– Ты же Денис? – снова повторил он, глядя на меня. – Серёга Чупров! Сын Вани "Босса".
Его отца, моего друга детства, Ивана Чупрова когда-то давно мы прозвали "Боссом" потому, что в 90-х он всегда ходил в футболке с надписью "Boss", да и сам был полным и выглядел, как главарь из какого-нибудь боевика. Характера, однако, противоположного злодеям.
Серёгу я узнал сразу, но, что называется, не поверил своим глазам. Он ушёл на СВО ещё в начале мобилизации и мне было известно, что он где-то под Донецком, но встретить человека в центре, между делом, без договорённости – это действительно было неожиданно.
Мы обнялись! Прохладно, декабрь, но Серёгу это видимо не особо волнует:
в футболке, с шаурмой в руке, улыбающийся, как ребёнок, он всё тот же обычный сельский парень, приехавший отдохнуть в город.
– В увале? – спросил я, когда мы отошли на тротуар с проезжей части.
– Вроде того! Я на телефоне – вызовут. Квартиру тут снял недалеко! Машину вот купил!
– Хорошо воюете! – улыбнулся я в ответ. – Вы где сейчас?
– На Торецком направлении!
– Посидим где-нибудь?
– Сейчас не могу! Я с девушкой и другом... Может вечером? – Серёга вопросительно посмотрел на меня.
Мы обменялись номерами телефонов и снова обнялись, договорившись созвониться.
Встречи так и не произошло.
Как выяснилось позже, Серёгу срочно вызвали "на работу", как он сам называл войну. Я тоже уехал из города. Я не спрашивал его – кто он по званию и должности и чем именно занимается. Да и у его родных, с которыми я поддерживаю отношения, не спрашивал. Жив и слава богу! – в наше время это мне кажется единственным, что по-настоящему важно. Сколько их, таких парней, живущих на войне? До войны Серёга работал на катере. Ходил по нашей Печоре в Нарьян-Мар с грузом.


                Я БУДУ ЖИТЬ У МОРЯ

Во время мультикультурного фестиваля "Звёзды над Донбассом 2024" в Мариуполе мы, писатели, музыканты, киносценаристы, и другие  добровольцы на культурном фронте СВО, жили за городом в селе Урзуф на берегу Азовского моря в пансионатах, один из которых назывался "Азов".
С 2014-го до начала спецоперации, пока Мариуполь был под контролем нацистского батальона "Азов", его бойцы жили в корпусах в том числе и этого пансионата. Грустная ирония новой истории. Не смотря на то, что боёв, а следовательно и разрушений, в селе не было. Разве что факельные шествия "Азова" на местном стадионе и вооружённая стычка пьяных сотрудников военной комендатуры ВС РФ с пьяными штурмовиками МО РФ из бывших ЗеКа,  со стрельбой и одним убитым годом позже после освобождения города.


В Донецке тоже есть море. Даже два. Первое "Донецкое море – это крупнейшее в городе искуственное водохранилище, второе – кладбище, расположенное недалеко от первого и названное  аналогично из-за соседства с водоёмом.
Проходя по аллеям вдоль могил, я поймал себя на мысли, что сегодня многие кладбища страны становятся похожи друг на друга: над захоронениями ополченцев и участников СВО – флаги России, флаги новых республик, знамёна "Спарты" и ЧВК "Вагнер". Здесь, в "Донецком море", похоронены первый глава ДНР Александр Захарченко, Арсен Павлов("Моторола") и Михаил Толстых ("Гиви"), Владимир Жога ("Воха") и Ольга Качура ("Корса") и многие-многие другие герои войны, длящейся вот уже 11 год. А сколько награждённых звёздами героев посмертно по стране? И сколько ещё родственников и однополчан будут принимать за погибших их награды, похожие на огни в небе над степью, шумящей ветрами, точно волнами море. Донецкое море.
Однажды, приехав к Дню Победы на пару дней, я буду жить у этого моря. Совсем недалеко. И снова пройду Аллеей героев. Из всех морей, что я видел,
это мне запомнится особенно. И не мне одному.


                ВЕРЬ!

Ни тётка в халате, с помойным ведром переходившая улицу в частном секторе на окраине Мариуполя, ни множественные старушки в общественном транспорте не добавляли этому городу обжитости. Чувство, что всякий, встреченый мною здесь, человек – такой же гость, как и я, то и дело не покидало меня. И я не о гастарбайтерах из Средней Азии, восстанавливающих разрушенные улицы и дома. Не о новостройках и огромном количестве домов, только ждущих восстановления.
Я о вере.
Даже в Донецке, до сих пор находящемся под обстрелом вражеской артиллерии, у меня не было такого чувства неуюта. За десять дней, прошедших с момента моего приезда в город Марии, я не видел, чтобы люди улыбались. Не считая, конечно, подростков и мужчины-инвалида, которому я помог выйти из автобуса.
Всякий, встреченный мной, мужской взгляд выражал напряжение. Даже если его владелец шёл с девушкой вдоль моря. Глаза женщин так же не отличались особой надеждой.
В очередной раз скрестив взгляды с неулыбчивым, я даже посмотрел на своё отражение в витрине магазина: Может, с лицом чего? Лишь накануне Рождества Христова на литургии в одном из храмов Мариуполя я ненадолго потерял чувство необжитости.
Но пришло Рождество. И людей у моря снова стало больше, чем бездомных собак и чаек на волнорезах. Наверно, так было до войны.
Неожиданное, даже для январского Приазовья, тепло, и грядущий отъезд, и меня привели на берег.
Я шёл по новому тротуару на пляже и думал, что почти всегда нахожу слова для поэзии и почти всегда не нахожу их для прозы. Что война – это проза, но в поэзии о ней сказано не менее проникновенно. Что мне хочется забрать часть пространства с собой, как магнитик на холодильник. Что я не знаю слов, которые могу оставить этому городу на прощание, как монетку, брошенную в море.
У меня нет слов, кроме "верь!".
И в день, когда никому не известная Мария стала матерью Бога, я говорю её городу – Верь! Я тоже научился этому не сразу.



                НАБЛЮДАЮЩИЙ ЗА МЕЛЬНИЦАМИ

В детстве я любил рыцарские романы, но Дон Кихота из меня не вышло, пускай ручка писателя и похожа на маленькое копьё.
Я не сражаюсь (уже не сражаюсь!) с мельницами, но наблюдаю за ними. За мельницей войны – особенно.
Скольких перемололи её жернова? Скольким ещё предстоит стать горьким хлебом этой войны?
– Ребята-земляки с моей малой родины на севере Республики Коми, капитан Владимир Носов и подполковник Иван Поздеев, ставшие героями России посмертно. Их именами названы противодиверсионный катер проекта 21980 «Грачонок» Балтийского флота и улица в городе Иваново. Участники событий в Сирии и Казахстане. Я не знал их лично, не знаком с их родными, но они – история моего района, моего села, моей страны, а значит – моя история тоже. И считаю своим долгом – говорить о них, чтобы помнили!
– Командир, сбитого силами ВСУ в январе 2024-го в Белгородской области, Ил-76 Станислав Беззубкин был двоюродным племянником моей тёти по отцу. Служил в Сирии, тушил пожары в Турции – за что был представлен к нескольким госнаградам. У него остались две маленьких дочери и жена.
На том борту находились 65 военнопленных ВСУ, которых собирались обменять на российских военных, а также члены экипажа и сопровождающие. Никто из них не выжил. Экипажу сбитого самолёта лишь удалось увести воздушное судно от села Яблонево, чтобы не пострадали гражданские. 
– Даже мой близкий друг Илья, работавший монтажником-высотником на строительстве Крымского моста, которого нечестные работодатели обманули с оплатой, словно попал в жернова этой войны.
Позже, под Анапой мы вместе будем красить опоры ЛЭП, по которым в срочном порядке Россия пустила электричество в Крым, когда Украина его обесточила.
Илья погиб не на войне, но мой личный период "до войны" сейчас почему-то кажется почти забытым сном. Словно я не жил до неё. Наверно, можно сказать и так. Именно в 2014-ом я стал потихоньку приходить в себя после почти десяти лет поисков смыслов, потерявшись где-то в 2005-ом из-за расставания с девушкой. Каким незначительным, каким мелким теперь кажутся мне и это расставание, и трусливые мои попытки отгородиться от него посредством алкоголя.
Война (насколько я могу судить о ней с позиции наблюдателя) – штука сложная не только организационно, но и ощущенчески. Не знаю – что порой сильнее гнетёт: сама война или ханжеский контраст тыла?
Интересно заметила народный поэт Республики Коми Надежда Мирошниченко, делая тем самым, как я понял, отсылку к известному антивоенному роману американского писателя “Прощай, оружие! “ – "У нас сейчас Русский Хемингуэй. Тот же телеграфный стиль. То же яркое чувство патриотизма на фронте. И ленивое проживание в тылу..."
Что-то в этом есть!
Что до праздников: Донецк ближе к новому году облачился-таки в праздничную ливрею из иллюминации. Главную ёлку на площади Ленина, однако, решили пока не ставить по причине всё той же угрозы ракетных ударов со стороны ВСУ. Между тем, скромно, но украшенные, вдоль некоторых улиц светились небольшие ёлочки. Новогодняя ночь 2025-го станет первой спокойной праздничной ночью в Донецке за последние несколько лет.
В Мариуполе на центральной площади города, площади Свободы, и в Приморском парке будут стоять полноценные праздничные символы Нового года. В тыловом городе, каким является Мариуполь, люди могут себе это позволить. Кто-то даже пошумит фейерверками. Комендантское время в этих городах на время будет отменено, но куда-то выйти в новогоднюю ночь я так и не решусь. Или не найду причины. Ограничусь, пока светло, кофем из термоса у моря за несколько часов до полуночи. Романтика!
Отчего же таким тревожным было моё пробуждение в поезде после, будто коснулась меня невидимая лопасть (или крыло?) мельницы войны?
Возможно оттого, что живя на войне, нельзя до конца расслабиться. Чтобы абсолютно. Даже не находясь “за ленточкой”, где льётся кровь, всё равно пребываешь в каком-то, мобильном что ли, состоянии. В состоянии тревожного ожидания. Что внешне ты спокоен – это лишь навык.
– Достигается упражнением! – как говорил герой Владимира Басова в фильме “Дни Турбиных”.Это была четвёртая моя поездка в Новороссию, будет ещё, но ни новые знакомства, ни города, становящиеся тыловыми, не ответят – когда Победа и какой она будет. Поэтому 9 мая 2025 года я буду стоять на литургии в храме при Свято-Иверском монастыре в Киевском районе Донецка, чьи стены до сих пор хранят незажившие раны, полученные во время боёв за Донецкий аэропорт.
Я буду ходить по кладбищам при этом монастыре, осторожен в шагах, как в первый свой приезд на Донбасс, думая о минах. Смотреть на разбитые иностранным оружием могилы людей, умерших ещё до войны, на сожжённую фосфорными снарядами траву, на скелеты оставшиеся от терминалов аэропорта, на однорукого трудника Михаила, лишившегося руки при миномётном обстреле и оставаться спокойным. Или казаться им. На этой, словно бы единственно настоящей, земле. По-настоящему русской и такой советской одновременно.


                ДЕНЬ СУРКА

Я навещаю друга в интернате для инвалидов.
– Кто это? Знаешь его? – тоном учительницы, задающей ученику задачу, спрашивает санитарка моего друга, везя его в инвалидной коляске.
– Это Дэн Попов! Мой молочный брат! – улыбается Лёха, поправляя очки.
“Молочный” – потому что в РодДоме мы сосали одну титьку, когда у его матери не было молока.
Что Лёха – нездоров, выдают только его средство передвижения и не чёткая речь при разговоре. Однажды Лёха ушёл добровольцем на войну. Вернулся целым и невредимым, но сильно запил. Запил так, что впал в кому.
Из комы он тоже выбрался живым, но уже с "ранением". Лёха живёт одним днём. В прямом смысле. Всё, что происходит с ним в настоящем, он, проснувшись на утро, не помнит. Когда я или его родные его навещаем, это для него "впервые за долгое время". Он помнит всех. Помнит войну. Что после неё – его сознание запомнить не в силах. Ещё он постоянно забывает – какой сейчас год и где он, Лёха, находится. В остальном – он прежний. Поболтать о музыке, о друзьях, на тему новых технологий (Лёха был IT- шником!), посмеяться над своим состоянием – легко! Всё равно забудет.
Я даю ему один из наушников и включаю на телефоне рэп.
– Вот, записал с помощью нейросети! – комментирую, наблюдая за ним.
– Ничего так! Нормально! – чуть кивает головой мой друг, продолжая сосредоточенно вслушиваться в кругляш наушника.
Перед каждым посещением я покупаю Лёхе пакетик маршмеллоу: мягко, сладко, не подавиться. Лёхе нравятся эти сладости. Он шуршит упаковкой и снова спрашивает – как они называются. Лёха не любит мудрить и на войне его позывной был "Контрабас" – контрактник значит.

2022 – 2025