Река помнит

Автобус остановился там, где дорога передумала быть дорогой. Дальше начиналась тропинка, которая вела к реке. Или река вела к тропинке. В детстве я не задавался этим вопросом. Водитель посмотрел на меня в зеркало.

– Точно здесь?
– Точно.
– Тут ничего нет.
– Есть. Просто не для всех.

Он пожал плечами и закрыл двери. Автобус уехал, оставив запах бензина и чьей-то неслучившейся поездки.

Лес стоял там же, где я его оставил. Постарел. Деревья делали вид, что не узнают меня. Я делал вид, что верю.

Тропинка шла вниз, к воде. Под ногами хрустело всё, что нападало за годы, пока меня не было. Листья, ветки, чьи-то забытые шаги. Лес собирал всё и ничего не выбрасывал. Он был из тех, кто ничего не забывает.

На поляне сидел мальчик и строгал палку. Ножик был похож на тот, что я потерял здесь, когда мне было девять. Может, он его нашёл.

– Далеко река? – спросил я.
– Как пойдёшь.
– Прямо пойду.
– Тогда близко.

Он не поднял головы. Палка в его руках становилась чем-то – не мечом, не удочкой. Чем-то, у чего ещё не было названия.

Река открылась сразу, без предупреждения. Как открываются двери, когда за ними кто-то ждёт. Вода была того же цвета, что и тогда – не зелёная, не серая, а какая-то своя, не из палитры.

Мост стоял. Три доски и два столба. Мы с братом называли его "может быть" – потому что каждый раз, когда переходили, он мог провалиться. А мог и нет.

Я ступил на первую доску. Она скрипнула. Как будто хотела что-то сказать, но не решилась.

На том берегу росла сосна. Та самая, с дуплом, куда мы прятали записки друг другу. Брат писал – "завтра рыбалка". Я писал – "видел ужа". Мы отвечали на записки, которые оставляли сами себе. Так было правильно.

Дупло было на месте. Внутри лежал лист бумаги, пожелтевший, как всё, что долго ждёт. Почерк брата – крупный, с наклоном влево, буквы убегали от слов. "Ты придёшь. Я знаю".

Записке было двадцать лет. Или двадцать минут. Это место считало по-своему.

По воде плыл жук. Он плыл уверенно – так плывут только те, кто точно знает, куда. Я следил за ним, пока он не исчез за поворотом. Там река уходила в камыши и становилась звуком.

– Ты его помнишь? – спросил голос за спиной.
Мальчик с поляны стоял у моста. Палка в его руках стала удочкой. Или была ей всегда.
– Кого?
– Жука.
– Нет.
– Он тебя помнит. Ты его нёс до того берега. Он упал. Ты нырял.
– Мне было восемь.
– Ему тоже.

Мальчик закинул удочку в воду. Поплавок лёг на поверхность и замер.
Я сел на берег. Земля была тёплой. Пахло тем, чему нет названия на взрослом языке. Дети знают этот запах, но не говорят о нём, потому что знают – слова испортят.

– Ты надолго? – спросил мальчик.
– Не знаю.
– Это хороший ответ. Те, кто знает, уезжают.

Рыба клюнула. Мальчик подсёк, но не вытащил – отпустил леску, дал уйти. Рыба ушла. Поплавок снова замер.

– Зачем ты рыбачишь, если отпускаешь?
– А зачем ты приехал, если уедешь?

Я не ответил. Вместо этого лёг на спину и смотрел, как облака собираются в небе. Они были похожи на черновики – кто-то рисовал, стирал, начинал заново. Никак не мог решить, какую погоду сделать.

Записка брата лежала в кармане. Я не помнил, как она туда попала. Может, я её положил. Может, она сама.

"Ты придёшь. Я знаю".

Я пришёл. Он знал.

Где-то за камышами река становилась звуком. Звук становился тишиной. Тишина становилась всем, что я забыл и приехал вспомнить.

Мальчик смотал удочку.

– Мне пора.
– Куда?
– Туда, где ещё утро.

Он ушёл по тропинке вверх. Я остался у воды. Мост скрипел, хотя по нему никто не шёл. Может, ветер. Может, он разговаривал сам с собой. Мосты, которые долго стоят одни, начинают это делать.

К вечеру я понял, что не помню, как выглядит автобусная остановка. Где-то там, наверху, дорога передумала быть дорогой. А я передумал по ней идти. Лёг у сосны и закрыл глаза. Снилось то, что помнит только река.