Думай, как Раневская!

ДУМАЙ, КАК РАНЕВСКАЯ!
пять сцен из жизни актрисы

Светлане (Рите) Шимко, исполнительнице роли ФГР
 в спектакле «Планета Фаина Раневская»

Действующие лица
Полина, она же Раневская
Режиссёр
 Журналист
Ахматова
Читатели
Киномассовка
Сцена 1
Библиотека. За кафедрой - Полина. Невдалеке сидит мужчина - Режиссёр - и наблюдает за ней. Подходит молодой читатель.               
Читатель. Здравствуйте! Будьте добры, мне нужна книга "Граната и браслет".                Полина. Да? А бомба и колье вас не устроят?         
Читатель. Нет, нам задали прочитать "Граната и браслет".       
Полина. Такая книга ещё не написана.               
Читатель. Как же не написана, если нам задавали по литературе?
Полина.  Стыдно, молодой человек, не знать, что книга Александра Ивановича Куприна называется "Гранатовый браслет". Чему и как вас учат? Возьмите. И передавайте пламенный привет вашему учителю. Пусть прочитает учебник по сценической речи, дабы не записывали за ней всякую галиматью.   
  Читатель уходит. Подходит второй читатель, в капюшоне.      
Читатель 2.  Мне, пожалуйста, учебник по квантовой физике.    
Полина. Надеюсь, не на китайском языке?   
Читатель 2 (снимая капюшон). Я студент из Китая, но мне нужен учебник на русском. А есть на китайском?   
Полина. Простите за глупую шутку. В наличии имеется только на русском.
Приносит книгу, читатель уходит. К Полине подходит Режиссёр.
Режиссёр. Добрый день! Мне пожалуйста книгу Станиславского "Работа актёра над собой".               
Полина. Не верю!               
Режиссёр. Это ваше право, но книгу принесите.         
                Полина возвращается с книгой.    
Полина. Возьмите, Станиславский.   
Режиссёр. Поразительно!               
Полина. Вас удивило, как быстро я принесла нужную книгу?    Не настолько я ветхая и песок из меня пока не сыплется (оглядывается на пол за собой).                Режиссёр. Поразительно, как вы похожи на неё. Даже по темпераменту.                Полина. Перестаньте говорить загадками и возьмите книгу.    
Режиссёр. Она предназначена вам! 
Полина. Вот как? По-моему, я не Комиссаржевская и не Ермолова...
Режиссёр. Я за вами давно наблюдаю...   
Полина. А я за вами. Ходите вокруг да около, разговоры подслушиваете. Не стыдно?    
Режиссёр. Видите ли, я - режиссёр...               
Полина. В таком случае, я - царица Савская. Но речи у вас не Соломоновы. Позвольте не поверить.               
Режиссёр. И всё же я - кинорежиссёр. И собираюсь снимать фильм о Фаине Раневской. А вы так на неё похожи.
Полина. Как лягушка на царевну. Только поблизости болота нет. И короны на голове не наблюдается.            
Режиссёр. Прошу вас поехать со мной на студию. На кинопробы.   
Полина. Вы с ума сошли. Какая из меня Раневская? Я с ней похожа только тем, что старая и больная, и женщина. К тому же рабочий день в разгаре. Кто меня отпустит?   
Режиссёр. Я договорюсь. А хотите можем вечером встретиться? 
Полина. Вы с ума сошли. У меня собака дома сидит одна. Не кормленная, не выгуленная.      
Режиссёр. У вас есть собака?      
Полина. Да, дворняжка. Мальчик.   
Режиссёр. А как зовут пса?   
Полина. Молодой человек, у вас проблемы со слухом? Я же сказала: его зовут Мальчик.      
Режиссёр. Поразительно! Опять совпадение!               
Полина. Мне кажется, у нас с вами полное несовпадение.   
Режиссёр. Мы совпали с тобой, совпали В день, запомнившийся навсегда. Как слова совпадают с губами, С пересохшим горлом - вода.                Полина. Знанием наизусть Рождественского меня не удивите.
Режиссёр.  Я заеду за вами вечером. Скажите свой адрес.       
Полина. Какой настырный. Такие мужчины мне нравятся. Пишите адрес...
Режиссёр. Я запомню!

Сцена 2
Квартира Раневской. Актриса выходит из спальни. Смотрит на фотографии на стенах, комоде. Садится к письменному столу, пишет, проговаривая вслух.
Раневская. «Очень хорошо знаю, что талантлива, а что я создала? Пропищала, и только. Кто, кроме моей Павлы Леонтьевны, хотел мне добра в театре? Кто мучился, когда я сидела без работы? Никому я не была нужна. Я бегала из театра в театр, искала, не находила. Личная жизнь тоже не состоялась. В общем, жизнь прошла и не поклонилась, как сердитая соседка. Очень тоскую - нет Павлы Леонтьевны, нет Ахматовой.  Я теперь одна, одна, одна. Спасаюсь книгами - Пушкиным, Толстым. Читаю летопись жизни и творчества Станиславского, - это и есть моя жизнь в искусстве. Тоска, тоска, я в отчаянии. И такое одиночество. Где, в чем искать спасения? Ушли все мои…»
Телефонный звонок.
Голос. Алло, здравствуйте.
Раневская. Алло слушает.
Голос. Кто говорит?
Раневская. Я говорит. А вы кто?
Голос. Журналист Мимоходов.
Раневская. Мимоходов, идите мимо! (кладёт трубку, снова раздаётся звонок). Слушаю.
Голос. Зачем же бросать трубку? Я не успел сказать, что хочу написать о вас книгу.
Раневская. Мимоходов, ваша фамилия мне ничего не говорит. Что вы написали? Надеюсь, не «Целину» для бровеносца в потёмках?
Голос. Ну что вы, Фаина Георгиевна, я пишу исключительно о людях искусства.
Раневская. Полагаю, вы имеете ввиду тех, кто любит искусство, а не себя в нём?
Голос. А бывают такие?
Раневская. Пруд пруди.
Голос. Можно к вам прийти?
Раневская. Не возражаю. Предупреждаю: дверной звонок не работает. Когда придёте, стучите ногами.
Голос. Почему ногами?
Раневская. Но у вас же руки будут заняты. Вам приготовить мои похоронные принадлежности?
Голос. Бог с вами, Фаина Георгиевна. Я собираюсь интервью брать, а не хоронить.
Раневская. Да и я пока хочу пожить. Не переживайте, молодой человек: похоронными принадлежностями я называю свои ордена, медали и пыльную кучу грамот. Вам понятна мысль моя неглубокая?
Голос. До встречи, Фаина Георгиевна. До скорой. Я тут недалеко от вас.
Раневская. Приходите поскорее, мой недалёкий друг. А я поставлю чайник.
Кладёт трубку, но вместо книги снова садится к столу, пишет.
Раневская.  «Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».
Появляется тень Ахматовой.
Ахматова. Никогда не привыкну к вашему чёрному юмору, Фаина.
Раневская. Анна Андреевна? А я намедни вспоминала вас. Только мой юмор не чернее жизни.
Ахматова. Зачем вы называете себя «выкидышем Станиславского»? Вы – лучшее дитя его. Вы – выдающаяся актриса.
Раневская. Не льстите, голубушка. Константин Сергеевич в гробу переворачивается, видя в каких фильмах я снимаюсь, чтоб как-то содержать свою плоть. Вот она у меня выдающаяся. Во все стороны. Был бы сейчас рядом Станиславский, упала бы ему в колени, как согрешившая монашка. Самое ужасное, что монашка переспала со всеми театрами и ни с одним не получила удовольствия. А мои ужасные роли в бездарных фильмах – это плевок в вечность. Стыдоба-то какая! На месте Станиславского я бы не простила себя.
Ахматова. Он простил бы, потому что вы всю жизнь искали святое искусство.
Раневская. Но нашла его только в Третьяковской галерее, а не в священных стенах, где властвует Завадский, которым вертит как хочет Марецкая.
 Раздаётся громкий стук во входную дверь.
Раневская. Простите, Анна Андреевна. Видимо, пришёл журналист. Он хочет описать мою непутёвую жизнь.
Ахматова молча удаляется. Раневская уходит в прихожую, возвращается с журналистом. У него в руках множество пакетов.
Раневская. Кладите вашу снедь на стол. А я отлучусь на кухню.  Простите, вы сказали, что журналист? А я – жруналист. Люблю, знаете ли, пожрать. Особенно на ночь глядя.
Журналист. За мной тоже есть такой грешок.
Раневская. Вы мне всё больше нравитесь. Сейчас будем пить чай. (направляется в сторону кухни, потом возвращается). Вы любите жареный хлеб?
Журналист. ???
Раневская. Я люблю простую еду. Обожаю жареный хлеб. Готовлю его прямо на открытом огне на плите. И сразу же смазываю растопленным маслом, чтоб хлеб хорошенько пропитался.
Журналист. Так аппетитно звучит. Слюнки потекли.
Раневская. Уговорили. Угощу жареным хлебом. Ещё я обожаю жареные каштаны, но в Москве их почти невозможно найти.
Журналист. У меня есть знакомство в магазине «Берёзка», спрошу там каштаны для вас.
Раневская. Мимоходов, вы – ангел! Сейчас вскипячу чайник. Можно прожить без многого, но только не без кипятка! Какой чай предпочитаете? Чёрный? Зелёный? Каркаде?
Журналист. Зелёный.
Раневская. Наш человек. А к чаю подам варенье – вишнёвое и брусничное. (собирается уходить, но возвращается) Может вы голодны? Могу разогреть котлеты пожарские с картофельным пюре или гречневой кашей. Прекрасные котлеты. Всегда заказываю их в Елисеевском.
Журналист. Спасибо, я не голоден. Достаточно чая.
Раневская. Не надо деликатничать. Ну чая так чая. (Опять возвращается). Может быть, что-нибудь покрепче желаете?
Журналист. Фаина Георгиевна, мне сегодня ещё в редакцию возвращаться. Что обо мне скажут, почуяв амбрэ.
Раневская. Верно. Голубчик, не подумайте обо мне дурно: я мало пью. Даже в самых весёлых компаниях. Считаю, что веселье должно идти не от алкоголя, а от умных собеседников. Как вы.
Журналист. Можно от вас позвонить в редакцию?
Раневская. Телефон к вашим услугам. Мне его выбили друзья. Только я редко звоню, да и меня звонками не балуют. Ждёшь телефонного звонка, а звонит будильник. Одиночество, молодой человек, – страшная вещь. (уходит на кухню)
Журналист подходит к аппарату, набирает номер.
Журналист. Алло, Машенька, это Борис. Я сегодня приду поздно. Представляешь, Раневская согласилась дать мне интервью!  Феноменальная, фантастическая старуха!
Раневская (появляясь на пороге). Со старухой не согласна. С остальным тоже. Я – простая актриса, каких много. Почему бы вам не написать книгу о Любочке Орловой?
Журналист. О ней уже пишут.
Раневская. Вот как? А о шее Завадского?
Журналист. Простите, не понял. О ком?
Раневская. О Верке Марецкой. Она, конечно, стерва. Но стерва чертовски талантливая
Журналист. Я хотел бы написать о вас, а не о Марецкой.
Раневская. Да что о ней писать! Самомнение у неё больше, чем талант.  Однажды мы с ней шли по Тверской. Верка бросила монетку в шапку слепому нищему. Говорю ей: «Тот слепой, которому ты подала монету, не притворяется, он действительно не видит». Спрашивает: «Почему ты так решила?». Отвечаю: «Он же сказал «Спасибо, красотка!».
Раневская и журналист смеются.
Раневская. Молодой человек, а вы мне всё больше нравитесь.  Сейчас угощу своим фирменным борщом. И не смейте отказываться.  Такого борща никто в Москве не варит, даже в лучших ресторанах.
Журналист. А в чём секрет?
Раневская. В вишнёвых косточках. Горсточку я кладу в марлевый узелок и опускаю его в бульон.
Журналист. Пожалуй, отведаю вашего замечательного борща.
Раневская. Борщ у меня хороший, а замечательный – вы.

Сцена 3
Киностудия. Съёмочная группа, Режиссёр и Полина.
Режиссёр. Давайте попробуем снять монолог Раневской. Полина, вы готовы? Текст выучили?
Полина. Плохо. Можно подсматривать с листа?
Режиссёр. Можно. Оператору приготовиться. Начали!
Раневская. Я всё жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом... Уж очень много мы грешили...О, мои грехи... Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, — он страшно пил,— и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время,— это было первое наказание, удар прямо в голову,— вот тут на реке... утонул мой мальчик…
Режиссёр. Стоп, камера! Полина, что вы читали?
Полина. Монолог Раневской, как просили.
Режиссёр. Какой Раневской?
Раневская. Любови Андреевны из «Вишнёвого сада».
Режиссёр. А я просил монолог Фаины Георгиевны. Вы взяли сценарий у моего помощника?
Полина. Я его не нашла. Но у меня дома есть томик пьес Чехова, я и подумала…
Режиссёр. Замечательно, что у вас есть томик Чехова. И читаете вы прекрасно. Но мне нужна другая Раневская.
Полина. Это та самая Раневская, у которой великая Фаина позаимствовала фамилию для псевдонима. Так гласит легенда.
Режиссёр. Похвально, что вникаете в жизнь актрисы. И всё же попрошу: впредь учить сценарий и никаких отклонений от него и самопальных реплик.
Полина. Но Раневская часто придумывала реплики. И режиссёры не были против.
Режиссёр. Вы – не Раневская. Я – против.
Полина. Ах не Раневская? Тогда… (бросает бумагу с текстом, хочет уйти, но возвращается) Я докажу, что я – Раневская.
Режиссёр. Прекрасно. Сценарий актрисе! Всем пятиминутный перерыв. Полина, что с вами?
Полина. Простите, не спала всю ночь. Читала о Раневской. Великая актриса, но несчастная женщина… Помните, как о ней написал Гафт:
О, многострадальная Фаина,
Дорогой захлопнутый рояль.
Грустных нот в нём ровно половина,
Столько же несыгранных. А жаль!
Режиссёр. Соберитесь, Полина. (кричит) Где партнёр Раневской? Продолжаем съёмку. Мотор! Камера! Поехали!
Актёр. Фаина, я хочу пригласить вас на вечеринку.
Полина. Что вы!.. У меня сегодня свидание с другим мужчиной, обворожительным и прелестным.
Актёр. Я его знаю?
Полина.  Конечно. Это же – Александр Сергеевич!
Актёр. Он наверно не из нашего театра?
Полина. Вы правы: не из нашего. А из того! (пальцем указывает на небо). Голубчик, я провожу вечера с Пушкиным.  Он – мой главный режиссер. Прихожу с репетиции, падаю без сил на кровать и читаю то, что давно знаю наизусть, – и все равно нахожу новое. И всегда плачу.
Актёр. Не понял, вы согласны пойти со мной на вечеринку или нет.
Полина.  Очень жаль, что вам не понятна мысль моя неглубокая. Предпочитаю свои вечера проводить с Пушкиным. И Анной Андреевной…
Актёр. Ахматовой?
Полина. С нею. Когда мы разговаривали с Анной Андреевной о Пушкине, я от волнения начинала заикаться, а она вся делалась воздушной, неземной. Мне думается, что так, как она любила Пушкина, не любила больше никого. Подумала об этом, когда она показала в каком-то старом журнале изображение Дантеса и  сказала: "Нет, вы только посмотрите на это!" Журнал с Дантесом она держала, отстранив от себя, точно от журнала исходило зловоние. Таким гневным было ее лицо, такие злые глаза... Мне подумалось, что так она никого в жизни не могла ненавидеть.
Актёр. Да ну вас с вашим Дантесом. (собирается уходить)
Полина.  Постойте, я хотела прочитать свой стих, посвящённый Анне Андреевне. Вернее, эпиграмму…
Актёр. Я послушаю только в том случае, если вы дадите согласие пойти со мной.
Полина. Шантажист! Я согласна.
Актёр. Читайте быстрее! Мы опаздываем!
Полина. О, для того ль Всевышний Мэтр
Поцеловал твое чело,
Чтоб, спрятав нимб под черный фетр,
Уселась ты на помело?
Актёр. Гениально!
Полина. Льстите.
Актёр. Совсем чуточку.
Режиссёр. Стоп, камера! Актёры и съёмочная группа свободны. А вы, Полина, задержитесь.
Полина. Меня собака ждёт.
Режиссёр. Я прошу только пять минут вашего времени. Хотел сказать, что…
Полина. Я не подхожу на роль?
Режиссёр. Увы… не вижу других кандидатур. Именно вы должны сыграть Раневскую!
Полина. Я не подведу вас.
Режиссёр (весело). Уж постарайтесь! Пойдёмте же, пёс наверно заждался, скучает. А знаете, что Раневская сказала однажды о себе и своём питомце?  «Моя собака живет как Сара Бернар, а я — как сенбернар». Удивительный дуэт. Я провожу вас?
Полина. Спасибо, никогда не страдала топографическим кретинизмом и дорогу сама найду.
Режиссёр. Полина, я хочу вас проводить, а не показать дорогу. Улавливаете разницу?
Полина. Улавливаю. Когда вас впервые увидела, не поверила, что передо мной режиссёр…
Режиссёр. А сейчас?
Полина. И сейчас не верю. Смешной вы. На мальчика похож.
Режиссёр. Ну спасибо (картинно кланяется). Надеюсь, называя мальчиком, не имеете ввиду своего пса.
Полина. И мысли такой не было. Простите.

Режиссёр. А вы остры на язык. Как Раневская. Однажды Завадский в каком-то споре крикнул ей: «Это ваши слова, Фаина Георгиевна?!» Раневская ему в ответ: «Нет, я их взяла взаймы». Все засмеялись, потому что знали: Раневская в карман за словом не лезет.
Полина. А вы лезете?
Режиссёр. Мой карман пуст. Пардон, гражданин соврамши: у меня в кармане завалялась конфетка. Угощайтесь.
Полина берёт конфету, начинает смеяться.
Режиссёр. Я сказал что-то смешное?
Полина. Просто вспомнила слова Раневской: «Если человек тебе сделал зло — ты дай ему конфетку, он тебе зло — ты ему конфетку... И так до тех пор, пока у этой твари не разовьётся сахарный диабет.»
Режиссёр. Думаю, это не наш случай.
Полина. Согласна. Потому что у нас две твари. В паре.
      Смеются. Режиссёр обнимает Полину, целует.
Полина. Зачем вы это сделали? Я стара для вас.
Режиссёр. Но я не собираюсь вас есть.
      Снова смеются.
Режиссёр. Вы мне нравитесь, Полина. Очень.
      Снова целует Полину. Но тут появляется помощник режиссёра.
Помощник. Простите, Григорий Александрович, вас разыскивает директор.
Режиссёр. Скажите, что сейчас приду.
       Помощник уходит.
Полина (улыбнувшись). Теперь вся студия будет говорить, что вы целуетесь со старыми кошёлками.
Режиссёр. Пусть знают, что я предпочитаю антиквариат.
Полина (шутливо). Как не стыдно несколько раз подряд напоминать женщине о её возрасте.
Режиссёр. Нисколько не стыдно. Я говорил не о возрасте, а о вашей уникальности.
Полина. В чём же уникальность?
Режиссёр. Вы не только милы, но и умны. И, что не менее важно, остроумны.
Полина. Спасибо. Что ещё?
Режиссёр. Вы – представительница уникальной, древней профессии.
Полина (засмеявшись). Почему-то вспомнился один анекдот. Мужчина познакомился с женщиной в поезде и спросил, кем она работает. Она ответила: «Моя профессия начинается на букву Б, а заканчивается мягким знаком». Мужчина покраснел, а женщина пояснила: «Моя профессия – библиотекарь. А то, о чём вы подумали, –  хобби».
        Смеются.
Полина. Идите, вас ждёт директор.
Режиссёр. До завтра, Полина.
Полина. До завтра, Григорий Александрович.
Режиссёр. Можно просто Григорий, Гриша.
Полина. Не гоните коней, товарищ режиссёр.
Режиссёр. Я пытаюсь за вами угнаться. И, кажется, мне мало удаётся.
Полина. Вам кажется…


Сцена 4
Квартира ФГР. Раневская сидит за столом, пишет.
Раневская. «…Бог мой, как прошмыгнула жизнь, а я даже не слышала, как поют соловьи…». Как там у Анны Андреевны?
«Уходи опять в ночные чащи,
Там поет бродяга-соловей,
Слаще меда, земляники слаще,
Даже слаще ревности моей». Гениально!
     Появляется тень Ахматовой. Раневская не видит её.
Раневская. Помню, как ещё совсем юной девочкой прочитала стихи Ахматовой. И так впечатлилась, что отправилась из Таганрога в Петербург. Чудом нашла адрес, позвонила в дверь и, едва Анна Андреевна появилась на пороге, выпалила: «Вы – мой поэт!». Огорошенной Ахматовой ничего не оставалось, как пригласить в дом юную наглую провинциалку. Так началась наша дружба, продлившаяся много лет. Когда Анны Андреевны не стало, не смогла найти в себе силы поехать на похороны. Не хотела увидеть её мёртвой. Однажды меня спросили, почему не пишу об Ахматовой, если дружила с ней. Что я могла ответить? Не пишу, потому что очень люблю её.
Ахматова. Фаина, я очень дорожу нашей дружбой. Где-то прочла, что дружба возможно самая революционная форма любви. Она не связана с инстинктами или ожиданиями, не та, где у каждого есть какая-то своя роль, долг или привычка, а такая, где просто есть два человека, которые продолжают выбирать друг друга не потому что обязаны, а потому что хотят. В дружбе нет быта, нет родства, нет прошлого, а есть только настоящий момент.
Раневская. Дружба - это когда ты рядом не потому, что должен, а потому что по-настоящему ценишь. Работа может меняться, сердце может быть разбито, но ты всё равно звонишь, всё равно находишь слова, всё равно остаёшься, потому что тебе важно, потому что человек тебе важен, поэтому дружба - это самая революционная форма любви.
Ахматова. Вы разделяете мои убеждения, Фаина, потому что мы близкие по духу люди.
Раневская. Анна Андреевна, у меня было всего три кумира – Пушкин, Чехов и вы.
Ахматова. Лестно, но предпочитаю быть не кумиром, а другом. Ненавижу пьедесталы – на них люди бронзовеют, теряют связь с жизнью и перестают быть людьми. 
Раневская. Боготворя вас, зная наизусть многие стихи, я тогда мало знала о вас. Близко познакомиться выпало счастье только в 1941 году, в Ташкенте.
Ахматова. Вы помогли мне выжить. Спасибо.
Раневская. Помню, нашла дом номер семь по улице Маркса. Вы ютилась в полутёмной комнате, похожей на каморку. Когда вошла туда, вы сидели на кровати, укутавшись одеялом. Стоял жуткий холод. Я остолбенела, даже поздоровалась не сразу. А потом опомнилась, сбегала в город, нашла немного дров и картошки, растопила печку. А вы всё это время нерухомо сидели на кровати, посиневшая от холода и молчаливая. Я едва не разревелась, когда пришла мысль, что вы никому в мире не нужны.
Ахматова. Потом в своих записках напишете: «Она была бездомной, как собака». Только вам, Фаина, нужна была бездомная побитая собака.
Раневская. Я тогда старалась за вами записывать всё – где вместе гуляли, о чём говорили. Никогда не прощу себе, что записки по ошибке попали в печку на растопку. От вас у меня не осталось ничего. Только вы!
        Настойчивый звук во входную дверь.
Ахматова. Пришёл ваш журналист, Фаина. Как продвигается ваша книга?
Раневская. Медленно. Да я и не спешу. Доставляет удовольствие подолгу говорить с Борисом за чашкой чая. Прелюбопытнейший человек!
Ахматова. Вы же сами писали книгу…
Раневская.  Писать о себе как-то неловко. Точно моюсь я в бане, пришла экскурсия и рассматривает со всех сторон, а сложена я неважно. Три года писала книгу воспоминаний, польстившись на аванс в две тысячи. С целью приобрести пальто… Наверное, я зря порвала всё, что составило бы книгу, о которой просило ВТО. И аванс надо было возвращать…
     Стук в дверь повторяется. Голос: «Фаина Георгиевна, вы дома?»
Ахматова. Откройте вашему настойчивому соавтору. Иначе он вынесет дверь.
      Тень Ахматовой исчезает. Раневская уходит в прихожую. Слышен её голос оттуда: «Вешайте своё пальто сюда, в шкаф. Борис, вы видели: моль вылетела. Величиной с меня. Едва с ног не сбила паразитка. И когда ты уже нажрёшься!».
      Раневская с журналистом возвращаются в комнату.
Журналист. Фаина Георгиевна, я принёс ваших любимых фисташек.
Раневская. Прекрасно. Может отобедаете со мной? Я приготовила свою фирменную курицу по-французски.
Журналист. Фаина Георгиевна, неудобно – я всё время объедаю вас.
Раневская. Плохо объедаете, Борис. Посмотрите на мою нетронутую тушу. Может её моли предложить? Эта паразитка всё сожрёт.
Журналист. Давайте сядем за книгу. Издательство торопит, сроки поджимают.
Раневская.  Сядем. Пишите: «Я прожила жизнь не на своей улице и не в своей эпохе. Мне нужен XIX век». Вам понятна мысль моя неглубокая?
Журналист. Фаина Георгиевна, нашему читателю интересна история ваших личных драм. Можете рассказать?
Раневская. Я не совсем ещё выжила из ума. Никогда! Вам кое-что поведаю, при условии, что оно коснётся только ваших ушей и не будет записано. Клянётесь?
Журналист. Клянусь.
Раневская. Многое больно вспоминать. Будто сдираешь с одеждой обгоревшую на солнце кожу. (достаёт фотоальбом, из него фотографию, показывает журналисту). Читайте!
Журналист. "Единственному мужчине, которого я любила". Кто он?
Раневская. Моя первая любовь. Дипломат. Фамилию не скажу. Я познакомилась с ним в середине 1920-х годов в Крыму, где я работала в передвижном театре.  Молодую дурочку не мог не покорить красивый мужчина с блестящим умом. С ним единственным я, острая на язык, становилась молчаливой и мягкой. Мы встречались несколько лет, были счастливы вместе. Но однажды я решила разорвать наши отношения.
Журналист. Почему?
Раневская. Мой любимый был женат. Развестить он не мог, так как это сулило крах карьеры.  Даже не попрощавшись с ним, сбежала в Москву – мне тогда пришло письмо, в котором предлагали роль в одном московском театре. А чрез несколько лет прочитала из газет, что возлюбленный при загадочных обстоятельствах погиб во время одной дипломатической миссии.
Журналист. Простите, Фаина Георгиевна. Мы можем прекратить нашу беседу. Вижу, вам больно до сих пор.
Раневская. Я живу со своими старыми ранами, как со старыми друзьями. Мы друг с другом свыклись. Так что продолжим. Знаю, что мне приписывали и будут приписывать множество романов. Но в моей жизни было ещё двое мужчин, к которым я, мягко говоря, не ровно дышала…
Журналист. Я не буду спрашивать имена.
Раневская. Могу открыть их. Платоническими романами мало кого удивишь. Один из них – Качалов…
Журналист. Василий Иванович?
Раневская. Поначалу он был моим кумиром, богом театра. Я заболела им и не хотела оставаться одной из толпы поклонниц, искала встреч у ворот МХАТа,  приходила к Качалову домой. Но из этого сердечного увлечения так ничего и не вышло.  Мы остались друзьями.
Журналист. А третий?
Раневская. Фёдор Иванович, Феденька…
Журналист. Тот самый маршал? Московская богема судачила о вас.
Раневская. Московская богема – злоязыкая лживая сплетница: не знает ни одного правдивого слова.
Журналист. Но роман был?
Раневская. Что вы называете романом? Мимолётное увлечение, флирт, похоть? Ни одно из этих слов не даёт представления о глубине наших отношений, потому что ничего не было -  ни мимолётности, ни флирта, ни похоти. Фёдор Иванович был офицером старой закалки… Я сразу попала под его обаяние, но не могла поверить, что могу быть интересна ему как женщина. Мои отношения с мужчинами сложились по-другому, счастливее, если бы не мой ужасный нос.  Он испортил личную жизнь. Это позор моего лица!
Журналист. Фаина Георгиевна, не наговаривайте на себя. Нос как нос.
Раневская. Он должен был достаться носорогу, а достался мне. Не утешайте напрасно. Я уже свыклась с ним.
Журналист. Где вы познакомились?
Раневская. В Тбилиси. Василий командовал Закавказским военным округом, а я  с театром приехала на гастроли.  Тогда только-только вышел на экраны фильм «Золушка». Мы с Толбухиным встретились, и я была покорена, когда он искренне сочувствовал моей Мачехе. Он покорил меня, потому что был похож на мальчишку в маршальской форме.
Журналист. Наверно, только вы в нём увидели мальчишку.
Раневская (улыбнувшись). А он во мне, наверно, увидел наивную девушку из Таганрога, умевшую отдавать всё сердце тем, кого любила…(всхлипывает, закуривает). Дымлю, как паровоз. Фёдор Иванович тоже много курил. Себя не берег: выкуривая одну папиросу, он тут же брался за другую. К своим 55 годам нажил диабет и целый букет других болячек. Каким он был трудоголиком! Горел на службе! Даже лёжа в больнице, за несколько минут до своей смерти, уверял всех, что завтра выйдет на работу. Не вышел.
        Раневская отворачивается. Журналист видит, как содрогаются её плечи.

Сцена 5
Киноплощадка. Идёт съёмка.

Полина. Мариночка, я так рада вам. Нечастый вы гость, но желанный. Скоро придёт моя Ириша и будем вместе пить чай. Вы так бледны сегодня. Что-то случилось?
Актриса. Фаина Георгиевна, не знаю, как сказать…
Полина. Говорите, как есть.
Актриса. Ирины нет. Неужели вы не помните?
Полина. Не пугайте меня. Ирина скоро вернётся из театра…
Актриса. Не придёт. Она погибла. В автомобильной катастрофе. Полгода назад.
Полина. Не хочу слышать это. Ирина задерживается в театре.
      Молчание. Полина берёт папиросу, закуривает, отворачивается спиной к зрительному залу.
Актриса. Простите. Я, пожалуй, пойду.
Полина. Останьтесь. Девочка моя, если бы вы знали, как я одинока. Ирина, как и я, приехала в Москву из глубокой провинции. Красивая талантливая девочка. Без жилья. Скиталась по квартирам. Я приютила её, помогла поступить в театральный.   В ней нашла то, что всегда искала — чистую душу и преданность искусству. Она стала мне дочерью…
Режиссёр. Стоп, камера! Полина, чтобы играть Раневскую, нужно думать и чувствовать, как она. Что с тобой сегодня?
Полина. Мой Мальчик умер.
Режиссёр. Прости. Когда?
Полина. Сегодня.
Режиссёр. Съёмки закончены. Все свободны.
       Свет гаснет. Все уходят. Полина сидит за столом. Режиссёр подходит сзади, хочет обнять её, но она отстраняется.
Режиссёр. Хочешь, я останусь у тебя ночевать?
Полина. Не хочу.
Режиссёр. Почему?
Полина. Потому что я должна жить одна…
Режиссёр. Ты сейчас в шоке. Придёшь немного в себя, и мы вернёмся к этому разговору.
Полина. Не вернёмся.
Режиссёр. Но почему?
Полина. Я решила разорвать с тобой отношения.
Режиссёр. Что случилось? Когда?
Полина. Ты знаешь. Случилось давно. Почему ты не сказал мне, что женат, что у тебя есть дети?
Режиссёр. Какое это имеет отношение к тебе?
Полина. Имеет. Как я потом буду смотреть в лицо твоим детям?
Режиссёр. Ты больше не любишь меня?
Полина. Не имеет значение.
Режиссёр. Давно?
Полина. С тех пор, как я узнала, что ты лгал мне.
Режиссёр. Не лгал я, Полина! Просто щадил тебя. Думал, что наши чувства важнее…
Полина. Важнее кого? Детей? Да как язык поворачивается такое сказать!
Режиссёр. Дети – святое. Уверен, они со временем поняли бы меня.
Полина. Но простить вряд ли простили бы. Иди к семье, Григорий…Александрович. (протягивает листок).
Режиссёр. Это заявление об увольнении?
Полина. Это мои выписки из дневника Раневской. Читай.
Режиссёр (читает). «Я — кладбище несыгранных ролей. Я родилась недоношенной и ухожу из жизни недопоказанная и недовыявленная. Я недо... И в творческом смысле — тоже».
Полина. "Одиночество — моя профессия. Я к нему готовилась всю жизнь и теперь достигла совершенства".
          Полина встаёт и идёт в глубь сцены. Оборачивается. Долго смотрит на режиссёра и зрительный зал. Уходит. Свет гаснет. Занавес.



на фото - автошарж Фаины Раневской