Жизнь без авось. Рассказ 31. Дар без повода

Дар без повода

Рива Львовна Сапегина, перешагнувшая в свои шестьдесят лет условный рубеж «советского пенсионера», теперь была «русскоязычной репатрианткой» из Вильнюса. Спустя два года жизни в Кёльне она по-прежнему чувствовала себя на чужой сцене, где декорации были слишком чистыми, а правила игры — невыносимо ясными и лишёнными всякой эмоциональной амплитуды.

Она преподавала музыку — рояль и вокал — в маленькой частной студии, но главную свою миссию видела в окультуривании ближайшего немецкого окружения. В этом ей помогал её главный, по-настоящему крупный, «багаж» из прошлой жизни — коллекция балтийского янтаря. В Вильнюсе этот камень был почти валютой, частью идентичности, символом тепла и солнца, которых вечно не хватало. Здесь, в Рейнской области, он был просто бижутерией, часто безвкусной, купленной туристами на курортах.

Жили они с мужем Моисеем Исааковичем в добротном трёхэтажном доме. На первом этаже — семья Вёльфелей: глава семейства Клаус, инженер, его жена Ингрид, фармацевт, и их дочь, одиннадцатилетняя Майке.

Майке была абсолютной, почти эталонной, немецкой девочкой: аккуратной, вежливой, до педантичности, соблюдавшей расписание. Она всегда здоровалась первой, не шумела и никогда не забывала вымыть руки, даже если просто переложила книжку с места на место. В то же время Рива Львовна чувствовала, что Майке, как и её родители, держит дистанцию, некую невидимую границу, которую нельзя переступать без официального приглашения.

В тот вторник Рива Львовна возвращалась из магазина. В руках — две огромные сетки, полные запасов: она не доверяла немецкой привычке покупать продукты на один — два дня, предпочитая «затовариваться» на неделю вперёд.

Ключ предательски застрял в замке на общей входной двери, заклинило его, видимо, от сырости. Сетка с картошкой и капустой опасно наклонилась.

— Минуточку! — раздался за спиной тихий голос.

Это была Майке, возвращающаяся из музыкальной школы — со скрипкой в кофре. Девочка, не сказав ни слова, ловко подставила своё плечо под одну из сеток, а свободной рукой, не касаясь самой Ривы Львовны, придержала тяжёлую, дубовую дверь.

— Vielen Dank (1), Майке! — выдохнула Рива Львовна, втаскивая груз. — Спасла ты меня, дитя. У меня бы сейчас всё это «мишегасом» (2) по асфальту раскатилось.

— Gern geschehen (3), — ответила Майке, бесстрастно глядя на дверной коврик. — До свидания, фрау Сапегина.

— Стой, стой! — Рива Львовна, хоть и запыхалась, но уже почувствовала в себе импульс — дать «что-нибудь». Немецкое «спасибо» в виде сухого устного одобрения было для неё невозможным. Это был поступок, и поступок должен быть отмечен вещественно, «от души».

Она быстро поднялась к себе на второй этаж. Муж Моисей Исаакович смотрел новости.

— Моня, быстро! Мне нужно «отдарить» девочку. Майке мне дверь подержала. Если я просто скажу «спасибо», это будет позор и, прости Господи, «жлобство» (4).

— Отдарить чем? Конфетой? Шоколадкой? — Моисей Исаакович недоуменно поправил очки.

— Конфетой?! Это же не просто дверь, это помощь. Это внимание. Нет. Ей нужно что-то серьёзное.

Рива Львовна подошла к заветной, обтянутой бордовым бархатом, шкатулке.

— Вот. Вот оно.

Она достала крупную, овальную, почти медовую брошь из цельного, необработанного балтийского янтаря. Её Риве Львовне подарила тётка, художница, ещё до переезда. Вещь, вне всякого сомнения, дорогая, антикварная.

— Ривочка, ты что? Это же… это же тебе тётя Ева подарила. Ты же её ни разу не надевала!

— Тем более. Должно быть что-то, что нельзя «посчитать». Это дар. Понимаешь? Это — память о моей земле. И ей, Майке, оно, может быть, когда-нибудь пригодится. А сейчас это просто знак.

Она спустилась вниз, Майке всё ещё стояла у своего почтового ящика.

— Майке, иди сюда. Ты мне очень помогла. Это тебе. Это не просто «спасибо». Это — чтобы ты помнила.

Рива Львовна раскрыла ладонь. Янтарь блеснул в полумраке лестничной клетки.

— Это… брошка? — Майке впервые выглядела несобранной.

— Да. Балтийский янтарь. Его называют «солнечным камнем». Носи на здоровье.

Девочка, совершенно не зная, как реагировать, взяла брошь.

— Danke sch;n (5), — прошептала она, и тут же скрылась за дверью своей квартиры.

Рива Львовна вернулась к себе с чувством выполненного долга. Ей казалось, что она не просто отблагодарила ребёнка, а заложила краеугольный камень в фундамент настоящих, человеческих, отношений с соседями. В отличие от этих их «абштандов» (6) и «хаусорднунгов» (7).

Прошло всего два часа. На часах — без четверти шесть. Рива Львовна дремала на диване под тихий бубнёж Моисея Исааковича, когда раздался резкий, настойчивый звонок в дверь.

На пороге стояли Клаус и Ингрид Вёльфель. Оба были в строгой, почти официальной одежде. Лица — как будто вырезанные из гранита. Ощущение было такое, что они пришли не навестить соседей, а предъявить счёт за коммунальные услуги, просроченный на полгода.

— Добрый вечер, фрау Сапегина, — начал Клаус, и даже в его приветствии чувствовалась напряжённость.

— Добрый вечер. Заходите. Что-то случилось? — Рива Львовна почувствовала, как ей стало жарко.

— Нет, мы не зайдём. Мы пришли по поводу, — Ингрид держала в руках какой-то небольшой предмет, обёрнутый в бумажную салфетку. — По поводу этого.

Она развернула салфетку. На ладони, точно пойманное насекомое, лежала янтарная брошь.

— О, Майке уже показала? Красивая вещь, правда? — Рива Львовна улыбнулась. — Это мой личный подарок вашей дочери за помощь. Чисто символически.

Клаус Вёльфель выпрямился, и его фигура заняла весь дверной проем.

— Фрау Сапегина. Символ — это букет ромашек. Символ — это шоколадка, стоимостью в пять евро. Это не символ.

— Он стоит, вероятно, от пятидесяти до ста евро, — добавила Ингрид тоном эксперта-оценщика. — Возможно, даже больше, если это «настоящий» янтарь.

— Так, а в чём проблема? Я могу себе позволить отблагодарить ребёнка! — Рива Львовна оскорбилась.

— Проблема во взаимоотношениях! — Клаус повысил голос, но тут же понизил его до звенящего шёпота — так, чтобы не нарушить покой в доме, но донести свою мысль. — Почему вы дарите такой дорогой подарок нашему ребёнку?

— Потому что она мне помогла! У меня чуть все продукты на асфальт не рухнули!

— Подержать дверь — это нормальное социальное поведение (8) в Германии, — отрезала Ингрид. — За это не полагается вознаграждение, кроме простого, устного «спасибо».

Рива Львовна почувствовала, как привычный мир, где помощь и благодарность связаны золотой цепью, рушится.

— Так вы считаете, я что? Я её «подкупаю»? Я что-то от вас хочу?

— Мы не знаем, что вы хотите, — ответил Клаус, и это звучало хуже, чем прямой донос. — Но столь дорогой подарок создаёт обязательства. Он ставит нас в положение должников. А в нашем понимании добрососедство — это взаимное отсутствие вмешательства и создание прозрачных, контролируемых отношений.

— Подарок не должен создавать долгов, — подытожила Ингрид, протягивая брошь Риве Львовне. — Мы не можем его принять. Мы не хотим быть вам должны.

— Боже мой! — воскликнула Рива Львовна. — Вы просто не умеете принимать дар! Дар без повода! Это же просто… «нахэс» (9)!

— Мы умеем принимать подарки, — Клаус покачал головой. — Но только на Рождество или день рождения, и их стоимость должна быть соизмерима с уровнем близости и поводом.

— Акт помощи — это и есть повод! — почти закричала Рива Львовна.

— Нет, фрау Сапегина, — Клаус был непоколебим. — Акт помощи — это норма. А это — это попытка установить отношения, которые мы не запрашивали.

Ингрид положила брошь на порог, на чистый коврик, как какую-то опасную вещь.

— Мы не сердимся. Мы просто устанавливаем границы. Наш ребёнок не должен принимать от соседей подарки, которые могут быть расценены как взятка за что-либо. Даже за дверную ручку. Просим больше так не делать.

Они развернулись и ушли, закрыв за собой дверь своей квартиры с тихим, вежливым, но совершенно окончательным щелчком.

Рива Львовна стояла в дверном проёме, глядя на брошь на коврике. Янтарь, ещё несколько часов назад символизировавший для неё тепло и щедрость, теперь казался куском застывшего, враждебного льда.

В дверях появился Моисей Исаакович.

— Что случилось, Ривочка? Что за крики?

— Они вернули, Моня! Вернули! — Рива Львовна подняла брошь, сжимая её в кулаке. — Они сказали, что я «подкупаю» их ребёнка! Что я пытаюсь создать «обязательства»!

— Ну, что я тебе говорил, Ривочка? — Моисей Исаакович вздохнул. — Это же не Вильнюс. Здесь так не принято. Ты хотела «от души», а они увидели транзакцию. И главное — необоснованную транзакцию.

— Но где же здесь душа, Моня? — Рива Львовна почти плакала. — Как можно отказать в подарке, который даётся тебе от всего сердца, просто потому, что ты не хочешь быть «должен»? Они что, думают, что я завтра приду и попрошу их мыть мою посуду за этот «янтарь»? Это же «цурес» (10), а не жизнь.

Она вспомнила, как в Советском Союзе, если тебе помогли, нужно было не просто сказать «спасибо», а дать — банку варенья, палку колбасы, что-то дефицитное. И отказ был бы личным оскорблением, знаком неприязни. Это был не «долг», а «круговая порука тепла».

Моисей Исаакович погладил её по плечу.

— Ривочка. Здесь другая страна. Ты хотела человеческих отношений? Они их и дали. В рамках их «Хаусорднунга». Всё по правилам. Ты нарушила «личное пространство сделки».

Рива Львовна долго молчала, глядя в окно на аккуратно подстриженный газон Вёльфелей.

— Знаешь, Моня, что самое ужасное? Я им больше не помогу. Я не придержу им дверь, если они будут с тяжёлыми сумками. Я не скажу их Майке, что у неё красивая скрипка. Потому что, если я это сделаю, они подумают, что я хочу, чтобы они мне вернули эту брошку обратно. Или что я хочу в ответ «квитанцию». И это — страшнее любой «абштанд». Это — одиночество в толпе.

Она положила брошь обратно в шкатулку, закрыла крышку и заперла ключ. Дар был отвергнут. Не потому, что он был плох, а потому, что он был безвозмездным и неожиданным. В мире, где всё должно быть прописано, отчётливо, и соответствовать тарифу, «дар без повода» — это уже не щедрость. Это — «попытка установления отношений, которые не были запрошены». И это было самым горьким культурным недоразумением в её жизни в Германии.

 

Примечания:

(1) Vielen Dank (нем.) — Большое спасибо.

(2) Mishegas (идиш) — Мишегас — безумие, абсурд, путаница.

(3) Gern geschehen (нем.) — Не за что, всегда пожалуйста (буквально: Сделано охотно).

(4) Жлобство (сленг, разг.) — Жадность, прижимистость, невоспитанность.

(5) Danke sch;n (нем.) — Спасибо большое.

(6) Abstand (нем.) — Абштанд — в контексте жилья: денежная компенсация, которую новый жилец выплачивает старому за мебель, ремонт или другие материальные ценности. Переносное значение: дистанция.

(7) Hausordnung (нем.) — Хаусорднунг — Правила внутреннего распорядка в доме (типично для Германии).

(8) Normales soziales Verhalten (нем.) — Нормальное социальное поведение (термин для описания ожидаемых действий в обществе).

(9) Nachas (идиш) — Нахэс — радость, удовольствие, гордость, которую доставляют близкие.

(10) Tsores (идиш) — Цурэс — беда, неприятности, горе.