Право на верность

Противно запищал будильник. Как всегда. Лия встала, конечно, ругаясь. Натянула, конечно, неудобную одежду, закинула в рот еду и стала на своём лице рисовать образец из глянца. А потом пошла на остановку, чтобы идти, конечно, на нелюбимую работу. Вороны испражнялись звуком, и от них шли белые осадки в виде помёта. Это были единственные птицы города. Их крик был не песней, не разговором, даже не призывом партнёра для размножения, а именно руганью. Впрочем, под стать жителям города. В городе тоже бесконечно ругались: дома, на работе, на улице... В общем, человек человеку волк. Все друг от друга ждут агрессии, все близкие лишь номинально, по документам или для понтов.

Автобусы ходят очень редко, утренний рейс единственный, вечером чуть больше. Здесь все люди ненавидят работать, поэтому не завели никакие производства. Их-то надо обслуживать всерьёз, а не как в офисах. Зато когда шёл слух, что кто-то пропадал, разводили руками: «Что ж, денег нет». Впрочем, эта фраза служила оправданием в любой ситуации. Почему ненавидят друг друга? Денег нет. Почему изменяют? Денег нет. Почему плетут интриги на работе вместо работы? За такую зарплату стыдно работать. Все выглядят дорого-богато, но все нищие.

Это только первый день недели. Неделя опять пролетит, и в седьмой день, единственный выходной, будет расхламление и шопинг. Опять! В прошлый раз седьмой день ушёл на чтение модных журналов. А что ещё читать? Или на тусовку опять плестись. Лия после развода, когда психологи не могли ей помочь, пыталась найти ответ на кружке философии, но запутывалась только сильнее. Там говорили противоположное, а потом сообщали, что и то, и то – правда. Было ощущение, что даже земля качается под ногами. Впрочем, никто и не скрывал: «Философия вечно беременна и никогда не может родить». Впрочем, не могло родить ни одно саморазвитие, по тем дополнительным занятиям нельзя было потом работать.

Места в автобусе только стоячие. Никто о них не заботится. Упал кто-то – что ж, выживает сильнейший. Лия стояла у двери, на неё сыпались осколки. Ветер занёс в дыру грязный пакет с улицы, коих много там валялось. Каждое утро встречает горожан чёрно-грязной тьмой. Свет появляется ровно в девять, практически мгновенно, можно сверять часы. Небо становится равномерно серым, как заливка в чертеже очередного бесполезного отчёта на работе. И так держится до пяти часов вечера, в пять мгновенно темнеет. И так всегда. Каждый день и целый год одинаковая погода и одна длина светового дня. Температура воздуха – всегда плюс пять, осадков нет. На деревьях серые листья.

Рабочий день опять прошёл как полчаса. Пустая суета, какая была тут издавна. После такой же бессмысленной учёбы, на какую родители отвалили кучу денег, ведь здесь человек имеет право на оплату родителями высшего образования. Весь день кажется, что серые стены офиса раздавят тебя. Какая-то статичность, воздух стоит на месте, да ещё и окна завешены тонкими занавесками. Одинаковые тоненькие голоса, ужасные узкие юбки и шпильки, тонкие колготки, их хватает на неделю. Все перестают меняться в пятнадцать лет, а вес держат диетами. О, диеты и неудобство хоть официального дресс-кода, хоть праздничного, хоть даже дома – любимые темы для разговора.

Зловещий хрип донёсся до Лии. Это заядлый курильщик старался подавить мучительный кашель. Хорошо, что не Хронофаг. Хронофаг – это хищные часы, которые высасывают жизнь из человека. Они здесь живут уже лет пятьдесят, если не больше. Человек, к которому они присосутся, теряет память по кускам, становится пустым и апатичным. Плывут они в воздухе с пешеходной скоростью, но не убежишь – догонят. Плывут плавно, где-то на уровне второго этажа, ищут жертву. В них жертва видит даты будущих несчастий. Вместо тиканья – тот самый хрип. И к жертве от часов протягивается луч тьмы. Лия видела, как это бывает. Однажды, ещё в бесполезные студенческие годы, время пустого кайфа, к ней прилипла тоненькая струйка, после чего Лия напрочь забыла что-то очень хорошее из детства.

Вечер, как всегда, не принёс никакого утешения. Снова по телевизору шло то же самое. Мозг глотал и выплёвывал. После такого «отдыха» и традиционной очень долгой подготовки ко сну, которая начинается, как придёшь домой, чёрный провал. И утро, которое любить невозможно. Новый день обещал быть таким же. А что изменится? Кто-то говорил, что раньше было по-другому. Но сейчас двадцать первый век. И серый цвет – стильный, а все должны быть стильными. Прогресс торжествует, тоска внутри каждый день – так зарабатывать надо больше, оставаться после рабочего дня до десяти – одиннадцати, как другие, писать ещё много отчётов.

Рабочие мусоросжигательного завода несли очередные урны, куда свалили пепел умерших. Да-да, тела людей тут мусор, а человек – лишь потомок обезьяны. Умер – забыли. Нет, и всё. Сжигали всех вместе. Урна – мусорное ведро такое, в которое сваливают и переносят. Умер – забрали – сожгли – пепел на свалку.
- Рыжего долго жгли. Длинный, зараза.
- А, тот, со шрамом на щеке? Из соседнего квартала.
- Он, он! На улице нашли утром. Помер бы дома – пока не завоняет, один жил.
- А у него не было мизинца на левой руке? – быстро влезла в разговор Лия.
- Да откуда ж я помню? У нас не ведётся такая статистика. Да и зачем?

Бесполезно было объяснять мусорщикам, что именно так выглядел её бывший муж. Её Макс. Всё-всё сошлось. В утиль тела поступают без имени, а в полиции по закону всё равно ничего не скажут, она ведь ему никто. Лия в этот день опоздала на автобус и шла в кромешной тьме по своему кварталу. Забыть не получалось. Переключиться – всё остальное казалось не стоящим внимания. Право, что за фиксация? Это бывший, чужой человек. Почему о нём так хочется думать? В голову никто не залезет. Но почему Лия такая неадаптивная? Она же молодая, а молодые должны быть гибкими. Это даже не смерть близкого! Это не ближе соседа, а соседей здесь никто не знает.

Новый день принёс старые мысли. Не забылось. Почему-то захотелось увидеть его мёртвым. Увидеть, как он умирал. Лия не стала смотреть телевизор перед выходом. Всё равно ничего нового не покажут, очередная комбинация того же самого. Неожиданно вдруг расхотелось вообще когда-либо видеть эти шоу, потому что нового там не будет никогда. Почему? Потому что. Так оно устроено, оказывается. Жила, значит, спокойно, а тут вдруг такое... Это не престиж, не мода, не деньги – так почему должно быть интересно? Надо забыть. Это же бывший! Развелась – значит, человек не нужен. Разошлись, как в море корабли. Отношения – не контракт, а пока вместе хорошо. Значит, плохо было, неинтересно, захотелось прогресса, новой жизни.

Психологи говорят: «Никогда не вините себя. Если вы что-то сделали, о чём сейчас жалеете, на тот момент вы поступили правильно». А Лия никак не могла теперь себя в этом убедить. Она могла не разводиться. Она тогда ошиблась, ей показалось... То время всплыло в памяти с удивительной точностью, не только часы, но и даже минуты. Уж сколько раз твердили, что человеческий организм в целом устарел, потому и хранит в памяти ненужное, как с трудом худеет, хотя сейчас еды в изобилии и надо быть худым. Лия закрывала глаза и рисовала себе с максимальной чёткостью все подробности их последних дней. Она тогда сама захотела сделать их последними.

Лия подала на развод два с небольшим года назад. Незадолго до этого был год в браке. Последнее счастливое утро, первое на неделе. Хотя мысли о разводе родились ещё раньше. Тогда, когда Лия заметила, что вечера стали какие-то привычные, что ли. Не кружится голова больше. Идеальная пара – это когда увлечения общие, когда хочется одного и того же одновременно, когда острое чувство непрерывно, огромное включение... Это всё было и куда-то делось. Макс похож на деда, не хочет учить языки. Лия тогда решила, что скучает в браке. Макс не хотел разводиться. А в Сером Городе желание разводящегося – закон. Считается, что его свобода превыше всего.

В долгожданный выходной Лия пришла туда, где жил Макс. Теперь это уже совсем чужая квартира. Как будто и не было ничего. Лия смогла увидеть интерьер, пока её не вытолкала за дверь новая хозяйка: «Кыш отсюда! Никого больше тут нет». Ей хуже, чем Лии, удавалось соответствовать модным стандартам, поэтому она была килограмм на десять тяжелее и сильно пихалась. Лия шла по улице, где по серому асфальту вдоль серых стен летал серый мусор. Ничего, ничего не осталось от любимого! Вещи, которые забрала, выбросила при новогоднем расхламлении. Надо же начинать новую жизнь. Но почему в эту реальность так рвётся старая?

Так прошла неделя, потом вторая. Ничего не изменилось, ничего не забылось. Странное дело - не хотелось забывать! А такое выглядит нормально только у вдов. «Ну почему я не вдова»?! – на всю улицу закричала Лия. И тишина. Толпа ей не ответила. Не ответила на громкий крик. А может, вот так Макс кричал, умирая, задыхался – и всем так же было всё равно? Здесь же всем на всех плевать, у всех личное пространство. Ну, раз вдовам разрешается помнить, надо стать вдовой. Он же умер, а она помнит. Конечно. Разведённая хочет забыть, а вдова хочет помнить.

В центр оформления документов добраться было нелегко. Мало их было, люди редко-редко что-то оформляли. Да и пришлось взять выходной за свой счёт. Сломанный автобус полз на первой передаче, словно нехотя вышел на работу в первый день недели. Сейчас, скоро Лия станет не бывшей, а женой навсегда. Он же умер. Это когда дети, с бывшим приходится общаться. А Лия задолго до брака заработала бесплодие. Инфекции, аутоиммунный сбой – и всё. А говорили, свободная любовь – для здоровья... Эх, хоть бы ребёнок был. На кого он был бы похож? Наконец, очередь подошла, и Лия сказала, что хочет поменять семейное положение с разведённой на вдову.

Вдовы здесь – огромная редкость. Это означало, что мужчина не дожил до развода, может, умер на стадии эйфории, может, не успели довести дело до конца. Да и зачем жениться? Это считалось рудиментом. Поэтому современный столоначальник решил, что это просто причуда, чтобы не как у всех.
- А в честь чего такой тренд?
- Нет такого тренда. Это я сама хочу. Потому, что люблю.
- Никогда такого никто не слышал. Я не сплю? В любом случае это невозможно, потому что на момент смерти вы были в разводе. Вдова – это когда муж умер в браке. Так что нет.

Закон суров, но он закон. Отвергла любимого при жизни – в аду покаяния нет. Слишком поздно. Лия теперь могла ответить на вопрос, над которым смеялись: «Что значит штамп в паспорте»? Значит, значит, теперь это Лия точно знала. То, что ей никогда не приходило в голову. Между детьми и родителями в Сером Городе были только отношения проекта и обслуги. Ребёнок должен прийти по заказу, а родители - удовлетворить все его потребности. Так гласила официально принятая идеология детоцентризма. Родителей как людей Лия не знала, она видела лишь прыгающих вокруг неё в костюме белочки. Как тут можно пережить потерю? Друзья? Скорее столкнутые ситуацией молекулы. Никто никому ничего не должен, вот и всё.

А тут внутри происходило что-то странное. Лии должно быть абсолютно наплевать. Бывший – это никто. Так в чём дело? Почему хочется помнить? Хочется помнить, как он говорит во сне, как просыпается пораньше, где-то за полчаса до писка будильника. Как смеётся, шутит... Лия заметила, как переняла какие-то интонации. Как же хотелось хоть на минуту оказаться в их общем прошлом! Хоть бы приснилось! Но сны здесь никто не видит, считается, что это не полезно для здоровья, только при полной черноте мозги отдыхают. Лия не может забыть? К психоаналитику идти не хотелось. Опять начнёт вещать то же самое, что и в клубе «Развелась и счастлива», ничего нового.

Ноги не несли в этот клуб. Но может, легче снова стать пустой и весёлой? Какой смысл в памяти, если в ней официально отказано? Это когда-нибудь пройдёт. Дипломированные психологи должны помочь. Вот зал для новичков. Когда-то Лия тут была, ещё будучи замужней. Да-да, занятия начинаются не после развода, а до. Те самые слова про скуку в браке, про пустую жизнь, про выбор себя. Наверно, даже ни один Хронофаг в мире не смог бы уничтожить эти воспоминания. Макс не хотел саморазвиваться. Когда отказался от очередного абонемента, честно признался, что заниматься не будет, не надо тратить деньги, Лия и пришла в клуб.

Началась бомбардировка любовью. Опять какие-то слащавые благоглупости вроде «на тот момент ты поступила правильно». Слушать тошно. И вообще, какое-то невероятное ощущение зацикленности. Сколько туда не ходила – ничего не пропустила, получается. А ведь когда прекратила занятия, жалела, что не могла вечером заставить себя. Куклоподобный работник не дал Лии зайти к новеньким, а быстро протолкнул в премиум – для тех, кто развёлся больше двух лет назад. Тут Лия увидела то, что не видела никогда в жизни, но о чём стала догадываться. Это была эпичная, жуткая картина. Забыть такое невозможно.

Это напоминало классическое ток-шоу, переходящее в крик. Блондинка (кажется, такой цвет натуральным не бывает) вопрошала коуча, сохраняя спокойствие из последних сил:
- Почему у меня ничего нет? Мне обещали, что я стану успешной. Думаю, в премиуме мне помогут.
- В чём проблема?
- Мне сказали, что после развода я стану богатой. А я стала нищей. Оказывается, алименты меньше гораздо, их ждать приходится. А дети ждать не могут. Я потеряла хорошую должность! Я лишилась поддержки. Я не знаю, как платить долги за «новую жизнь».

Ей вторила другая:
- У меня ежемесячный платёж стал равен зарплате. А второй зарплаты нет. Школьникам нельзя работать до окончания института, такие уж законы. Алименты? Они не могут покрыть расходы на новую жизнь.
- Хоть пробовали приманить богатство?
- Пробовала. Всё купила, как сказали.
- Как сказали? Это базовый минимум. Богатство притягивается к тем, кто выглядит богаче.
- Но у меня нет больше денег!
- Вселенную это не волнует.

Ещё на одну гуру цыкнул:
- Хватит плакать! Развод – прекрасное событие. Нечем платить кредиты – это совсем другое. Вы проиграли суды против клуба.
- Это была не игра!
- Кричите. Аргументов нет.

Ещё одна сказала:
- Обещанное похудение – это, видимо, оттого, что есть теперь нечего и некогда. У меня выпали зубы.
- Ваши проблемы. Психологи этим не занимаются.

Ещё одна, с новейшей сумочкой:
- Вселенная плевала на меня! Я живу по последнему писку моды, но я забыта. Карты желаний хочется превратить в мишени. Я всё в точности повторила, как у всех счастливых разведённых.
- Вселенная умеет отличать подделки от оригинала, - смеётся.
- Это оригиналы! Я очень старалась.
- Какие претензии? Бывает, что желания не исполняются.
- Как?

Тут её перебила соседка:
- Где выдают богатых мужей? Я в отчаянии, десять лет уже. Я никому не нужна! Максимум пара вечеров. Обещали принца – где он?
- Отношения – дело тонкое. Замужество не может быть гарантировано.

Коуч сильнее растянул противную дежурную улыбку:
- Вы же понимаете, что вы в таком случае – всего лишь неудачницы. Никто вам не поверит, даже если у них самих всё ещё хуже. Никто не любит неудачников, здесь все хотят быть успешными. Здесь у всех высшее образование, к примеру. А вы хотите своими истериками помешать людям реализовывать своё право на развод.
- Здесь это не право, а обязанность какая-то.
- Это право на свободу! Не хотите – не разводитесь, никто не заставляет. Мы предлагаем и помогаем. Ну-ка улыбнитесь! В нашем городе надо улыбаться.

Лия ворвалась в зал для новичков:
- Хотите послушать разведёнку со стажем? Единственная правда, которую здесь говорят – что начнётся новая жизнь. Только она вам совсем не понравится, а вернуть ничего нельзя будет.
- Чё? – скривилась красноволосая, сидевшая ближе к гуру.
- Не будет у вас больше денег уж точно. Неоткуда. За развод не платят. Премий никаких. Одна с детьми - работодателю не выгодно. Путешествия, развлечения – после развода нет на это времени, приходится крутиться одной и затыкать все дыры. В премиум-зале, куда вас, конечно, не пустят, плачут женщины, которые повелись. Весь этот блеск – кредиты! Просроченные. Кроме гуру, им-то денежки несут вот такие как раз. Красивые фоточки и видосики – умение пользоваться редакторами. На самом деле развод – это бедность, одиночество и тоска.
- Ты чё городишь? – тоном пьяной хулиганки закричала другая, напротив красноволосой. – У нас всё будет хорошо! А ты – жалкая неудачница. Ты виновата, не развод! А мы сильные, у нас всё получится. Те неудачницы – это не мы. Если они, конечно, существуют.

Лия покидала этот бурлящий океан зла. После этого ещё больше захотелось стать вдовой. Вдовы хотя бы тихие и не злобные. Для них клубов нет, умерших тут принято забывать. Да и не пустили бы туда Лию. Она представила, как её гонят с позором: «Самозванка»! Но и оставаться разведённой больше не получалось. Никак. Разведённой Лия была с развода до вести о смерти Макса. Нет семейного положения «умер бывший муж». Но Лия теперь уже мечтала стать вдовой Макса! Может, она была бы даже не вдова, а замужняя? Она бы, может, его спасла. Почему нет? Если бы не получилось, она бы точно знала: сделано всё до конца, по-другому не могло быть. А тут могло!

Если ничего не осталось от любимого, может, самой это назначить? Выбрать символы воспоминаний о любимом. Вот по этой улице они ходили в конфетно-букетный период, тогда казалось, что быть вместе - вечный праздник. И по ней же она уходила после развода. Лия напрягалась, стараясь вспомнить, какими вещами дома они пользовались вместе. Скопировать интерьер? Но тогда нельзя будет расхламляться, все будут в новогоднюю ночь прыгать в новую жизнь, а Лия будет продолжать старую. Но тут Лия поймала себя на том, что ежегодно новое не вызывает никаких мыслей. А вызывают уличные стены, которые не меняют. Хотелось чего-то такого, что могло бы напоминать о её счастливом замужестве.

Именно счастливом. Лия теперь не боялась этого слова. Брак обесценивают из каждого утюга уже много лет, Лия не жила в другой реальности. Кругом цвело сожительство и просто свободные отношения, встречи с разной глубиной. Но почему так не отпускает? Какие слова друг другу говорили, как целовались, как даже мечтали, строили планы... Хорошее доставалось из корзины и бережно расставлялось в голове. Это то, что больше всего запрещалось в клубе «Развелась и счастлива». Он не хотел учить английский вечером, потому что любил готовить. Поэтому занимался действительно любимым делом. А Лия даже не помнит, что тогда учила. Полезно, полезно – а в голове какой-то туман. Хочется ясности. Хочется помнить то, что учили не запоминать.

В окно смотреть не хотелось. Какими-то противными, а не соблазнительными в один момент показались похабные рекламные щиты за окном. Небо? Кажется, вытянешь руку и упрёшься рукой в противную серую массу. Лия копалась в столе. Вот свидетельство о разводе, гламурного цвета. Вот что получила от него? Это билет в страдания, который не уничтожишь. Это не лист бумаги, это решение. Лия умрёт, а оно будет жить – предательство под видом освобождения. Развод во всех смыслах слова. Лия готова была каждый день говорить всему миру, что её обманули, что это ловушка. Ей было стыдно назвать себя разведённой, а вот признать свою ошибку – нет.

Назавтра, в первый день недели Лия шла с работы на автобус и увидела деревце. Оно только проросло на стене здания. Завтра его уже не будет: выдернут и с ненавистью растопчут. Лия аккуратно вытащила корни из расщелины, привезла в переполненном автобусе и посадила во дворе. Это их с Максом дерево. Оно напоминает исключительно об их любви. Не будет в этой зоне никаких бытовых дрязг, никаких обид. Какая разница, где стояла чашка? Правильная расстановка вещей ведь ничего не дала. И не даёт. Все как были нищие и озлобленные, так и остались. Причины ссор были того не стоящие, а вот оскорбления – настоящие. Было по-настоящему больно, агрессия от своих куда страшнее.

Лия каждый день приходила к дереву и разговаривала с Максом как с живым. В этом было точно больше смысла, чем в убогих тренингах, кои считаются здесь страшно полезным делом. Пусть Макс будет здесь. Не в мусоре. От него не избавились, не вытеснили из головы. Он по-прежнему нужен. Его доброе дело – стать мужем Лии – живо и сейчас. Не забыто, как он старался помочь, как не хотел разводиться, как ласково говорил тогда: «Может, ты ошибаешься? Скажи, в чём я не прав». Голос мягкий, глаза добрые. Лия по памяти сделала портрет. Она точно вдова. Жизнь после смерти отрицают, но любовь после точно есть, Лия теперь уже точно не поверит в обратное.

Лия ходила по улице и понимала: пространство здесь безумно ограниченное. Как в мультиках, где герой уменьшается и попадает в мир малюсенькой коробочки. Кстати, почему все хотят жить в мультяшном мире, если он и так здесь? Причём тот, кто рисовал, вообще не старался, это видно. Более того, он явно всё это ненавидит. Какие-то грубые штрихи, порванное пространство, злобные кляксы. И зачем тратят краску и память на цветные картинки, если можно обойтись чёрно-серым с тем же результатом? Ну, почему природа некрасивая, и так понятно: её красота здесь никому не нужна. Никто всё равно её не видит, каждый в своих мыслях: о ненавистной работе, о нехватке денег, об очередной ссоре, как бы красивее и жёстче кому-нибудь ответить...

Лия перестроила быт. Она уже сто лет не включала телевизор. Что-то пропустит? Да то же самое, и что и год назад, и два, и три, и десять. Всё как-то странно повторяется всё время. Кажется, сто лет пройдёт – и зря. Косметика вскоре повторила судьбу телевизора. Зачем что-то на себе рисовать? Лия что, сама по себе плохая, уродливая, что ли? Начало и конец дня уже не сопровождались длительной подготовкой с множеством ритуалов. Подписки на всякие курсы тоже теперь не нужны. Зачем в очередной раз узнавать, как будут на других языках разные бытовые понятия, если можно в одной системе сигналов быстрее развивать мысли? И курсы макияжа – постоянное унижение. Нет у Лии недостатков, нечего скрывать и нечего подчёркивать, не надо рисовать на лице какую-то ситуацию. И вещи новые покупать незачем, за модой всё равно не угнаться никогда. Свободное время появилось.

Разведёнки не хотели принимать Лию в свою компанию. Именно разведёнки; Лия уничтожала в своей речи все неприличные слова. Но считать ли это неприличным? Ей устроили настоящую травлю в ответ на попытки их утешить. Они отказывались связывать свои проблемы с тем поступком, словно забыли те свои слова в клубе. Деньги не брали, говорили, чтобы она их не позорила, они не нищие, лучше микрокредит возьмут, их всем дают. Вещи? Тут говорить нечего, всем нужно только новое, дорогое, по последнему крику моды. А когда одна сильно разрыдалась, Лия захотела её обнять, в ответ получила удар со словами: «Личное пространство»! После этого над ней стали смеяться сильнее.

Лии пытались назначать свидания. Конечно, только встречи и сожительства. Но Лия точно этого не хотела. Зачем? Развлекаться? Но как-то совсем не хотелось. Зачем много мужчин, почему это круто, если в итоге ни одного не любишь? В браке у Лии не было любовника, хотя психологи советуют, мол, держит в тонусе. А Лия думала, что тогда любить не получится, ведь тогда муж станет врагом, ненавистной работой, а любовнику обрезки времени – в итоге ни тому, ни другому. Типичная местная суета. И ей предлагали роль любовницы при женатом, она всё время отказывалась, одна видела в этом унижение, тогда как другие заводили по несколько и бегали между ними бесконечный марафон.

Какая-то толпа на улице поставила старые часы. Они исправно показывали три часа дня. Их начали бить, рубить корпус и циферблат, рвать несчастные стрелки. В итоге шестерёнки разлетелись на осколки, остальное – в щепки. Часы погибли. Не будет больше этого хорошего механизма. А ведь кто-то его делал, старался, эти часы помогали кому-то следить за временем, на работу не опоздать, на свидание вовремя выйти. Лии хотелось плакать. Это не макет зла, это жертва. Хронофаг бы точно обрадовался, он радуется, когда уничтожают что-то хорошее. Этот злодей смеялся бы хохотом из фильмов, что хорошие часики убили, а зло в себе вырастили.

В разгар рабочего дня сквозь стену впорхнул Хронофаг. Одна коллега Лии уже подвергалась его нападению. И вот сейчас хищные часы летят именно к ней... Что делать? Все спрятались, как мыши, в невидимые норки. Лия произнесла громко: «Добро сильнее зла. Любовь сильнее бессмыслицы. Счастье возможно, и оно не в суетном, не в престиже, а в верности. Развод никого не делает счастливым, я была не права тогда». И тут Хронофаг как-то странно задрожал, съёжился. Это видела только Лия, остальные подняли глаза только тогда, когда хищные часы бросились наутёк, словно это их собирались съесть. Никто не понимал, что происходит. Он летел, как неисправная машина, будто выдыхаясь.

Лия была одна всегда и везде. Её никто не слушал, её все отталкивали. Прогнала Хронофага? Тут все верят в супергероев, человеческий героизм не в чести. Над её словами смеялись. Тут каждый человек маленький, каждому всё некогда. Все торопятся куда-то, сбиваются с ног на своих жутких каблуках, всё важнее, чем помощь кому-то, даже саморазвитие, какое забудется через неделю. Делать было нечего. Все ныли, но никто не хотел никакой помощи, дружбы тут никакой не бывает. Прогулки не имели смысла, всё было слишком одинаковое, нудное и бессмысленное. Кроме любви к Максу. А ещё вспоминались родители. Хотелось им сказать «спасибо».

Уже год со дня смерти Макса. Дерево Лии из беззащитного стало крепким, даже крепче взрослых деревьев. Листья больше и плотнее. Теперь точно может выжить без ухода – это почему-то подумалось Лии. Его уже не сломать и руками не выдернуть, вандалов перестало манить. Лия думала, что так будет ещё много-много лет. Интересно, сколько здесь живут деревья? Больше ни одного дерева Лия не нашла, поэтому единственной осмысленной деятельностью оставалась память о Максе. После случая в клубе она больше никогда не ходила к психологам, они не помогают, а уничтожают надежду на помощь.

Показалось? Нет, не показалось. Рядом никого и ничего. Бросая на всё чёрную тень, летит Хронофаг. Конец рабочей недели, усталость, между прочим. Лия одна на улице. Знакомое пятно где-то впереди. Вдруг, шагах в пятидесяти, остановилось на полном ходу и бросилось обратно. Что? Лия продолжала идти в ту же сторону, а пятно именно удирало. Вот и остановка. Хронофаг улетел уже за горизонт. Может, это после того случая с коллегой? Лия не говорила те слова, но у неё были такие мысли. Хронофаг явно не хотел втянуть такое в себя, он лишает хорошего тех, кто в злобе, раскаяние он не может видеть, ему не нужна такая энергия.

На следующий день Лия шла по улице. Единственный выходной. Одиннадцать часов утра, все ещё в отсыпной коме. Пора домой сейчас. Из окна валил чёрный дым. Всё выгорело дотла. На какую-то помощь здесь рассчитывать вообще нельзя, государство занимает позицию «никто никому ничего не должен», а попытка подружиться с соседями закончилась дракой по их инициативе. Лия в отчаянии шла всё дальше и дальше. Была уже половина второго, это километров пять от дома. Всё, теперь окончательно чужая, теперь не арендатор, а никто. Кредиты – та ещё ловушка: если их берёшь, сразу погрязаешь, как в болоте, не берёшь – падает рейтинг. Мысли кончились, Лия опять стала думать о Максе.

Небо какое-то другое? Какое-то светлое пятно показалось! Хронофаг пришёл в новом обличии? Точно нет. Высоко слишком, но это не главное. Главное – оно не вызывало таких эмоций. Ничего тяжёлого, мерзкого и зловещего не было. Скорее что-то естественное и даже дарящее. Этот светлый круг превратился в неровный полукруг, а затем спрятался. Необычно яркое всё вокруг. Из-за угла вышел великан выше Лии на голову. Что происходит? В Сером Городе все ростом сто сорок сантиметров. Потом ещё одна женщина, такая же огромная. Это не обувь такая, это пропорциональный гигантизм. Хронофаг точно не мог такое сотворить, ведь он не несёт свет, от него никогда не бывает лучше, он только лжёт о своём могуществе.

Лия пошла обратно по той дороге – а там дома совсем другие. Подошла ещё одна гигантская женщина и спросила, всё ли в порядке. Ну и ну! Входа в Серый Город не было. Никак не находился. На автобусной остановке была карта, и на ней в пяти километрах ничего такого не значилось. Дальше без лишних подробностей. Оказалось, что это мир со смыслом. Вход, видимо, для того и закрылся, чтобы не испугаться, не схватиться за завтрашний рабочий день, не собирать сундуки с вещами, хотя в этом случае собирать-то нечего. Лия знает, что в этом всём можно закопаться лет на семьдесят. Даже казалось, что перенесённое в этот мир растаяло бы сразу же. Здесь всё другое. Здесь точно есть смысл.

Лия делала документы. Всё с нуля.
- Что с семейным положением?
- Вдова.
- Так и запишем.
Это невероятно! Получилось! Значит, она прощена? Ей позволили стать той, которая любила до конца. Но ведь это как раз правда. Её покаяние принято. Не всё можно исправить, но можно начать жить по-другому. Государство объявило её вдовой. А значит, у неё теперь есть право на память. Право, которое признает каждый, хоть в госучреждении, хоть в дружбе. Это любовь навсегда, легальная, легитимная. Погода за окном была не очень: дождь со снегом, ледяной пронизывающий ветер. Но постепенно доходило, что теперь всё по-другому. Теперь Лия навсегда жена своего Макса.

Документы сделала – теперь пора на работу устраиваться. Здесь точно всё будет не так. Лия уже поняла. Она видела, как люди с радостью идут с утра трудиться. Короче, её записали на курсы реставраторов. Без лишних подробностей. Стоит только сказать, что это была совсем не такая учёба, как в Сером Городе. Там были рейтинги – здесь все друг другу помогают. Там покупали сессии – здесь это просто немыслимо, ведь знания понадобятся для труда. А ещё, делая пропуск для работы уже после окончания учёбы, Лию спросили:
- Семейное положение вписываем? Это по желанию.
- Да! Я вдова.
Лии приятно рассматривать документы, где есть семейное положение.

Однажды в ожидании своей очереди по талону Лия рассматривала информацию на стенах. Счастье родительства, Лии недоступное, оформление чего-то там... В глаза бросился плакат: «Не обманывайся! Ты не вдова!». Тут, правда, больше про детей, насколько различается материнство после смерти мужа и после распада семьи. С одной стороны на грязно-розовом фоне стоит будто бы землячка Лии: ключицы торчат, мерзкая голливудская улыбка, брендовые шмотки, вандальные рисунки на лице, высветленные волосы – частый, кстати, атрибут «новой жизни» после развода. Вокруг письма о задолженностях рядом со свидетельством о разводе и разруха в квартире. Дети печальные и озлобленные, их глаза не врут. Где-то на заднем плане спивается бывший. И страшные цифры статистики.

С другой стороны та, кем Лия хочет быть. Крепкая, с чистым лицом и своим цветом волос. Портрет любимого, рядом со свидетельством о смерти – информация о льготах, а ещё подсчитано, каких расходов разведённой нет у вдовы. Хорошая обстановка, дети с нормальным развитием. И тоже цифры, но совсем другие. Риски в остром периоде, а потом всё приближается к норме. То есть, если любила до конца, не только общество поможет, но и сама жизнь, сама судьба не сломанная и не страшная. Семья мужа – по-прежнему родные, авторитет отца сохраняется... Лия измерила рукой фигуры обеих героинь. Они что, одного роста? А как будто вдова на две головы выше.

Здесь развод осуждают! Что, правда? Тут до Лии дошло главное отличие этого мира от Серого Города: зло здесь тоже есть, но оно не безальтернативно. Можно быть доброй – и ты не одинока, ты встретишь понимание. Есть законы, правила. От идеалов не отказываются, их не осмеивают до конца. А ведь отказ и осмеяние начинаются с уверенности, что добро невозможно. «Все так живут», «на тот момент ты поступил правильно» - чёрное и белое в Сером Городе смешано в мерзкий серый, день и ночь смешаны в серый инвалидный «день» с освещённостью двадцать люкс, что соответствует ночнику.

Лия читала. Смотрела фильмы. Слушала музыку. «Расторжение брака» - насколько же иронично звучало это название для неё! Достаточно ли она отказалась от ада? Не тянет ли к чему-то там? К утренней лени, например, и позорному будильнику на тринадцать тридцать, к суете, которую хочется считать упорным трудом... К престижу, которым накачивают там всех с рождения. Как раз длинные уродливые улицы, только после воображения ничего не появляется, всё за денежку. Точнее, всё такое же пустое и бестолковое. Вещи нельзя починить, они именно так сделаны. И сумерки эти после заката, но не перед восходом явно. Серый Город всё время умирает.

«Спектакль окончен, гаснет свет» - уж не про неё ли это песня? «Посиди со мной, поговори со мной» - если приходится это представлять, значит, он не может прийти, сказать? Он мёртв? Зачем здесь это мерзкое слово "бывший»? Бывших нет, есть преданные и предатели. Бывшая любовь, бывший близкий... «И многоточий больше нет» - конечно, если смерть стала точкой. Почему автор так стесняется сказать слово «смерть»? В песне явное поведение вдовы. Бывших выбрасывают из памяти без жалости. Им говорят гадости, их вещи выбрасывают. «Посиди со мной, поговори со мной» - это хочет Лия, это она представляла возле своего дерева.

«Дьявол носит Прада» - Лия узнала свою прошлую работу. Тот же бесконечный бег, о котором неприятно думать с утра единственного выходного, страх и ненависть, окончательно наступающие в девять утра рабочего дня. Такое ощущение, что всё это можно проспать, прогулять – и ничего не изменится. Каждый день там так же унижают, а все друг другу конкуренты. А кто такие конкуренты? Кто такие друзья, союзники – понятно, там таких не было. Кто такие враги – тоже понятно, те, кто однозначно не прав и кого надо побеждать. А конкуренты? Такие же, как ты, с теми же целями, но их надо побеждать... Бред. «Каждая девушка мечтает об этой должности» - вот-вот, Лия то же самое слышала.

«Смерть ей к лицу» - снова привет из её прошлого. Мёртвые внутри люди, мертвецы шевелящиеся. В Сером Городе рост ниже, поэтому там стандарт худобы – двадцать пять килограмм, это как здесь сорок. Ещё хорошо, что не все его там достигают, а то бы совсем не люди были – тени одни. Все «девушки» до конца жизни. И тоже всё время говорят, что скоро все будут жить сто двадцать лет, потом сто пятьдесят, двести... Чтобы складывать деньги, чтобы продлить молодость с дорогими и скучными по сути удовольствиями. Люди закрашивают свою внутреннюю мёртвость всякими красками на лице. Нет её? Начнёшь закрашивать - появится. Гламур жесток.

Это была лишь малая часть. Сколько открытий совершала Лия! Всё только начинается. Здесь тоже есть либеральные психологи, советующие всё забывать. Но Лия забывать не будет, а запомнит преодоление. Весной Лия посадила много деревьев. В память о Максе, обо всём хорошем, что было, есть и будет. Убрала мусор на субботнике, посадила огород подопечной старушке. В этом году ожидается много яблок. Это какой-то парадокс расстояний: Макс здесь кажется ближе. Лии иногда снилось, что это всего лишь сон, через пять минут сработает будильник и придётся тащиться в серый офис, что опять темнота и серятина. Ещё было, что это лишь каникулы, отпуск, погостит чуть-чуть – и назад. И Хронофаг пытался прорваться, но Лия его крестила – и он исчезал без следа.

Лия вышла из Серого Города в середине ноября. В это время световой день был примерно такой же, солнце всходило после девяти и садилось позже пяти. Но потом становился всё короче. Лию охватил ужас, она-то не знала, что так бывает. Как если бы не было радуги, люди после всемирного потопа боялись бы любого сгущения туч, ведь раньше дождей не было. Теперь в мире ещё темнее? Почему? Свет опоздал на полчаса в конце ноября. И тогда Лия узнала то, что и подумать не могла: оказывается, день будет всё короче ещё месяц, а потом будет расти. И не до старого, а сильно-сильно. Здесь в феврале будет светло в шесть вечера, в марте – в семь. Что, в июне даже в десять?

Дальше в поисковике всплывали всё более интересные страницы. Есть, конечно, места, где круглый год солнце всходит и заходит одинаково. Но там это происходит через двенадцать часов, а не восемь. И там лето всё время. Зелень, цветы, высокое солнце и бархатные ночи. А не всего восемь часов, как в Сером Городе. У него вообще нет аналогов на Земле, это какой-то адский город, хотя называет себя раем. Вечный ноябрь, не уравновешенный маем. Ранняя темнота, не означающая долгий свет через полгода. Страдания без смысла, хотя жители Серого Города больше всех кричат о свободе от страданий.

Лия набирала вес. Но теперь это её вовсе не пугало. Здесь же не Серый Город. Здесь еда даёт силы, чтобы трудиться. Здесь это не мусор, а ценный дар. Так говорят мудрые люди, которые куда лучше фитнес-тренеров, заставляющих выбрасывать еду, чтобы быть худой. Из застывшего подростка она превратилась в пусть маленькую, но женщину. С тридцати двух килограмм показатель дошёл до сорока двух. Теперь на ней не болтается женская удобная одежда (в детские отделы она не заходит). А ещё голос стал ниже. Лия записала свои мелодии сразу, а теперь ещё раз. Из музыки она слушает только взрослых, не любит молодёжных исполнителей: в них привет из Серого Города.

Есть ли дома у Лии часы? Да, механические. Ручные. Будильник на пружине, что заводится раз в двое суток. Это рабочий инструмент, он не может быть страшным. Да и время тут совсем-совсем другое. Отсчитывается не бессмыслица, а дела и опыт. Здесь у дней недели есть названия, а не только номера. Их точно семь, а не как будто шесть. Лия теперь знала: жизнь не заканчивается на семидесяти – восьмидесяти годах, и лучшее время – не пятнадцать лет, а впереди. Время идёт совсем не так, как было в Сером Городе: там всё было как бесконечная суета, как белка в колесе, а достижения не лучше разочарований. Здесь никакого дня сурка не было, каждый день – особенный.

Насчёт солнца – не розыгрыш. Лия сама следила, как спортивный судья. Сначала становилось всё темнее по утрам. Неравномерно, даже закат становился позже при общей убыли. Потом объявили день зимнего солнцестояния. Затем, уже к новому году, день начал потихоньку расти. На минуту сначала. Потом на две. Февраль – уже светлая зима. Март выдался морозным и солнечным. Лия была в шоке: одно дело – читать об этом как теорию, другое – видеть самой, что бывает светло в восемь утра и в семь вечера. Глаза привыкли постепенно. Апрель – точно светлая половина года. Вечера длинные-длинные! Птицы поют. Розовые ласковые зори, ручьи, зелёная, а не серая трава. Тучи, дождик, гроза первая в конце апреля. Всё это живое.

Май ещё светлее. Цветы, подросшая трава нежного цвета. Солнце высокое-высокое. Ощущение прекрасной бесконечности. Свет невечерний, какой будет в будущем веке, а сейчас его часть, чтобы у людей не было шока с непривычки. В один из майских дней, который показался Лии противоположным дню развода, она приняла крещение. Лия прочитала, что летом сумерки могут держаться всю ночь. В ночь на выходной сама проследила, как заря передвигается по небу. Это уже начало июня. Ночь скромная, синяя. Ярче дня в Сером Городе. Конечно, ярче. Даже декабрьская полночь, когда солнце ныряет очень глубоко, светлее того серого полудня.

Ещё во время учёбы Лия поймала себя на том, что хочет на работу. Там дело, настоящее. Не какая-то адская бессмыслица, что была в Сером Городе. Лия возвращала память, расчищала творчество от варварства. В Сером Городе такого быть не могло, там любили как раз крушить чужой труд и стирать прошлое. А какой смысл жителям Серого Города трудиться на благо потомков, если ничто не ценится? Дети с рождения становятся наглые, исполнение всех капризов рождает новые и новейшие капризы, чему-то порадоваться и уж тем более кого-то за что-то поблагодарить – Лия такое не видела. Нет радости, нет старания – и ничего не хочется, всё кажется вынужденным злом, кроме алчности...

Лия познакомилась с соседями ещё зимой. Оказывается, это интересно, это целый мир. Это не временщики из Серого Города, какие только кричать умеют. Здесь люди интересуются друг другом, обмениваются чем-то... У стариков не только соцработники от государства, но и добровольно приходят разные знакомые. Лия сама стала помогать одной старушке на этаж выше. У этой старушки не было ни следа искусственной молодости на лице и дома, ей было по-честному восемьдесят пять лет. Появились подруги.
- Привет, Анна, императрица вдовствующая.
- Да я не вдова, я разведена.
- Просто я к тебе очень хорошо отношусь, поэтому ты вдова для меня.
- А если бы плохо относилась?
- Тогда бы всё равно лучше было бы думать, что ты любила до конца.
- Понятно.

Анна зауважала Лию. Человек с принципами старается видеть в других хорошее. Она не хочет превосходства, хочет, чтобы все были такие же даже в том случае, если они враги. Что-то совсем не похоже на классическую куриную иерархию. Лия ходила на саморазвития? Училась только тому, что действительно нужно. Починить мебель старушке. Помогать людям в трудной жизненной ситуации. Оказывать первую помощь, если кому-то стало плохо. Ну, водить машину нельзя: рост и здоровье не позволяет. А вот участвовать в ремонте дома можно.

Умирал сосед Лии. Вызвали священника, но больной стал отказываться. Что ж, у Льюиса из ада в рай ехали на автобусе, а тут он поедет на электричке, как с работы.
- Это надо было с детства, у меня никаких добродетелей, никаких успехов.
- Нужно одно лишь – покаяться. Отказаться от того, что было плохое, исправить заблуждения. Никто не требует невозможное. Оставь грехи, выбрось! Это тяжкая бесплодная ноша.
- Ну, я не могу так быстро.
- Это как последняя электричка. Последняя. Больше никогда, вообще никогда не будет такого шанса. Ад – это ведь бессмысленность. Там не будет любви, не будет близких. Нельзя будет что-то полезное делать, а это, поверь, очень тяжело. В моём Сером Городе было так.
Через пять минут после причастия сосед умер. Всё-таки сделал шаг на слове «закрываются», и двери закрылись за спиной, а не перед носом. Чёрные злодеи опоздали навсегда.

Потом наступил июль, и солнца стало смещаться уже к полудню. Особенно было это заметно вечером, при окончании работы. Сначала в это время был ясный день. Лия окончила учёбу и устроилась ближе к концу июля. Потом солнце стало висеть где-то низко, всё ближе к горизонту. В разгаре сентября Лия ехала домой уже в розовых сумерках. Потом эти сумерки становились всё темнее и застигали уже во время смены. Утро тоже сдавало позиции. Сначала восемь часов утра, как и восемь вечера – безоговорочный день. Но в октябре это уже не так, уже солнце только встало. В ноябре это уже сумерки и ночь, смены кажутся длиннее.

Снова была осень. И даже ноябрь. Но это была осень после лета, перед зимой и весной. Это не бесконечная жуткая осень без смысла, как в Сером Городе. День убывает, чтобы снова расти потом. В Сером Городе нет времён года и названий месяцев, поэтому и день рождения, и смерть Макса Лия решила сделать ноябрьскими, в начале и в конце соответственно. Вообще, ни один месяц в нормальном мире не вязался с этим, но ноябрь подходил по погоде и солнцу. Отмечать тридцатидвухлетие и поминать Макса собирались новые знакомые Лии.

Анна сказала:
- Ты сейчас здесь сидишь, а в это время кто-то поселился на твоей бывшей улице где-нибудь.
- Хочешь сказать, в мой город кто-то сознательно переселяется?
- Знаешь, в Содом и Гоморру переезжали не только извращенцы. Как на Запад сейчас едут не обязательно за сексом. Переезжают за богатством и думают, что разврат вокруг – это то, что можно как-то игнорировать, потерпеть как-нибудь, главное – большой доход и престиж, успешный успех. А потом начинают сочувствовать, симпатизировать... Даже если, как в твоём городе, денег на всё не хватает и плохо относятся люди вокруг, гордость не даст признать, что обманулся. Так и совращаются.
- Бывает ли, что такие планы полностью реализуются?
- Бывает. Кумир здесь не вырывается из души, а остаётся последней игрушкой безнадёжному человеку. Выпрошенный крест срывает спину. Мигранты в ад словно берут кредит под посуточные проценты.
- Они не знают, что там жизнь бессмысленная?
- Знают. Им смысл не нужен, они от него отказались раньше. Они раньше посвятили себя гонке за деньгами и удовольствиями, вера и надежда у них – на суммы на счетах, на счастливые предметы, западную психологию... Не хотят они ни дружить, ни трудиться для пользы. Для них гулять – это не на природе, а кутить.
Лия не злорадствовала. Она подошла к окну и посмотрела в небо, не туда, где невидимые хронофаги, а выше. Так делают только вдовы.