Глава 33. Чужой двор, свои правила

В кабинете Лунцзяна снова собрались Линфэн, Байхэ и Хошэнь. За стеклом экрана тускло светился силуэт Уцзи и Тяньшу — они, как всегда, подключались удалённо. На лице не отражалось ни времени суток, ни важности встречи, только живой интерес.
Лунцзян сидел, сложив руки на столе. На лбу залегли резкие складки, подбородок слегка выдвинулся вперёд — весь облик выдавал напряженную работу мысли. Взгляд блуждал где-то вдалеке, но когда заговорил, слова обрушились на присутствующих без предисловий:
— Кто этот Чжао Минь?
Байхэ слегка повёл плечом, будто вопрос забавлял.
— Уличный бандит. Ни мозгов, ни репутации, — Уцзи вывел на экран фото: коренастый парень с бритой головой, с грубыми чертами лица, которые делали его старше своих двадцати. — Думаю, госпожа сама с ним справится. Вмешиваться нет нужды. Но за ним стоит Сорок Второй Веер. Тогда, возможно, — он замолчал и глянул на Лунцзяна, — тогда запахнет.
Лунцзян кивнул, не отпуская подбородок, словно сдерживал раздражение.
— Хошэнь, у тебя есть кто-то рядом с ним?
— Нет. Но знаю районы, где крутится. Можно держать на прицеле.
— Действуй. Уличные потасовки ей по плечу, но, если вмешается Веер, она не справится, — он медленно выпрямился, облик сделался твёрже. — Устроите в школу двоих. Неважно, кем: преподавателями, охраной, даже завхозом. Пусть смотрят. В дом подселите ещё нескольких.
— Понял.
— Сюаньфэн, ты выяснил, с кем она водится?
Голос Уцзи звенел молодой энергией: чёткий, быстрый, с насмешкой:
— Несколько человек я уже изучил, — он вызвал на экран другую подборку. — Мо Лан. Семнадцать лет. Спокойная, учится хорошо, живёт недалеко. На вид безобидная. Но у неё брат — Мо Сюань. Сейчас Тридцать Второй Веер. Шанхай.
Лунцзян не сразу отреагировал. На миг выпал из реальности, хотя вокруг по-прежнему сидели люди. Пальцы медленно расплелись и легли на стол.
— Следующий, — произнёс Уцзи, не поднимая головы. — Цин Сань. Семнадцать. Живёт в соседнем квартале. Родителей похоронили пять лет назад. Воспитывает бабушка.
На экране появилось лицо обычного подростка — с гладкими щеками, аккуратной стрижкой и спокойным, слегка рассеянным выражением. Снимок был старый, школьный.
— Вэй Чэнь, — продолжил Уцзи. — Тоже семнадцать. Кто он — неясно. В районе живёт давно. Четыре года назад появился у старика торговца лапшой. Поёт на улицах, подрабатывает в лапшичной. Вроде как сирота. Информации — минимум.
На экране возник следующий снимок — девочка, коротко остриженная, хмурая, в белом кимоно.
— Сяо Мэй. Шестнадцать. Живёт неподалёку. Отец, говорят, бросил семью, мать работает на двух работах. Девочка бойкая. Ходит в секцию дзюдо. В школе дерзкая. Никого не боится.
Уцзи неторопливо показывал фотографии, открывал профили, прикладывал к ним краткие справки: адреса, даты, семьи, связи. Лунцзян слушал молча. Рядом, казалось, стало тише: даже Хошэнь перестал шевелиться. Они смотрели на чужие лица, чужие судьбы, как на карты, в которых не хватало важнейших фрагментов.
— Почти все, — сказал Уцзи, — либо без родителей, либо с одним. Но Мо Лан выделяется. У неё семья полная. И брат — Веер.
Лунцзян медленно отвёл взгляд от экрана. Пальцы на мгновение замерли на краю стола, прежде чем он поднялся. Несколько неторопливых шагов — и уже стоял у окна, где за стеклом во дворе резвилась дочь.
— Проследи, какая у них связь. Не подослали ли.
— Уже проверил, — отозвался Уцзи. — С братом почти не контактирует. Да, он регулярно переводит деньги, но счёт нетронут, ни одной транзакции. Похоже, семья принципиально отказывается от помощи... Видимо, не принимают его занятий.
Лунцзян замер у окна, плечи слегка расслабились под белым светом мониторов. В тишине кабинета едва слышался детский смех — лёгкий, как весенний ручеёк.
— В любом случае смотри за ней.
— Конечно.
Уцзи сдвинул курсор, и на экране мелькнуло новое лицо.
— Я тут кое-кого засёк. Пока наблюдал за Ли На.
— Кого? — повернулся Лунцзян.
— Е Шэнъюя.
Хошэнь поднял брови, даже дёрнулся в кресле.
— Младший Е?
— Да. Поселился в соседнем квартале. Совсем недавно. Видимо, Цзишэн что-то придумал.
В кабинете повисло молчание.
— Не вмешивайтесь, — сказал Лунцзян. — И ей ни слова. Пусть думает, что всё нормально.
— Ты не ошибся? — спросил Хошэнь. — Если и правда он, мы можем пообщаться.
— Уверен, — кивнул Уцзи. — В соцсетях полно его фото. Аккаунт давно активен. Он игроман. В своих кругах известен.
Хошэнь криво усмехнулся. Лунцзян не ответил сразу.  Подбирал слова с осторожностью. Он знал — в таких делах случайностей не бывает.
— За ним тоже наблюдайте, — тихо сказал он. — Не трогайте, но следите. Он не просто так приехал.
В голосе не было тревоги. Только сухая, глухая уверенность человека, которому многое пришлось пережить и который давно уже перестал верить в совпадения. Даже если это просто мальчик, прячущийся от мира за игровым ником.

Путь до школы занимал чуть больше получаса ходьбы. Утро выдалось прохладным и влажным, по-южному душным. От сырости одежда липла к коже. Воздух медленно полз по шее, сползал за воротник на спину, проникал под кожу и оседал в суставах тяжёлой влагой. Пришлось натянуть поверх школьного пиджака тёплую кофту. Это нарушало форму, но иначе не могла.
Школьные ворота встречали настороженной, почти мрачной тишиной. Высокий забор с колючей проволокой наверху очерчивал границу особого, исправительного мира. У входа учеников молча проверяли двое: охранник с дубинкой на поясе и учитель с блокнотом в руках. Между ними, опустив головы, проходили ученики.
Металлодетектор вяло скрипел, словно уставший от жизни старик, и на каждое срабатывание сипел коротко и глухо. Поблизости стоял ящик, а на нём криво висел листок с надписью «Запрещённые предметы».
Учитель возле ящика вскрыл новый прозрачный пакет. Синьи молча достала из кармана телефон и опустила внутрь.
— Имя? — спросил молодой учитель.
— Ли Синьи.
Учитель молча вывел на пакете её имя и бросил его в общий ящик. Ни слова приветствия, ни попытки объяснить, что происходит. Просто отобрали и бросили, как конфискованную контрабанду, будто личные вещи были чем-то постыдным.
Синьи лишь глубже засунула руки в карманы и, не говоря ни слова, отошла к хвосту регистрационной очереди. Где-то за спиной уже назревал скандал. Какой-то парень лет шестнадцати дерзил учителю, пытаясь спрятать в руке плеер. Учитель резко выхватил устройство и бросил в ящик.
«Спасибо, Сяо Мэй, что предупредила о правилах», — промелькнула мысленная благодарность подруге. Её брат окончил эту школу пару лет назад, но похоже, здесь ничего не меняется.
Несколько новеньких девочек сбились в кучку, тревожно переглядывались, но боялись заговорить. Инструктор с обветренным лицом неспешно прохаживался вдоль линии, внимательно изучая лица и повадки каждого ученика. Сапоги отпечатывались на серой пыли ровными следами. Почему-то внимание привлекли эти отпечатки, словно хранили в себе что-то важное и одновременно совершенно пустое.
Когда подошла её очередь, женщина в очках провела пальцем по списку.
— Ли Синьи. Класс 1–2.
— Да, — последовал ответ.
— Телефон сдала?
— Да.
— Следующий.
Никто не улыбался. Даже простое слово «следующий» звучало приказом. Поток учеников двигался медленно и непривычно тихо, без обычного школьного гомона.
В голове запомнилось расстояние от ворот до главного корпуса: около пятидесяти шагов. Асфальт потрескался по краям и казался выжженным. Она шла, слушая звуки вокруг, и изо всех сил старалась не поднимать глаз. Ей хотелось раствориться среди других учеников, стать такой же незаметной, как темно-синяя форма на них.
Всех построили на плацу. Новеньких выставили в первый ряд. Перед ними возвышалась трибуна с микрофоном. На неё поднялся мужчина средних лет с прямой осанкой и короткой стрижкой. Плечи, взгляд манеры выдавали бывшего военного.
— Вы здесь не потому, что вы особенные. Вы здесь потому, что не сумели жить по правилам общества. Прошлое закончилось. С этого начнёте с чистого листа. И этот лист мы заполним дисциплиной и трудом.
Директор не повышал голоса и не требовал тишины. Она наступила сама собой, стоило ему подойти к микрофону. Каждый в толпе понимал: любой неверный жест, случайный взгляд могут обернуться наказанием.
Ли Синьи замерла в строю, вслушиваясь в хаос мелодий окружающих. Рядом стояла узкоплечая девочка, и её тонкие пальцы бесконечно переплетались и разжимались. Позади кто-то кашлянул и тут же затих, словно ладонью придавили.
Выражения лиц преподавателей выстроились в бесстрастную шеренгу. Даже инструкторы по военной подготовке поражали полным отсутствием участия. Для них любое живое лицо было лишь глиной, которую предстояло обрезать и выровнять.
И тогда она заметила парня. Он стоял в стороне, под тенью старого дерева. Та же форма ученика, тот же строгий вид. Он стоял спокойно, сложив руки на груди, и всё же в нём чувствовалось что-то особенное, будто пространство подчинялось ему.
«Наверное, сын кого-то важного, — подумала Синьи. — Им всегда можно чуть больше. Даже солнце над ними светит мягче».
Когда новичков повели дальше по территории, её внимание привлёк другой парень. Худой, опирающийся на трость, он заметно отставал от группы. Каждый шаг давался ему с видимым усилием, но на лице застыло странное спокойствие, почти отрешённость.
«Хромой в школе для трудных подростков… либо мишень, либо тот, кого лучше не трогать. Скорее второе».
Они шли по кампусу. Слепо-белые стены корпусов тянулись вдоль плаца; окна с решётками тускло блестели под солнцем. На стенах, рядом с выцветшими от сырости лозунгами, висел плакат с олимпийскими талисманами Фува. Краски выгорели, делая улыбки Бэйбэй и Цзинцзина  блеклыми и неестественными, словно призраки всеобщего праздника, так и не дошедшего до этих стен.
В классе, куда их завели на минуту, стояли старые парты, исцарапанные, с врезанными номерами. В столовой пахло дешёвым маслом и кипятком, в спортзале — потом и старой резиной. Показали комнату для «размышлений»  — пустую, с единственным столом и стулом. Дверь закрывалась снаружи на засов. Когда она захлопнулась, в коридоре стало особенно тихо.
Общежитие оказалось мрачным, но аккуратным: по восемь железных кроватей в комнате, одинаковые одеяла, складки на которых выверяли, должно быть, по линейке. Всё было правильно, но безжизненно.
Она шла и думала, что эта школа похожа на казарму или, скорее, на тюрьму.
После экскурсии новичков разделили на группы и повели по классам. Помещение оказалось небольшим и тесным. Двенадцать сдвоенных парт стояли в три прямых ряда. От окна, выходившего на Север, веяло сыроватым холодком. Стены украшали лишь стандартные таблицы и портреты политических деятелей.
Все расселись, куда придётся, в ожидании формальностей. Учительница представилась тонким, словно стальной прутик, голосом:
— Меня зовут Ао Лэтянь . Я ваш классный руководитель и учитель химии.
Она положила журнал на стол, подняла глаза, и в классе повисла мёртвая тишина.
— Сейчас я объявлю список и распределение по партам. Оно окончательное. Первый ряд, первая парта: Сэ Цзюнь и Ли Сань.
Два парня нехотя переглянулись и двинулись на указанные места.
Учительница методично выкликала имена, а по классу плыли короткие отклики. Синьи слушала, мысленно составляя карту этажа. Она уже заметила того самого парня, что стоял под деревом — он сидел у окна на последней парте, лениво подпирая щеку ладонью.
— Третий ряд, третья парта...
Становилось всё тревожнее. Свободных мест оставалось всё меньше.
— Ли Синьи...
Она инстинктивно выпрямилась.
— ...и Лю Ань.
«А вот и Лю Ань, — мелькнуло в голове. — Значит, ошиблась. Это не сынок, а сам хозяин положения. Что ж, тем интереснее разобраться». Украдкой покосилась на него.
Она шла, чувствуя на себе десятки взглядов. Лю Ань не встал, лишь проводил её появление лёгкой улыбкой. Он смотрел прямо на неё, но расслабленность была обманчивой, под ней угадывалась стальная пружина.
«Вот теперь началось».
Учительница кивнула и захлопнула журнал.
— В ближайшие дни вам распределят обязанности. Привыкайте к порядку.
Класс не ответил. Воздух словно поглотил слова, не оставив ни звука, ни движения. Синьи сидела, прислушиваясь к тихой, но отчётливой мелодии, что исходила от Лю Аня. Вольная, богатая, заполняющая собой её сердце. Она текла сложными, уверенными аккордами, и всё внутри начало подхватывать ритм, не спрашивая разрешения.
Она невольно закусила губу. Этот звук был слишком ярким, слишком живым для этого места. Таким же ярким и властным всегда звучал Хошэнь...
Лю Ань поймал её взгляд, уголок его губ поднялся в улыбке. Да, он совершенно точно знал, кто она. Слухи, облетели весь район.
Дверь распахнулась без стука. Вошёл директор со стопкой брошюр.
— Раздайте, — он задержался взглядом на каждом ученике. — Все правила — выучить. Большинство из вас уже имеют проблемы с законом. Эта школа — ваш последний шанс остаться по эту сторону решётки. Не найдёте в себе сил для дисциплины здесь, освоите в тюремной камере.
Брошюры передавались по партам, шелестя, как сухие листья. Синьи взяла одну. На обложке значилось: «Внутренний распорядок школы №177». Бумага пахла типографской краской.
— Открыли. Читаем вслух, по цепочке. Пункт первый.
Началось однообразное чтение. Голоса, без выражения, сливались в монотонное бормотание:
«Запрещено использование мобильных средств связи... Запрещено несанкционированное перемещение между корпусами... Запрещено нарушение формы одежды... За каждое нарушение следует дисциплинарное взыскание...»
Синьи полистала, правилам не было конца. «Запрещено умышленное уединение в одиночестве», — прочёл кто-то дальше. Эти слова не запрещали, а вычёркивали само понятие личного пространства...
Когда очередь наконец добралась до неё, прозвучал ровный, без единой интонации голос:
— Запрещается оставлять в тарелке более трёх зёрен риса...
Она не добавила ни слова, ни взгляда. Внутри у неё мелькнула мысль: «Каждый здесь учится говорить так, чтобы ничего не сказать».
Некоторые ученики читали рассеянно, с ленивым раздражением, другие — шёпотом, будто боялись ошибиться в слове. Были и такие, кто слушал слишком внимательно, с особым напряжением. Синьи почувствовала, что именно из таких потом вырастают самые усердные исполнители.
Через сорок минут брошюры собрали. Директор молча вышел. Его место заняла женщина в белом халате. На вид ей было около тридцати пяти, и по ней сразу чувствовалось — уставшая, но не равнодушная.
— Достаньте ручки, — сказала она, раздавая тонкие листки с вопросами. — Отвечайте так, как приходит в голову. Не раздумывайте.
Лист в руках оказался с короткими и предсказуемыми вопросами:
«Что вы сделаете, если вас обидят?»
«Часто ли вы испытываете злость?»
«Считаете ли вы, что сила — лучший способ защиты?»
Суть анкеты проступала мгновенно: не тест, а сито. Вопросы не требовали раздумий, лишь быстрого выбора заранее известных ответов.
«Обращусь к учителю».
«Нет, не часто».
«Сила — крайняя мера».
Главное создать образ тихой, незаметной ученицы, которая не спорит, не задаёт вопросов и не причиняет хлопот.
Девочка за соседней партой с острым лицом и короткими волосами отмечала крайние варианты — все до одного. Синьи невольно смотрела и думала: «Вот кто не умеет прятать зубы. Таких здесь не прощают».
Лю Ань выбирал, как и она, самые нейтральные ответы.
Психолог собирала листы, пробегая по ним глазами. На некоторых ставила сбоку маленькие галочки. Взгляд пробежал по листу той девочки, и на мгновение в глазах мелькнула тревога. Но уже в следующее мгновение лицо вновь стало безупречно нейтральным.
Ли Синьи понимала: этот человек делает вид, что не выбирает, но выбирает. И школа работала так же. Правила, стены, сам воздух в классах — всё было настроено на одно: безошибочно вычислить бунтарей. Система уже оценивала новичков, присваивая им невидимые метки: «сломить» или «можно не ломать».
Ровно в половине первого их построили и повели в столовую. Просторный зал с высокими потолками был заставлен длинными столами, за которыми стояли простые табуреты. В воздухе витал запах остро-сладкого мяса с соевым соусом и пастой из ферментированных бобов , смешанный с ароматом свежесваренного риса.
У буфетной стойки выстроилась ровная очередь. Повар в белом халате и сетчатой шапочке безразлично накладывал в металлические миски стандартный набор: рис, тушёные овощи с кусочками мяса, варёное яйцо и мандарин.
Учителя, взяв свои порции, рассаживались за отдельным столом в углу. Они спокойно ели и беседовали между собой, изредка бросая оценивающие взгляды на зал. А вот инструкторы не расслаблялись. Они оставались на своих постах у выходов, внимательно следя за перемещениями учеников.
Синьи взяла поднос и выбрала место у стены. Отсюда она видела весь зал. Новички, растерянные и настороженные, сбивались в кучки, будто хотели согреться присутствием друг друга. Старшие же, «ветераны», поглядывали на них с ленивым интересом и лёгким презрением.
Лю Ань выбрал такое же место с хорошим обзором. Рядом с ним расположились двое крепких ребят, и к нему один за другим подходили другие ученики. Кто-то о чём-то просил, он слушал, кивал или просто поднимал взгляд, и всё решалось.
«Он не просто старший, — подумала она. — Он держит здесь невидимую власть. И все знают об этом, даже учителя».
Когда доела свой рис, жара в столовой стала почти невыносимой. Воздух не двигался, и запах масла стоял густой пеленой. Она вытерла губы бумажной салфеткой и подняла глаза. В голове уже выстраивалась карта — зданий, сил, отношений, иерархий. Фигуры на ней становились понятнее. Лю Ань, несомненно, был одной из главных.
После обеда учеников отпустили на отдых. Бегать или громко разговаривать запрещалось, но можно было гулять во дворе, идти в библиотеку или сидеть в классе. Большинство, оглушённое событиями утра и сытым обедом, выбрало последнее.
Классы притихли, будто в них одновременно погасили свет. Некоторые положили головы на парты, кто-то просто молчал и смотрел в окно.
Синьи тоже осталась. Улеглась на парту, подложив под голову свёрнутую кофту. Спать не собиралась. Ей нужно было переварить утро. В памяти всплывали лица, интонации, незначительные движения, а ум разбирал их. Всё казалось ещё хаотичным, но под этой хаотичностью уже угадывался порядок — как рисунок проступает на влажной бумаге.
Лёгкие шаги, резко оборвавшие тишину, заставили поднять голову. Напротив, перекрывая свет, стоял Лю Ань.
— Пойдём, — сказал он негромко, чтобы не разбудить остальных. — Надо поговорить.
Объяснений не последовало, да и согласия он не спрашивал. Что ж... Пришлось подняться и последовать за ним. Она не боялась. В лучшем случае он попытается переманить. В худшем — познакомится с директором поближе. Любой вариант представлял интерес.
Лю Ань вёл длинным коридором, где солнечный свет бился в окна. Свернул к заднему выходу и открыл дверь в спортзал. Там стояла тишина, пахло хлоркой и парнями. Лю Ань пошёл дальше — в мужскую раздевалку. Внутри никого не было. Синьи остановилась у порога, но он, не оборачиваясь, сказал:
— Заходи.
Лю Ань прислонился к шкафчикам, молчание стало тяжёлым и намеренным. Он заполнял собой всё узкое пространство раздевалки, вытесняя воздух и свет. Но это не та всепоглощающая мощь, что исходила от Байхэ.
Он ждал, что она дрогнет. Но она лишь смотрела в ответ, и в спокойствии читался один ответ: со мной это не сработает.
— Так значит, это ты, — сказал он наконец, будто обращался к равному. — Тот самый «Гном», что уделал Чжао Миня? Кто бы подумал… такая тихая...
Синьи не отвела взгляда.
— Если и я, — сказала она спокойно, — что с того?
Он усмехнулся, не сразу, будто позволил себе удовольствие.
— Тогда ты заслуживаешь уважения, — произнёс он. — Чжао Минь давно просил урока. Хорошо, что кто-то нашёлся.
Он помолчал, потом добавил с лёгким оттенком насмешки:
— Горжусь, что такая голова оказалась у нас.
Он хотел дружбы, но за словами слышалось другое — привычная вербовка.
— Ты умная, — продолжил он, чуть сменив тон, — и сильная. Но одна здесь не продержишься. У каждого своя стая. Свои порядки. Хочешь выжить — нужна крыша.
Он говорил ровно, сдержанно, как взрослый, объясняющий очевидное упрямому ребёнку.
— У меня есть место. Для таких, как ты. Люди с характером мне нужны. Будешь со мной — получишь уважение, порядок, спокойствие.
Она слушала и думала, что он не угрожает, но совершенно уверен, что выбор уже сделан.
— Нет, — сказала она просто.
Он прищурился. Лицо стало жёстким, почти неподвижным.
— Ты не представляешь, куда попала, — сказал он медленно. — Здесь я решаю, кто выживет, а кто нет.
Лю Ань приблизился, навис над ней, пытаясь превратить разговор в физическое доминирование. Но её взгляд, спокойный и неотрывный, встретил его вызов без единой трещины.
— С улицы ты принесла характер, но характер здесь ничего не значит. Здесь гнут всех.
— Я поняла, где я… Но в банды не вступаю.
Между ними опять повисла пауза. Его взгляд: тяжёлый, ощупывающий, как рука, проверяющая трещину в стекле.
— А если вдруг вам что-то понадобится, — тихо добавила она, — можете обратиться ко мне. Как к независимому человеку.
Это прозвучало просто, без вызова. Но именно в этой простоте Лю Ань почувствовал насмешку.
Он замер, улыбка почти сошла с лица. Внутри его словно что-то качнулось: раздражение, любопытство, уважение — всё сразу. Наконец сказал:
— Посмотрим, сколько продержится твоя независимость.
— Хорошо, — согласилась девушка и вышла. Дверь за спиной захлопнулась, ставя точку.
Она шла по коридору медленно, прислушиваясь к тому, как внутри отступает напряжение. На смену ему приходило странное, смутное удовлетворение. Похоже, только что она сделала то, чего здесь не прощают, — не поддалась.
По пути к выходу мельком глянула на большие настенные часы. Стрелка ползла к половине второго. Возвращаться в класс ей не хотелось. Сам воздух в коридоре казался спёртым и испорченным. Синьи свернула к выходу во двор.
Слепящее солнце ударило в глаза, жара обволокла тело. Но после гнетущей тишины раздевалки даже этот агрессивный свет казался живым и настоящим. Она вдохнула глубоко, с наслаждением, как человек, наконец-то выбравшийся на воздух.
Школьный двор бурлил собственной жизнью. На вытоптанном поле ребята гоняли мяч, кричали и спорили из-за каждого гола. Девушки на скамейках, щурясь от солнца, лениво перебрасывались словами и бросали в сторону игроков равнодушные реплики. Вся эта пёстрая суета казалась чужой и навязчивой. Не хотелось вливаться в общий поток, становиться предметом чужих взглядов и разговоров.
Синьи свернула на узкую дорожку, пролегавшую между глухой стеной школы и забором с ржавой колючей проволокой. Воздух здесь был другим, пахло остывшим бетоном, сухими листьями и железом. Тишина лежала густая и ненарушенная.
За первым же поворотом путь преградила высокая фигура. Парень, только что расслабленно прислонившийся к стене, замер, застигнутый врасплох. Его тело на мгновение стало струной: плечи вжались, рука дёрнулась к спине, но также мгновенно и обмякло, будто из него выпустили весь воздух. Синьи застыла, осознавая, что прервала кого-то в укромном месте. От него густо и терпко пахло дорогим табаком.
Он не услышал её шагов. А она, обычно чуткая, на этот раз не услышала заранее его мелодии, будто кто-то нарочно заглушил звук.
— А, это ты, — сказал он, и по лицу пробежала тень облегчения.
Синьи уже собралась ответить, но он опередил:
— Знаю. Курить нельзя. Можешь не читать нотации.
В этой усталой иронии сквозило что-то человеческое. Синьи невольно улыбнулась.
— Ты новенькая? — спросил он, снова поднося сигарету к губам.
— Да.
— Не сдашь?
— Нет.
— Тогда всё в порядке, — он кивнул с лёгким одобрением и протянул ей пачку. — Угощайся. Если уж поймают, пусть не зря.
— Я не курю.
Он усмехнулся беззлобно, с пониманием. Парень был старше, года на два, может три. Во всём облике читалась внутренняя усталость, но без злобы. Осанка, манера говорить — всё выдавало в нём человека не из бедной семьи. А его душа звучала тихо и мелодично, словно журчание ручейка.
— Лоу Фань, — представился он. — 2-3. Сам недавно перевёлся.
— Ли Синьи. 1-2.
— Ну вот и познакомились.
Они стояли рядом. Он курил, глядя в небо поверх школьного забора, а она наблюдала, как дым тает в воздухе. Его спокойствие казалось странным — будто школьные правила и страхи не имели к нему никакого отношения.
— Почему ты здесь? — спросила она. Звук его ручейка выбивался из общего хора, да и внешне он не походил на остальных.
Он затянулся, отводя взгляд.
— Стою на учёте . Сжёг свою старую школу, — произнёс он так же просто, как если бы сообщал о прогуле. — Выбор был небогатый: колония или эта дыра.
— Почему поджёг?
Он повернулся, взглянул на неё пристальнее обычного. Большинство, видимо, спрашивало иначе — с осуждением или праздным любопытством, а не с настоящим интересом.
— Надоели, — коротко бросил он.
Уголки её губ дрогнули. В этом слове явственно звучала неправда — наверняка причина крылась глубже. Но не стала допытываться. Люди редко говорят правду о своих падениях.
— А ты за что здесь? — спросил он в ответ.
— Дядя сослал. Считает, мне нужно пожить среди людей, чтобы поумнеть.
Он оценивающе прищурился.
— «Сослал» — верное слово. Значит, просто избавился.
Над школой прозвенел звонок. Воздух вздрогнул и пришёл в движение. Лоу Фань раздавил окурок о бетонную стену, снова взглянул на неё — спокойно, без лишнего интереса, будто знал, что их пути ещё пересекутся.
— Что ж, новенькая, — сказал он, — пора на трудотерапию . Готовь руки к работе.
Он ушёл, не оглянувшись. Дым рассеялся, но терпкий запах табака всё ещё витал в воздухе. По небу плыли тяжёлые облака, медленно пряча солнце. И ей так захотелось остаться здесь ещё немного — просто дышать и чувствовать, как тишина снова становится её собственной.
Второй звонок прозвучал протяжно и глухо, будто пробил не только тишину, но и дремоту, окутавшую всю школу. Синьи направилась ко входу, где уже толпились ученики. Среди них мелькнул Лоу Фань. Проходя мимо, он бросил вполголоса:
— Сбор на стадионе. Готовься пахать.
На стадионе их выстроили по классам вдоль беговой дорожки. Воздух стоял горячий и густой, словно бульон. От дальнего забора тянуло пылью, от земли — запахом разогретой резины. Впереди стоял инструктор.
— Рассчитайтесь на первый-второй-третий! — бросил он.
Голоса загудели, сливаясь в нестройный хор.
— Три, — прозвучал её голос, чётко и без колебаний.
— Первые — мыть классы! Вторые — мести дворы! Третьи — на спарринги!
Толпа пришла в движение. Каждый потянулся туда, куда указывал голос. Синьи оказалась среди «троек» и направилась к центру поля. На выцветших матах их уже поджидал мужчина с выбритой головой и шрамом, пересекавшим щёку. Это и был их тренер.
Она успела заметить Лоу Фаня и Лю Аня, направлявшихся к школьному зданию. А у самого края стадиона тот самый хромой парень прислонил трость к дереву и принялся неспешно подметать дорожку между скамейками.
Тренер коротко объяснил правила: бой до трёх результативных атак, без крови. Кто проиграл — идёт помогать дворникам. Кто выиграл — остаётся.
Первый же спарринг вызвал в душе скучную усмешку. Двое парней устроили не бой, а нелепую возню — махали руками, словно ветряные мельницы, толкались и путались в собственных ногах. Типичная дворовая потасовка, где главное — кто громче крикнет.
Она внимательно следила за остальными парами. Та же картина: ни тебе правильной стойки, ни точных ударов. Лишь один коренастый парень выделялся — чувствовалось, что он хотя бы понимал, куда бить, но в движениях не хватало чёткости и скорости. Не хватало опыта.
Представила, как на её месте стояли бы Фэн Бо или Ци Лэн. И даже их знаменитое, выдержанное спокойствие не выдержало бы такого испытания. Молчаливое осуждение в глазах Ци Лэна или сдержанный, но убийственно вежливый вздох Фэн Бо сказали бы куда больше любой грубой насмешки.
— Ли Синьи! Чжан Лу! — выкрикнул тренер.
Соперницей оказалась широкоплечая девушка с короткими волосами и узким лицом. В глазах было что-то от зверя, привыкшего бить первым, чтобы не получить самой.
Свисток. Чжан Лу двинулась первой — резко, с желание не сколько ударить в голову, сколько схватить за волосы, чтобы дёрнуть, унизить. Синьи не отпрыгнула, а сделала шаг в сторону, подставив подножку. Её стопа легонько поддела ногу Чжан Лу в тот момент, когда та уже перенесла вес. Инерция сделала своё — тело соперницы грузно рухнуло на маты.
— Первый балл, — произнёс тренер.
Ярость застлала ей глаза. Она пошла в атаку осторожнее, но с тем же слепым желанием унизить, победить. Нога девушки пошла в низкий удар, нацеленный в живот. Синьи не стала убираться с линии атаки. Вместо этого развернулась, пропуская удар мимо, и ладонью задержала её ногу у бедра, гася инерцию. Тут же, не давая опомниться, провела подсечку под опорную пятку. Чжан Лу, не успев даже понять, как лишилась точки опоры, с громким выдохом тяжело рухнула на спину.
— Второй балл, — сказал тренер.
Теперь вокруг стало тихо. Даже те, кто мёл дорожки, подняли головы. Новенькая, хрупкая, без всякой бравады, дважды уложила противницу.
Чжан Лу вскочила с рычанием. Слёзы и ярость смешались на лице. Она уже не видела ничего, бросилась на соперницу размахивая руками, желая повалить и бить уже на земле. Синьи сделала полшага назад, отклонилась от прямого удара и провела ладонью по её запястью, нежно, почти как в танце, лишь направляя чужой импульс. Чжан Лу, не встретив ожидаемого сопротивления, пролетела мимо и с размаху врезалась в мат плечом.
— Третий балл! Победа за ученицей Ли, — голос тренера прозвучал так же равнодушно, как если бы он объявлял о смене погоды. Но Синьи уже не слушала. Глухой стук собственного сердца на секунду перекрыл все звуки, а внутри рождался странный, незнакомый аккорд — гордости, смешанной с брезгливостью. Он тут же потонул в хоре десятков чужих взглядов, впившихся в неё. Теперь её заметили.
Она смотрела на новые бои. Маты скрипели, шаги глухо били по резине, воздух дрожал от солнца. В следующем бою решила проиграть.

________________________________

  Знаменитые «Фува» — талисманы Пекинской Олимпиады-2008. Пять детских фигурок, чьи имена, если их произнести подряд, складывались в лозунг «Пекин приветствует вас!»
  Комната для «размышлений» — эвфемизм для карцера или изолятора. Подобные методы дисциплинарного воздействия, включая изоляцию, являются распространённой, хотя и часто критикуемой, практикой в некоторых китайских исправительных школах и военных училищах.
  Ао Лэтянь — имя, которое можно перевести как «Величественно-Радующийся Небу»
   Правило «не оставлять в тарелке более трёх зёрен риса» — отсылка к старой конфуцианской и общекитайской норме бережливости и уважения к пище, особенно к рису как к основному продукту питания.
  Паста из ферментированных бобов (Доубаньцзян) — густая, острая и ароматная паста, один из ключевых ингредиентов сычуаньской кухни. Её узнаваемый запах — яркая бытовая деталь, характеризующая столовую и создающая ощущение повседневности и местного колорита.
  «Стоять на учёте» в полиции или комиссии по делам несовершеннолетних — это форма профилактического контроля за подростками, совершившими правонарушения. Для многих детей из неблагополучных семей или «трудных» подростков это обычная практика в Китае.
  «Трудотерапия» (Лаодун) — отсылка к распространённой в китайских школах, особенно исправительных, практике привлечения учеников к физическому труду: уборке территории, мытью полов и т.д. Это одновременно и метод поддержания чистоты силами бесплатной рабочей силы, и дисциплинарная мера, призванная воспитать «коллективный дух» и смирить индивидуальность.