Домино падает американский след

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДОМИНО ПАДАЕТ: АМЕРИКАНСКИЙ СЛЕД

Политические ураганы не признают границ. То, что начиналось в Израиле как борьба за власть, давно перестало быть внутренним конфликтом. Невидимые нити тянулись далеко за океан — в Вашингтон, где Белый дом всё чаще напоминал не центр управления сверхдержавой, а сцену тщательно выстроенного спектакля. Байдена бережно вели под локти, чтобы он дошёл до трибуны, Харрис озвучивала лозунги, а настоящий ритм политике задавал человек, которого формально уже давно не было у власти — Барак Обама.
Эта команда демократов — в связке с европейскими левыми, с катарскими миллиардами и со старой мечтой о палестинском государстве — смотрела на Израиль как на проект, который необходимо ослабить, сделать зависимым, управляемым и готовым «во имя мира» пойти на уступки, граничащие с самоубийством. Чтобы продвинуть идею палестинского государства, им нужно было одно: слабое левое правительство, зависимое от юристократии и неспособное противостоять внешнему давлению.  Но в этой схеме было одно принципиальное препятствие.
Во власти в Израиле находился ненавистный для демократов Биньямин Нетаньягу — и правая коалиция, в которую входили Смотрич и Бен-Гвир. Да, это правительство было во многом сковано юристократией и зависимо от судебной системы, но при всём этом оно оставалось политически правым, национальным по сути и потому — неприемлемым для внешних игроков.
Демократам нужно было иное правительство: формально избранное, но полностью управляемое; зависимое не только от юристократии, но и от внешнего давления; готовое выполнять «рекомендации», прикрытые языком права и демократии. Правое правительство, даже связанное по рукам, не подходило для этой роли. Его нельзя было использовать как инструмент — его нужно было устранить.
Поэтому цель сменилась: не корректировать политику, а заменить власть. В этом союзе американских демократов и израильских левых средств не жалели. Через фонды, программы «поддержки демократии» и гражданские инициативы из налогов американцев направлялись огромные суммы — сотни миллионов, а по совокупным оценкам до миллиарда долларов — левым ассоциациям, неправительственным организациям и уличным движениям, включая так называемых «братков по оружию». Формально — на «гражданское общество». По факту — на раскачивание страны, паралич управления и демонтаж правого правительства.   
Демократы чувствовали себя в Израиле почти как дома: давление со стороны Вашингтона воспринималось как нечто привычное, рекомендации юридической элиты нередко превращались в решения, а внешнее вмешательство подавалось под видом «дружеских советов».
Но эта схема постоянно давала сбои. Каждый раз, когда давление требовало не косметических уступок, а стратегических шагов, возникало противодействие — со стороны Биньямина Нетаньягу. Он тормозил процессы, затягивал решения, отказывался идти дальше той черты, за которой начиналась утрата суверенитета. Именно это постоянное сопротивление делало правительство неудобным, непредсказуемым и, в конечном счёте, неприемлемым для внешних игроков.
Но было ещё нечто, куда более крупное, чем борьба за политическое влияние. Это — газ. Израиль за одно десятилетие превратился в энергетическую державу. “Тамар”, “Левиафан”, “Кариш” — названия, которые меняли лицо ближневосточной геополитики. Газ означал независимость. Газ означал силу. Газ означал прямую конкуренцию Катару, гиганту СПГ, который десятилетиями продавал газ всему миру. И именно тогда Израиль готовил исторический проект — газопровод EastMed в Европу. Но администрация демократов внезапно сняла поддержку. Официальная формулировка — «неэкономично». Истинная причина — куда более приземлённая: лоббирование интересов Катара, Турции и всех тех, кому независимый энергетический Израиль стоял поперёк геополитического горла.
Там, где газ, там и деньги. Там, где деньги, там и интересы. А где интересы — там ХАМАС. Катар годами накачивал Газу миллионами, превращая ХАМАС в инструмент давления и рычаг влияния против Израиля. Он стал чем-то вроде частного «охранного агентства», контролирующего точку нестабильности на юге страны и позволяющего тормозить развитие любого энергетического проекта, выгодного Израилю.
Так переплелось всё: американская политика демократов, катарские чемоданы с наличными, израильская уличная истерия, саботаж в силовых структурах и бесконечный суд над премьером. Страна входила в состояние хронической внутренней лихорадки. Суд над Натаньягу тянулся до абсурда, требуя его личного присутствия три раза в неделю — беспрецедентный шаг, созданный не ради правосудия, а ради того, чтобы парализовать управление страной. На улицах бушевали «братки по оружию», угрожавшие не служить. Юристократия блокировала любые решения коалиции. Американское давление нарастало.
Страна коптилась изнутри. Разрывалась по швам.
И именно в этот момент рухнуло домино. Произошло страшное — не внезапное, а лишь отложенное, ошибочно принятое за непредсказуемое.
Утро 7 октября 2023 года началось не как война — как обрушение мира. Сначала — сирены, режущие воздух. Затем — ракеты. Не десятки, не сотни — тысячи. Под их прикрытием около трёх тысяч вооружённых боевиков — с земли, моря и воздуха — прорвали границу в десятках точек и ворвались в израильские города и кибуцы. То, что произошло дальше, уже нельзя было назвать ни атакой, ни боем. Это была резня, спланированная заранее и рассчитанная до секунды. Они убивали семьи в их домах, сжигали дома, совершали насилие, фиксируя свои преступления на видео. В расправах участвовали не только боевики ХАМАС — через открытую брешь проникали и жители Газы с израильскими «синими корочками», пришедшие грабить и убивать в домашних шлёпанцах.
На музыкальном фестивале Nova возле кибуца Реим они расстреляли сотни людей, превращая поле в одну гигантскую ловушку смерти. В кибуцах уничтожали целые семьи. Масштаб зверств был таким, что это стало крупнейшим массовым убийством евреев со времён Холокоста. Это был день, когда исчезли все иллюзии — и о безопасности, и о контроле, и о том, что враг “сдержан”.
1300 убитых. Более 250 заложников. Это было не нападение — это была попытка физического уничтожения приграничных районов Израиля.
И уже позже стало ясно: даже объяснение, которое ХАМАС оставил в своих туннелях, — лишь удобная оболочка. В найденных документах Синвар говорил о необходимости «чрезвычайных мер» для срыва нормализации между Израилем и Саудовской Аравией. Но это было лишь оправдание для внешней публики. Настоящая цель была куда древнее и куда страшнее: уничтожение Израиля как государства. Не политически — физически. ХАМАС не собирался «мешать переговорам». Он собирался стереть Израиль с карты, пока страна раздиралась изнутри. 7 октября он действовал не как организация, реагирующая на дипломатические процессы, а как армия религиозного фашизма, уверенная, что настал идеальный момент, чтобы нанести удар, способный обрушить государство. Это было не предупреждение, не «сигнал», не «ответ». Это была попытка уничтожения Израиля — прямая, спланированная и холодно рассчитанная.
И когда Израиль увидел истинный масштаб катастрофы, страна словно упала в бездну. В один миг исчезли все разговоры о «реформе», о «демократии», о «капланистских маршах», о юридических процессах. Все подлодки из латекса, все плакаты, все уличные крики стали прахом. Пока Израиль истязал сам себя, враг готовил удар. Пока суд притягивал премьера три раза в неделю, ХАМАС копал туннели. Пока элиты обменивались угрозами и манифестами, Иран снабжал террористов оружием. Пока братки отказывались служить, граница превращалась в бумажную декорацию.
Страна, разрываемая изнутри, оказалась перед лицом врага, который ждал именно этого момента.
Когда удар пришёл, Израиль стоял ослабленным, разорванным, с семью внешними фронтами и одним внутренним — самым опасным. Неподготовленная армия. Отказничество. Продолжающееся внутреннее волнение. И премьер-министр, обязанный являться в суд по фальшивым делам, сшитым людьми, мечтавшими разрушить не только его, но и государство.
7 октября стало моментом истины. Моментом, когда домино, годами расставляемое политиками, журналистами и кукловодами извне, рухнуло одним толчком. И больше речь шла не о коалициях, не о реформах и даже не о суде.
Речь шла о том, выживет ли страна.