Уроки Графа

Дождь стучал по стеклам старой квартиры, заливая огни ночного города размытыми светляками. Внутри было тепло и уютно, но разговор давно перестал быть таковым.

— Он научил меня главному, — с жаром говорил Алекс, меряя шагами комнату. — Верить в себя. «Жди и надейся» — это не для слабых. Это девиз титана, который уверен в своих силах. Он не просто мстил. Он вершил высшую справедливость!

Сергей сидел в кресле, внимательно следя за другом. На столе между ними лежал потрёпанный экземпляр «Графа Монте-Кристо», словно незримый собеседник.

— Высшую? — переспросил Сергей тихо. — Помнишь сцену, когда он осознаёт, что из-за его мести погиб невинный ребёнок, сын Вильфора?

— Да, — задумчиво ответил друг. — Эта «высшая справедливость» в тот момент выглядела для него как чудовищная ошибка.

— Ошибка? — удивился Сергей. — В кино такого эпизода нет.

— В книге есть важный момент, который почти всегда пропускают в фильмах, — объяснил Сергей. — Жена Вильфора, отчаявшись и желая отомстить мужу, кончает с собой. Но перед этим она отравляет их маленького сына, Эдуарда, совершенно невинного мальчика. Граф не планировал его гибели, он стал «сопутствующим ущербом» слепой ярости мщения. И Монте-Кристо, увидев тело ребёнка, понимает, что зашёл слишком далеко. Он стал не судьёй, а палачом для невиновных.


— Так они все были чудовища! — вспыхнул Алекс. — Предатели! Они сломали ему жизнь. Он был невиновен! Его вырвали из объятий невесты и швырнули в ад на четырнадцать лет. А ты про какого-то ребёнка...

— Я про то, что твой «титан» в тот момент сам чуть не сошёл с ума от ужаса. Потому что столкнулся с последствиями. Месть — это кислотный напиток. Ты пьёшь его, чтобы отравить врага, но сам сгораешь изнутри. Дантес в конце — это счастливый человек? Нет. Это пустая оболочка, которая выполнила свою миссию и осталась ни с чем.

Алекс тяжело вздохнул и сел на диван.

— Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что значит «вера смерти вопреки». Он в камере мог сдохнуть. Сгнить. Сойти с ума. А что сделал? Нашёл учителя. Учил языки, химию, экономику, фехтование. Он превратил тюрьму в университет! Он не опустил руки! Вот чему он учит. Не полагаться на случай, не ждать милости от судьбы. А самому выковать себя заново, как меч.

— Вот это да, — кивнул Сергей. — Учиться этому действительно стоит. Но восхищаешься ты не этим, а тем, куда он направил свою силу. На разрушение. Это и есть роковое заблуждение.
Он взял книгу со стола и медленно перелистнул несколько страниц.


— Представь, что было бы, если бы он, став всемогущим графом, не стал мстить, а  использовал свои знания и богатство, чтобы творить добро. Спасать людей, строить больницы, как он в итоге и сделал для Морреля. Он бы стал святым. А стал... кем? Судьёй-палачом, который едва не перешёл черту.

— Он и был Судьёй! — воскликнул Алекс. — Когда закон безмолвствует, справедливость приходится вершить своими руками.

— И где предел этой «справедливости»? — парировал Сергей. — Дантес был сломлен тюрьмой. А потом он сломал других. Получается, он перенял методы своих палачей? Он стал таким же, как они? Сильным, да, но безжалостным.

В комнате повисло молчание. Дождь за окном стих, превратившись в редкие капли.

— Я не оправдываю его методы, —  более спокойно сказал Алекс. — Я восхищаюсь силой. Тем, что он не сдался. А месть... она была его топливом. Без неё он бы не выжил там, в каменном мешке. Это была его «вера».

— Возможно, — согласился Сергей. — Но самая большая трагедия Дантеса не в тюрьме. Она в том, что, выйдя на свободу, он так и не смог по-настоящему освободиться от своего прошлого. Он отомстил за Эдмона Дантеса, но убил его окончательно, чтобы дать жизнь Графу.
 Для него истинное «возрождение» началось, когда он отпустил Максимилиана и Валентину. Он понял, что «надеяться» важнее, чем карать.

Алекс смотрел в окно на прояснившееся небо.

— Знаешь, а ведь мы оба по-своему правы, — произнёс он задумчиво. — Ты видишь в книге предостережение. А я — инструкцию по выживанию. Может, в этом и есть гениальность романа? Он как зеркало. Каждый видит то, что ему нужно. Одному — силу, чтобы подняться. Другому — мудрость, чтобы не заблудиться на вершине.

Сергей улыбнулся.

— Да. Главное — не путать инструмент выживания с целью жизни. Сила Дантеса — великолепна. Его месть — ужасна. И самое важное — это уметь их разделять.

Он положил книгу обратно на стол. Спор был исчерпан. Урок Графа Монте-Кристо, как и почти двести лет назад, продолжал учить людей самому главному — понимать самих себя.



Спор о Графе

Вечер за окном был тихим и ясным, в отличие от накалившейся атмосферы в гостиной. Анна, разгоряченная спорами, встала с дивана и подошла к окну, словно ища поддержки у засыпающего города.

— Я тебя не понимаю, Сергей. Совсем. Ты говоришь, как будто он просто маньяк-мститель. Разве ты не видишь, в чём его настоящий подвиг? Он упал на самое дно — его предали, бросили в каменный мешок умирать. А он что? Он не сломался. Он не просто выжил — он перековал себя. Из простого парня в учёного, философа, атлета, аристократа! Это же гимн силе человеческого духа! Он учит, что даже в аду можно найти огонь, чтобы закалить сталь.

Сергей не спеша отпил из кружки. Его спокойствие действовало на Анну как красная тряпка на быка.

— Я не спорю с его силой духа, Анна. Я восхищаюсь ею, пожалуй, даже больше тебя. Но ты восхищаешься кузнецом, а не клинком, который он выковал. Сила — это инструмент. А вот то, на что он этот инструмент направил... — Сергей покачал головой. — Он направил его на разрушение. И в этом его трагедия.

— Какое разрушение? Справедливое возмездие! — всплеснула руками Анна. — Они украли у него жизнь. Он вернул долг. Он был Судьей!

— Нет, — тихо, но твёрдо возразил Сергей. — Судья вершит правосудие, чтобы восстановить порядок. А Граф творил расправу. Он не хотел просто наказать — он хотел уничтожить. Он играл с ними, как кошка с мышками, растягивая их страдания. Он наслаждался их страхом. Разве это справедливость? Это изощренная жестокость.

— Они его в тюрьму бросили на четырнадцать лет! — почти крикнула Анна. — О чём ты говоришь?!

— Я говорю о том, что вышел из тюрьмы не Эдмон Дантес, — сказал Сергей. — Из тюрьмы вышел призрак, который запер настоящего себя в прошлом. Он стал тем, кого ненавидел больше всего — холодным, расчётливым манипулятором, для которого люди — пешки. Да, он отомстил за того парня. Но того парня он в итоге и похоронил, став Графом. Разве это победа?

Анна замолчала, глядя на отражение в тёмном стекле. Она видела своё взволнованное лицо и спокойное — Сергея.

— А что ему оставалось? Простить? — её голос дрогнул.

— Нет, — Сергей подошёл к ней. — Может быть, жить дальше. Вспомни концовку. Он уплывает с Гайде. Почему? Потому что только с ней, с человеком из другой, «новой» жизни, у него есть шанс. Он не может вернуться к Мерседес, к той прошлой жизни. Он её сжёг дотла вместе со своими обидчиками. Его знаменитое «Ждать и надеяться»... Так вот, к концу книги он понимает, что это относится не к мести. Это относится к будущему. К способности надеяться на новую жизнь, когда старая обращена в пепел.

— То есть, по-твоему, идеал — это всё-таки простить и забыть? — с вызовом спросила Анна.

— Идеал — в том, чтобы не дать тому ужасу, через который ты прошёл, украсть у тебя всё, включая твою человечность, — сказал Сергей. — Сила Дантеса — в том, что он выжил и переродился. Его ошибка — в том, что он позволил своей боли стать единственным компасом в этом новом мире. Ты права — он учит нас не сгибаться. А я добавляю — но, выстояв, важно не превратиться в монстра, которым ты мстишь монстрам.

Анна глубоко вздохнула. Гнев ушёл, осталась лишь глубокая, щемящая дума.

— Получается, мы оба видим в нём разное, — произнесла она задумчиво. — Ты — предупреждение. А я — пример для подражания.

— Возможно, в этом и есть гений этой истории, — улыбнулся Сергей. — Она как лакмусовая бумажка для нашей собственной души. Кто-то ищет в ней оправдание своей ярости, а кто-то — силу, чтобы свою ярость преодолеть.

Он положил руку ей на плечо.

— Давай закончим на этом. Твой Граф — символ несгибаемой воли. А мой — символ того, что даже самая справедливая война может оставить после себя лишь руины. И оба мы по-своему правы.

Анна кивнула. Спор был исчерпан, но тишина, что воцарилась в комнате, была уже не гнетущей, а глубокой и содержательной, полной новых мыслей.