Больной

Он лежал на койке, тихий, будто смирился. Но это была не тишина — просто между приступами было затишье. Ему постоянно что-то кололо в висок, подступало к горлу, тянуло сухожилия изнутри. Врачи, эти уставшие статисты чужой жизни, записывали симптомы. Они не понимали, что перед ними.

Больной дрожал от похоти — но не той, что бывает у живого человека. У него похоть была механическая, лишённая тепла. Он тянулся к яркой картинке, к дешёвой подделке, к вылизанной иконке чужой кожи. Глаза стеклянные, нутро пустое.

У больного были вспышки ярости. Не горячей, честной — а тупой, сжатой, как будто он сам не знает, на что злится. Удары по воздуху, ругань без адресата, лай изнутри, который давит связки.

Он постоянно что-то жрал. Не еду — помои. Информационные. Липкие, кислые. Без вкуса. Без содержания. Он ел всё подряд, потому что иначе чувствовал пустоту. А пустоту он боялся сильнее смерти. Пустота — это как тишина в комнате, где наконец слышно собственное эхо. А он своё эхо терпеть не мог.

Больной пытался смеяться, но смех выходил какой-то картонный. Хихиканье от бессилия. В нём не было радости — только попытка доказать себе, что он ещё живой. Каждый новый мемарик, каждая новая тупая шутка — укол. Не лечит, но отвлекает.

Память у него тоже сыпалась. Он помнил только, что выгодно помнить. Помнил то, что красиво выставлено, упаковано, обёрнуто в маркетинг. Всё остальное — забытая пустошь.

Он не умел любить. Он путал любовь с зависимостью, близость — с удобством, людей — с инструментами. Цеплялся только за тех, кто мог дать ему очередную дозу внимания, признания или иллюзии контроля.

Иногда больной впадал в состояние зомбированного спокойствия. Отключённый взгляд, ровное дыхание, никакого сопротивления. Как будто перед ним не жизнь, а свод правил, где уже всё расписано до секунды. Он просто двигался по заранее сделанной разметке.

Главное — он боялся. Постоянно. Тихо, исподтишка. Боялся перемен, боялся правды, боялся одиночества, боялся смерти, боялся быть собой. Жил в паническом режиме. Маски менял быстрее, чем моргал.

Список его диагнозов рос как плесень. Врачи давно сбились. Читали вслух: нарциссические отклонения, зависимость от иллюзий, хроническая подмена реальности, социальная треморная дрожь, утрата эмпатии, деградация критического мышления, агрессивная апатия, цифровой голод, моральная энтропия.

И только когда файл наконец закрыли, когда последний диагноз упал на бумагу, врач устало вздохнул и произнёс:

— Этот больной… это не человек.
Он посмотрел на остальных.
— Это мы. Это всё наше охуевшее общество.

И в палате стало так тихо, что было слышно, как внутри этой больной твари что-то снова треснуло.