Ложная тревога

Позвонил старый друг из маленького городка.

- Привет! Я тут решил с жизнью покончить. Прощаюсь.

Я остановил пасьянс, который раскладывал на компьютере, прислушался к своему сердцу – ничего, вроде, не трепыхается. Спросил в телефон:

- Причина? Баба бросила? Сифилис? Рак в четвертой стадии?

Друг вздохнул.

- Ну, какой рак? Какой сифилис, когда с бабами уже год не спал? Другое. Важное.

- Так говори, чего ты воду мутишь? Прощаться – так прощайся уже по-человечески.

Я знал его тридцать с лишним лет. Он был большой шутник. На моей памяти он раза три «лазил в петлю», пару раз топился, несколько раз исчезал, оставляя записки «Прошу никого не винить…», - столько же раз воскресал, возвращался, снова работал в своей сфере – очень хороший архитектор, его брали даже туда, в те конторы, откуда он внезапно исчезал, - и опять морочил голову друзьям.

- Нет, теперь серьезно. Навсегда. Не вижу больше причины жить.

Я забеспокоился.

- Можешь меня подождать? Приеду, обсудим, разберемся – может, отпустит. Откажешься, может.

Он чуть помедлил.

- Не откажусь. Но подождать могу, - и вдруг хихикнул в трубку невесело: – Для того и звоню. Одному страшно. Приезжай.

Я рванул. До маленького городка километров 200 – я поехал напрямик, проселочной дорогой, сократив примерно километров 80. Когда дорога позволяла – всё думал, вспоминал.

Он хороший, преданный друг, хоть и нелепый совсем. Для архитектора даже слишком нелепый. Но эта нелепость его растормаживала, делала ремесло – творчеством. В маленьком городке, где полным ходом шла типовая застройка, блок-комнаты ставились на блок-комнаты, и все дома потом становились серыми и скучными, он придумал раскрасить их, как детсадовские кубики, в разные цвета. И город заиграл. Он стал разноцветным и радостным.

Еще он писал стихи. Дурацкие, совершенно графоманские, но смешные и, как город, праздничные.

А потом от него ушла жена. То есть ушел, собственно, он, застав ее буквально в постели с другим. Но не он, а она закатила ему скандал, умудрившись обставить дело так, что в ее постели был массажист, которому нужно было «глубоко проникнуть в ее проблемы». Он изумился, наградил ее хорошей затрещиной, «массажиста» догнать не успел. Ушел, сказав:

- Квартира моя, ты помнишь? Вечером приду – чтобы духу твоего не было.

Она запальчиво ответила вслед:

- Он, может, хоть ребенка мне сделал бы, а ты… импотент!

Под импотенцией понималось бесплодие, но ей было все равно. Природную глупость не выправило и высшее архитектурное, как у него, образование. Детей у них, и правда, не было, и это немного скрасило его переживания.

Вечером квартира оказалась пуста. Она сумела забрать с собой не только собственные вещи, но и часть его. Уехала к маме в Минусинск, попросила отвезти ее того самого «массажиста». Он посмеялся. Стало легко и горько. Сходил в ближайший гастроном, купил, напился. Утром полегчало. Позвал друзей, вечером устроили вечеринку. Друзья говорили: «Ну, Костян, ты чего? Вы и прожили-то всего года три, не нажили ни детей, ни имущества, хорошо хоть квартира твоя – в чем проблема? Мало вокруг хороших баб? Найдешь, и заживете!» Он отмахивался, улыбался и только подливал себе.

Ночью, когда все разошлись, когда вот-вот утро, разослал эсэмэски: «Я в петле. Прощайте». Прибежали трое. Он открыл. «Может, допьем? Осталось…» Ему наваляли. По-дружески, конечно, но с досадой.

Потом он внезапно исчез. Его не было почти три месяца. Потом подолгу и путано рассказывал, как ездил к старым приятелям в Питер, перенимал опыт, как у него там снесло крышу в самом метафорическом смысле, как глубокой ночью на плохо охраняемой стройке один лазил на башенный кран, залез на стрелу и хотел спрыгнуть, но ему помешали полицейские. Сняли и едва не отдали в психушку – питерские друзья вмешались, дали взятку и отмазали. Ну, а потом наваляли. Дали денег и отправили по назначению, в Сибирь.

Все это время в городке его искали, даже лазили в квартиру, вскрыв балконную дверь. Он приехал и первым делом обзвонил всех с вопросом: «Какая сволочь сломала балконную дверь?» Собрались все причастные. Синяков не оставляли – так, ткнули в бока по-дружески. Общаться после этого с ним стали осмотрительно, неохотно. В контору его приняли с условием, что это – в последний раз. Но и после этого раза случались и «петли», и записки «Прошу не винить…», и длительные исчезновения. И запои. Терпели. Талантлив.

Я из маленького городка переехал в большой, изредка перезванивались, иногда виделись – он приезжал к нам, мы с женой иногда ездили к нему. Чем дальше, тем реже случались встречи. Все тяжелее становилось с ним говорить. Однажды моя жена взмолилась: «Все, не могу больше! Хочешь – езди к нему один. Какой-то он стал… инфернальный!» И я перестал с ним встречаться по своей воле.

И вот – звонит – «всё, навсегда!» Ну, как могу не поехать? Ругался всю дорогу: «Сволочь, мерзавец, если опять подстава – убью, удавлю своими руками!»

Костя сидел, придавленный мыслями, в глубокой депрессии. Кивнул:

- Садись. Выпьем?

Я даже не удивился.

- Опять картину гонишь? Выпить не с кем?

- Нет, на этот раз не гоню. Сейчас с тобой попрощаюсь… У меня тут пистолетик припасен с давних времен, - он достал, передернул затвор, направил на меня. Я попятился.

- Ты охренел совсем, Костян?

Он усмехнулся так, как усмехаются одержимые.

- Фигня. Не бойся. Тебя-то за что? Давай лучше выпьем.

Он спрятал пистолет, достал фужеры, вынул открытую бутылку вина.

- Извини, я тут без тебя пригубил немного уже.

Разлил. Я спросил:

- А что вдвоем-то? Что ж не позвал больше никого?

Он снова усмехнулся.

- А никто больше не нужен. Ты мне самый близкий друг.

Я выпил. Вино оказалось на вкус подозрительно терпким. Я посмотрел этикетку – Испания, ординарное вино, столовое, средней паршивости. Он засмеялся:

- Боишься? Я же пью с тобой. Мне тебя-то зачем травить? Да и я… у меня – пистолетик. Давай еще по одной.

Я пригубил, дальше не пошло.

- Ты стреляться когда намерен – ночью? Я сильных звуков ночью не выношу, они меня пугают, - я пытался шутить, но вечер был странный, шутки не удавались. Не проходили. И закуска застревала в горле.

- Да нет, не бойся. Я с тобой попрощаюсь. При тебе не стану.

Я взорвался.

- Костян, что случилось? Ты идиот? Что за разводки, что за идиотские сцены? Ты меня сорвал, я даже не успел жене толком объяснить – куда и на фига еду! Может, расскажешь, в чем дело-то? Мало тебя били за твои шутки – я ведь тоже могу двинуть!

Он кисло улыбнулся.

- Могу объяснить, но на это не хватит ни ночи, ни вина. Если кратко – жизнь не удалась. Наперекосяк пошла. Из конторы выгнали, друзья отвернулись. Неудобный я очень. Не нужен никому. И тебе – вот видишь – помеха.

- Если так – звал-то зачем? – Я кипел от негодования, готов был и правда ударить его. – Ну и стрелялся бы в одиночку! Мы бы погрустили потом коллективно. Чего тебе от меня надо?

Он усмехнулся опять как-то нехорошо, налил снова.

- Давай еще по одной – скажу.

Я выпил. Вино не брало, опьянения не было, был только странный вкус серы во рту.

Он поставил фужер, улыбнулся. Убрал пустую бутылку.

- Ну, вот и породнились. Теперь можешь уезжать. Ночевать здесь тебе не нужно.

Я смотрел на него оторопело.

- Не понял.

Он повертел фужер, понюхал его зачем-то.

- Ну, это не просто вино. Яд в нем. Сдохнем оба. Но до дома дотянешь.

Как я его ударил, теперь не вспомню. Я выскочил, сел в машину, рванул с места. В ближайшей аптеке купил все, что препятствует отравлению, немедленно проглотил, запив минералкой. Меня тошнило, зрение не фокусировалось, дорога плыла перед глазами. Ехал кружным путем, чтобы не попасть на глаза гаишникам. Несколько раз останавливался – мутило, но ничего извлечь из себя не получалось. Подъезжая к городу, попросил жену вызвать «скорую».

Врач щупала меня, меряла давление, температуру, заставляла открывать рот. Смотрела с удивлением.

- Почему вы решили, что отравились? Никаких признаков. Ну, разве выпили. Может, вино плохое было?

Мы вежливо выпроводили ее. Я кинулся к телефону. Костя ответил сразу:

- Жив? Надо же!

Я сказал все, что думаю о нем и его покойно родне. Он только посмеивался в трубку.

- Рожу я тебе при следующей встрече разобью точно! – грозил я, и гнев во мне не утихал. – Вот сволочь! Сам жить не умеешь – другим-то дай!

- Даю, даю, - он вдруг заговорил тихо, серьезно. – Пистолетик-то помнишь? Так я его выкинул. Утопил в речке. Ты когда уехал, я пошел к речке и утопил его. Вместе со всеми патронами. Так что не беспокойся. Я не застрелюсь. И другим жить дам. Спокойной ночи.

Он отключился. Я смотрел на трубку ошарашенно. Жена гладила меня по плечу:

- Ну, и ладно. Идиот – идиотом был, таким и останется. Пошли спать.

…Утром, едва я разлепил веки, жена принесла телефон. Сообщение было коротким: «Прости. Прощай». Я плюнул.

- Идиот!

А вечером позвонил старый приятель.

- Костян помер. На дверной ручке удавился. Приедешь на похороны?
25.04.2022