Глава 32. Симфония трущоб и тишина после боя

Сначала показалось, что сквозь сон кто-то смеётся. Смешки доносились издалека, словно сквозь толстую вату. Потом услышала приглушённые голоса, кто-то сердито спорил. Синьи открыла глаза. Желтоватый свет лип к кафелю, не решаясь стать ярче — ни рассвет, ни полночь, а какое-то нерешительное межвременье.
В голове стоял густой туман. Синьи поморгала, пытаясь поймать хоть одну ясную мысль. Под щекой холодный кафель. И тишина... Нет, не тишина. Последнее, что помнила: как опускалась на пол, спиной к двери. Закрыла ли? В памяти чётко отпечатался щелчок защёлки, но было ли это наяву? В висках застучало: не помнила.
Она с трудом приподнялась, и с неё рухнуло на пол всё, чем укрыли: три куртки, пара свитеров и что-то колючее, похожее на жилет. Только сейчас заметила, что рука, которая утром пылала огнём, умело перевязана чистым бинтом. Цепляясь за раковину, она медленно поднялась на ноги. Голоса в соседней комнате стали чётче.
— Ставь туда, я тебе говорю! — чей-то недовольный голос.
— Не влезет! Совсем дурак, что ли? — отозвался другой.
— Эй, не ссорьтесь.
Она узнала этот голос. Мо Лан.
Синьи приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы одним глазом увидеть коридор. Тени метались по стенам, незнакомые голоса переплетались с шагами. Проскользнула наружу, затаив дыхание, крадучись, как ночной вор. Старые половицы застонали под ногами, и каждый скрип отдавался в позвоночнике ледяными мурашками.
За дверью грохнуло матерное слово, и девушка непроизвольно сжалась. Но не от оскорбления — от самого тембра. Голос звенел, как битое стекло, но обретал странную каденцию , подобную исполнению уличного певца. Каждый слог отдавался в грудной клетке, заставляя сердце биться чаще. Не просто сквернословие — целая симфония городских трущоб.
— Эй, потише вы! Если проснётся — мне потом огребать! — сказала Мо Лан и хихикнула, не скрывая удовольствия.
Синьи шагнула в комнату — светлую, с только что оклеенными стенами, с окном, пропускающим лучи заходящего солнца. В воздухе витал свежий запах краски. Двое парней держали шкаф по бокам, а третий, размахивая руками, отдавал команды. Со стороны могло показаться, что они управляют не предметом мебели, а грозной боевой машиной.
Мо Лан сидела на подоконнике, ловко орудуя кистью. Белая краска ложилась ровным слоем на раму, сверкая на солнце. Выражение лица напоминало довольного кота, пригревшегося в луже солнечного света.
— А ты кто? — раздалось сзади.
Синьи резко повернулась. Прямо перед ней высокий парень держал в руках две картонные коробки. Он смотрел на неё прямо и спокойно, без тени смущения. Глаза выдавали любопытство. Он не угрожал, но и дружелюбия не проявлял.
— Я… — начала она, но не договорила.
— Ой, ты уже проснулась! — испуганно обернулась Мо Лан и поспешно отложила кисть. — Не сердись, ладно? Мы тут немного прибрались… просто не смогла смотреть, как ты живёшь в таком угле. Ребята помогли, всё старое, зато чисто. Если не понравится — скажи, я всё верну, как было. Правда.
Синьи застыла в проёме. Вчерашний запах плесени и отчаяния теперь перебивало едкой краской и чужими голосами. Эти люди вломились в её хаос, навели порядок без спроса. Грохот, смех, скрип — каждый звук накатывал своей волной, и она никак не могла уловить между ними связь. А что, если они уйдут и бросят её здесь одну, в этом выхолощенном, чужом пространстве? Ком подкатил к горлу, а пальцы сами сжались в кулаки. «Я сама...» — настойчиво стучало в висках, заглушая робкую благодарность.
— Так ты Синьи? — буркнул Гао Цзюнь. — Маленькая ты... И вся в синяках. Тебя хоть кормили?
Он не дожидался ответа. Пройдя мимо, в сторону кухни.
За порогом вновь послышались ругательства и скоро в квартиру влетел парень, лет восемнадцати с сигаретой во рту.
— Чэнь! Иди сюда, чёрт побери! — крикнул Сань, с силой пиная ногой ножку стола. — Эта деревянная хрень упёрлась рогами, как чокнутый буйвол! Ни туда ни сюда!
— Не мучай мебель, — лениво бросил Чэнь. — Она тебе ничего плохого не сделала.
Из-за массивного шкафа появился Вэй Чэнь в мешковатой майке, на которой едва угадывался выцветший логотип неизвестной группы. Привычным движением достал из заднего кармана джинсов потрёпанный блокнот и карандаш, с явно прикушенным в задумчивости кончиком. На лице читалась усталость, но, встретившись взглядом с Синьи, вдруг оживился — в глазах вспыхнул тот самый острый, цепкий блеск, будто уже мысленно заносил в свою личную галерею персонажей.
— Иди умойся, — процедил он, судорожно чиркая что-то в блокноте. — И в зеркало глянь.
Она не ответила. Только опустила подбородок и поплелась обратно в ванну.
Дверь со скрипом закрылась, отсекая шумный мир. Синьи машинально подняла глаза на зеркало — и застыла, будто получив удар под дых.
Из замутнённого стекла на неё смотрело чужое, дикое лицо. Волосы, слипшиеся от пота и крови, торчали клочьями. По щеке и шее тянулись бурые, засохшие полосы — отпечатки её же пальцев. Она выглядела как животное, которое вытащили из капкана. И самое противное — вышла к ним так. Позволила видеть себя такой... грязной. Жар стыда разлился по коже, жгучий и куда более болезненный, чем рана на руке.
С этим стыдом, прилипшим к коже гуще засохшей крови, вернулась к остальным. Всё же квартира теперь иная. Всё двигалось. Люди сновали туда-сюда: один выносил старую табуретку, другой тащил ковёр, кто-то мыл, кто-то спорил у входа. В воздухе стоял запах клея, краски и жареной лапши. Стены блестели от свежести, хотя при ближайшем взгляде на обоях виднелись складки, а потолок в углу по-прежнему хранил жёлтое пятно.
— Отойди, — буркнул в спину Гао Цзюнь, и Синьи решила пойти на кухню, чтобы не мешаться. Там у окна курил парень, стряхивая пепел в форточку.
— Будешь? — указал он подбородком на смятую пачку «Хунцзиньлун» . — Бери, не стесняйся.
Синьи покачала головой.
— Спасибо, — тихо сказала она, но осталась стоять рядом, вдыхая знакомый запах.
Этот запах напоминал дом. Так пах Хошэнь и вся та шумная, грубая жизнь, что кипела на поверхности базы. Вспомнилось, как летними ночами украдкой выбиралась на поверхность. Там, в густом сизом мареве, гремели костяшки мацзяна , слышались хриплые споры на жаргоне, который тогда едва понимала, и звонкое цоканье фишек вэйци . Ци Лэн изящно выстраивал на столе фишки. Его бархатный голос не повышался ни в азарте, ни в споре, мог в перерыве между раундами цитировать Ли Бо , а следом разбирать патогенез застоя желчи на основании «Трактата Жёлтого Императора» .
Иногда споры перерастали в потасовки, кто-то опрокидывал стул, но через пять минут все снова хохотали, хлопая друг друга по плечам. Этот мир уютной безопасности она знала с детства. И сейчас, стоя на кухне в чужом районе, именно запах табака стал для неё единственной нитью, связывающей с прежним домом. Уголки губ растянулись в лёгкой улыбке.
— Странная ты, — прищурился Да Ли. — Но, вижу, не плохая.
— Спасибо, — тихо отозвалась Синьи, улавливая за грубоватой фамильярностью чистый, искренний Сяо.
Взгляд упал на аккуратно расставленный сервиз — неказистый фарфор, но удивительно тёплый на вид, с ручной росписью.
— Это я притащил, — кивнул парень. — Бабка из деревни передала. У нас там под Наньтуном  своя гончарка, теперь уже почти не работает, конечно. Старики ещё иногда что-то делают... Так что, если что, налепим. А это... из запасов. Никогда не пользовались, кстати.
— Спасибо, — она осторожно взяла в руки пиалу с двумя синими карпами, плывущими по молочно-белому фону. Роспись дышала простотой и жизнью. «Тяньшу точно оценил бы эту подлинность», — мелькнуло у неё в голове.
— Очень красиво, — сказала без капли лести.
Из коридора вдруг раздался такой грохот, что Синьи вздрогнула, будто всё здание решило рухнуть сразу. Следом грянул поток отборных ругательств, таких сочных и изобретательных, что ей почудилось: по полу рассыпались не доски, а словари с древними проклятиями.
Она метнулась к двери. В коридоре стоял настоящий, живой хаос. На полу, посреди развалин комода, совершенно спокойно лежал Вэй Чэнь, и что-то писал в своём блокноте, облокотившись на отломанную дверцу.
— А-а-а! Твою мать! — грохот комода потонул в новом вопле Саня. — Да он развалился, чтоб ему, как карточный домик! Эй, поэт хренов! — он, давясь смехом, разглядывал Вэй Чэня, лежащего в руинах. — Вдохновился, да? Напиши теперь «Балладу о дохлом комоде»!
Чэнь не отреагировал. Только провёл языком по губе, дописал строчку.
— Я же говорил, — произнёс он с каменным лицом. — Эта рухлядь готова была встретить духов предков. Что, собственно, и произошло.
— Ну ты и говнюк, — фыркнул Сань, но беззлобно.
— Всё в этом мире тленно, — с важным видом изрёк Ван Лао, поправляя свою и без того чистую футболку. — Как говаривал мой дед: «И самая крепкая дверь однажды становится дровами». Так что не печалься, братец Чэнь.
— Ага, — тут же встрял Лю Ху, с тоской оглядывая обломки. — Только эти «дрова» теперь собирать! Опять отвёрткой махать, блин...
Синьи стояла, прижимая руки к груди. Всё это выглядело глупо, но сквозь нелепость пробивалось что-то… тёплое. Грубый смех, осколки разбитых полок и вся эта неуклюжая суета дышали странной, шумной жизнью — бессмысленной, но абсолютно настоящей.
Она услышала переливы Пип Вэй Чэня. Струны звенели насмешливо, будто повторяя: смотри, вот твои герои, вот реальность — кривая, но живая. Синьи едва удержала смешок, закрыв рот ладонью.
— Ага! Видишь, даже Гном понял шутку! — подхватил Сань, едва отдышавшись. — Ну, Моцарт, вставай! Или теперь всегда писать будешь на полу, в стиле «поэт и прах мирской суеты»?
«Гном»? — мелькнуло у Синьи. Прозвище звучало нелепо, но в устах Саня — беззлобно и даже странно приятно.
Из-за плеча Синьи высунулась Мо Лан, сияя глазами.
— Ой, опять всё без меня! — воскликнула Мо Лан, хватая телефон. — Гэгэ, стой, не двигайся! Это ж надо, комод в главной роли! — щёлкнула камерой, она тут же смягчила тон, видя его хмурый вид. — Ладно, не сердись. Потом сотру, если не понравится.
Чэнь поднялся с тяжёлым, демонстративно трагическим вздохом. Отряхнулся, закрыл тетрадь и, выпрямившись, произнёс:
— Это не падение. Это драма. Комодная. В трёх актах и без хэппи-энда.
Сань прыснул, скатал газету и метнул в него. Газета шлёпнулась Чэню в плечо. Тот чуть склонился в насмешливом поклоне.
Смех покатился по коридору, взметнулся к потолку, как тёплый пар. И Синьи, стоя у двери, вдруг ощутила лёгкость. Несмотря ни на что, она всё ещё умела смеяться, даже среди развалин.
Когда в зале водрузили стол и раскидали вокруг него разношёрстные стулья, квартира взорвалась новыми звуками. Ребята шуршали пакетами, звенели бутылками, вываливали на стол всё подряд — лапшу в контейнерах, липкие куриные крылышки, рассыпавшееся печенье, рыбу с подгоревшими краями. Получился нелепый, но трогательный пир — будто каждый принёс кусочек своего мира, не сговариваясь.
Ли Синьи опустилась на край стула, машинально приняв палочки, которые Мо Лан протянула ей, даже не взглянув. Всё вокруг — шумные разговоры, смех, звон посуды — казалось, происходило где-то в другом мире, а она лишь наблюдала со стороны. Кто-то достал банку пива и открыл со щелчком, за которым тут же последовало ещё три таких же.
— Эй, Гном, тебе сколько лет-то, а? — крикнул Лю Ху с другого конца стола.
— Синьи её зовут, — напомнила Мо Лан, улыбаясь. — Запомни уже, а то стыдно перед человеком.
— О, Синьи, сердечко моё…  — Сань схватился за грудь театральным жестом, вывернулся в бок и с громким стоном рухнул на пол.
Хохот разнёсся мгновенно. Кто-то постучал по спинке стула, кто-то ударил ладонью по бедру. Смех разнёсся по комнате.
— Так сколько всё-таки? — спросили снова.
— Пятнадцать.
Смех оборвался. Одиннадцать человек, будто по команде, замолкли. В комнате повисла пауза, наполненная не то удивлением, не то растерянностью. В этот момент даже еда перестала пахнуть.
— Ей нельзя пиво, — произнёс Лю Ху с ноткой внезапной серьёзности.
— Да брось ты… — отмахнулся Ван Лао. — Вспомни себя.
— Я не пил пиво.
— Ага, расскажи тем, кто тебя в ту ночь на себе тащил. Не пиво у него было! — воскликнул Сань.
— Да то отравление, — оправдывался Лю Ху.
И снова смех, на этот раз беззлобный, тёплый, словно все почувствовали — вечер действительно начался. Кто-то чокнулся с соседом, кто-то откусил сразу половину булочки.
Девушка подкралась сзади и звонко шлёпнула Саня по затылку.
— Ой, черт! — вздрогнул он, но лишь отпрянул, даже не оборачиваясь.
Гостья уселась рядом, небрежно закинув ногу на ногу, и машинально убрала выбившуюся прядь за ухо.
Пока компания смеялась над очередной шуткой, Вэй Чэнь сидел, уткнувшись в блокнот, быстро записывая слова, будто боялся упустить мысль. 
— Опять своё? — Мо Лан выхватила блокнот у него из рук. — О, «Улицы в грязи, а мы…» Что, опять про наш район? 
— Отдай.
Девушка фыркнула, но вернула записную книжку. 
— Ладно, ладно, не кипятись. Может, когда-нибудь и твои песни будут знамениты. 
Он ничего не ответил, только крепче сжал карандаш. 
— Ну что, — сказал Лю Ху, крепкий юноша с широкими плечами. — С новосельем. Добро пожаловать в наш бомжатник!
Чувство неловкости заставило её щёки вспыхнуть, будто парень невзначай назвал её нищенкой. И всё же она не услышала насмешки — лишь простую, грубоватую доброжелательность. Здесь не приукрашивали и не притворялись, и эта подлинность согревала её. Была... настоящей.
— Не бойся, — наклонилась к ней Мо Лан и мягко погладила по спине. — Здесь тебя никто не обидит.
— Думаю, она сама кого хочешь обидеть может, — хмыкнул Ху Ли. — Скорее уж тут нас гладить и успокаивать.
И снова все засмеялись, теперь уже по-домашнему. Ли Синьи засмущалась, а на губах у неё расцвела улыбка. От прикосновения Мо Лан по спине разлилось тепло, и мир будто стал яснее и проще.
— Эй, Гн... — начал Сань, но, встретив предупредительный взгляд Мо Лан, откашлялся. — Синьи, то есть. Говорят, ты там вчера целую банду Чжао раскидала, как котят. Сколько их там было-то, на самом деле?
В воздухе повисла пауза, густая и сладкая, как запах жареной лапши. Компания замерла в ожидании. Синьи почувствовала, как десяток глаз впивается в неё, и под этим вниманием к горлу подкатил комок, странной, щемящей неловкости.
— Тридцать, — вдруг выдавил Да Ли с другого конца стола, и кто-то неуверенно хихикнул.
Синьи резко кашлянула, поперхнувшись собственным дыханием. Мо Лан тут же застучала ей по спине, словно отбивая ритм для всеобщего веселья.
— Осторожно, — сказала Мо Лан, аккуратно похлопывая её по спине. Улыбка не сходила с её лица, но в глазах промелькнула настороженность. — Тут шуточки не к добру, сама видишь.
Пока спала, правда успела обрасти вымыслом, превратиться в сказание, где она — то ли Гуань Юй , то ли небожитель.  А на деле всё свелось к шестерым в узком проулке, к хрусту под кулаком, к холодному ужасу, сжимавшему горло.
— Пять, — ответила она, и смешки разом стихли. — И один... тот, что с костылём, сам убежал.
— Ой, не скромничай! — не унимался Сань. — Так всё же, где ты так научилась?
Вопрос повис в воздухе, острый и неудобный. Синьи опустила взгляд в свою тарелку, где жир медленно застывал на остывшей лапше. Она не могла сказать правду. Только урезанную, безопасную версию. Ту, что не приведёт их к Лунцзяну и Байхэ.
— Дядя, — выдохнула она, и это прозвучало как отзвук далёкого, чужого им мира. — Меня... учил дядя.
— О-о-о! — в голосе парня зазвенела неподдельная зависть. — А меня он научит?
Синьи медленно подняла на него глаза. Представила этого парня перед Люй Цзиньфэном — и внутренне содрогнулась.
— Я спрошу, — сказала она ровно. — Но, скорее всего... нет.
Наступило короткое, разочарованное молчание.
— Тогда ты научи, — не сдавался парень.
Синьи снова посмотрела на него. На синяки под глазами, на грубые, в царапинах руки. На этих ребят, которые только что помогали ей, не требуя ничего взамен. Вспомнила Вэй Чэня, который молча принёс матрас. Вспомнила, как Мо Лан мыла окна.
Уголки губ дрогнули в лёгкой, усталой улыбке.
— Хорошо, — тихо согласилась она. — Научу.

Ребята приходили с утра, как на работу. Мыли стены, красили потолки, клеили обои. Мебель, полки, занавески для квартиры они не покупали, а приносили из дома. Всё что жаль было выбросить и некому отдать.
— Разбогатеешь — переклеишь, — сказал Да Ли и показал рукой на стену, где в одной комнате сошлись пять видов обоев. — А пока не выпендривайся. Жить можно.
Ли Синьи смотрела и не могла понять, где в этом хаосе конец и где начало. Было странное чувство: будто всё это происходит не с ней, а с кем-то другим. Будто кто-то дал ей отсрочку от прежней жизни, заменил на что-то иное — менее жуткое, но и непонятное.
В какой-то момент не выдержала.
— Почему вы мне помогаете? — тихо спросила Синьи.
В воздухе повисла пауза. Лю Ху закатил глаза, будто она спросила, почему небо синее.
— Ой, да перестань, — заныл он. — Помогаем и помогаем. У меня спина уже отваливается, а ты ещё и экзамены нам устраиваешь...
Да Ли, не отрываясь от своего дела, буркнул, глядя в пол:
— Глина и в огне не треснет, если за ней доглядеть. Люди и подавно. — Он резко дёрнул плечом, смахивая невидимую пылинку. — Не забивай голову ерундой.
Ван Лао мудро кивнул, подхватывая мысль:
— Верно. Мой дед, да обретёт он покой в мире предков, говаривал: «Веник из множества прутьев — не сломать». Мы вот те самые прутья. — Он многозначительно обвёл взглядом присутствующих.
Гао Цзюнь, до этого молча копошившийся с проводами, поднял на Синьи спокойный взгляд и сказал просто и ясно:
— Завтра мне может твоя помощь понадобиться. Или ему, — он кивнул в сторону Саня. — Так что давай без дуростей.
Сань, тем временем, уже отвлёкся и, тыча пальцем в трещину на стене, философски изрёк:
— Вот видишь эту хрень? А ты — не хрень. Вот и вся причина, бл…
В их словах не звучало ни грубости, ни обиды — лишь привычная прямота, сквозь которую проглядывало что-то тёплое. Её вопрос они восприняли не как просьбу объяснить, а как недоверие. Но они не стали доказывать свою правоту. Просто делали, что считали нужным. Как поступают в семье.
— Матушка у меня говорит, — отозвалась вдруг А Хуэй, девчонка в пёстрой футболке, — нельзя отворачиваться от тех, кому нужна помощь. А вдруг однажды и мне понадобится, а тут... Гном, — хихикнула она.
«Гном» — улыбнулась Синьи. В районе наверно не осталось никого кто бы не знал, как она уложила ребят Чжао. Тогда ей не казалось, что поступила особенно смело, просто не видела другого выхода. Но теперь, глядя на этих шумных ребят, поняла: сила действительно имела вес.
Тем же вечером, когда в комнате ещё витал запах еды, выдохшегося пива и свежевыстиранной одежды, дверь распахнулась, и Вэй Чэнь с Гао Цзюнем вкатили в комнату старенький синтезатор и две потёртые гитары.
— Слышите… — Вэй Чэнь обвёл всех взглядом, и в обычно угрюмых глазах вспыхнул редкий огонёк. — Послушайте песню, новая.
Синьи увидела, как его привычная маска отстранённости растаяла, уступив место чему-то настоящему, почти мальчишескому. И та самая симфония Пип, зазвучала вдруг в мажорном ключе — ярко, мощно, без тени привычной горечи.
— Музыка, может, и не очень, но…
— Я помогу с музыкой, — сорвалось у Синьи, прежде чем успела подумать. Она встала и подошла к синтезатору. — Ты начни читать. А я подхвачу.
В комнате повисла тишина. Ребята уставились на неё с откровенным недоверием. Синьи лишь сейчас осознала, что сделала.
— Ты играть умеешь? — кто-то выдавил после паузы.
— Только на фортепиано, — тихо ответила она, опуская взгляд.
Но в тишине, последовавшей за словами, она уловила резкий, режущий слух диссонанс, будто острую, колючую ноту ревности. Это звучала душа Мо Лан.
— Давай, попробуй, — не глядя на Мо Лан, бросил Вэй Чэнь. Взгляд был прикован к Синьи с новым, изучающим интересом.
Уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.
— Ты начни читать. И вспоминай, как писал, о чём думал. Я пойму. Если что-то пойдёт не так, скажешь — начнём заново.
— Без нот? — не удержался Гао Цзюнь.
— Эй, может, Сань подыграет на гитаре? — предложила Мо Лан слишком бодро. — А ты, Синьи, потом ноты набросаешь, если умеешь… Так всем лучше будет, правда?
— Ладно, — Вэй Чэнь будто не слышал её, не сводя глаз с Синьи. — Начинай.
Мо Лан на мгновение застыла, и улыбка стала ещё более милой.
Вэй Чэнь закрыл глаза, отгородившись от всех, и начал читать свои стихи — проживать их, голос срывался на хрипоту в самых горьких местах и становился почти шёпотом, когда речь заходила о чём-то хрупком.
Первый аккорд робко пробился сквозь тишину, но уже через такт музыка набрала мощь и уверенность. Она не аккомпанировала, а создавала вокруг стихов целую звуковую вселенную. Музыка дышала с поэзией в унисон, расширяя и углубляя её. Она переплавляла боль в пронзительную, стройную элегию. Так и родилась идеальная музыка для трущоб: честная, мощная, с обнажённой душой и безупречной формой.
Вэй Чэнь на секунду запнулся, открыл глаза, поражённый. Он смотрел на неё, будто видел впервые. Не как на странную девочку, а как на того, кто нашёл ключ к запертой двери его души. Он снова закрыл глаза, и голос зазвучал по-новому — громче, увереннее, глубже. Бархатный баритон, теперь лился свободно, сплетаясь с музыкой в единое целое.
Последний аккорд растаял в тишине, и на несколько секунд комнату заполнили лишь тяжёлое дыхание Вэй Чэня и едва уловимый звон в ушах.
Вэй Чэнь медленно открыл глаза. Он смотрел на Синьи, и его взгляд, полный настоящего потрясения, буквально пронзал её.
Гао Цзюнь, никогда не разбрасывавшийся словами, первый нарушил молчание:
— Вот блин. С этим можно в Байджань  идти. Без стыда.
Достаточно было этой фразы, прозвучавшей как приговор высшей инстанции. Мечта, которая казалась такой далёкой, вдруг материализовалась в четырёх стенах этой убогой квартиры.
Лю Ху перестал ныть.
— Твою ж... — он выдохнул, не в силах закончить. — Я... я аж мурашами весь покрылся. Серьёзно.
Обычно несдержанный в выражениях, Сань на этот раз выдал лишь краткие и почтительные слова:
— Это... это ж надо. Такое не на улице подбирают. Ты... откуда?
Ван Лао мудро кивнул, потирая подбородок:
— Дед говаривал: «Настоящий жемчуг и в луже не затеряется». Похоже, он был прав.
Мо Лан онемела.  Она видела, как преобразился Вэй Чэнь. Слышала в его голосе ту самую силу, о которой он когда-то мечтал, говоря о сцене. И понимала: ключ к этому преображению — не она. Зависть, обида и горькое, невольное признание — всё сплелось во взгляде, устремлённом на Синьи.
В этот момент Вэй Чэнь, не отрывая горящего взгляда от Синьи, тихо, но властно проговорил:
— Ещё. Давай ещё раз. С начала. Я... я должен это запомнить. Я должен это спеть именно так.
Синьи кивнула. Пальцы вновь коснулись клавиш, и на этот раз музыка зазвучала твёрже, обретая плоть и кровь. Сань, не сговариваясь, начал записывать на телефон — каждый чувствовал, что становится свидетелем чуда.
Мо Лан отошла к окну. Её собственная игра на гитаре казалась ей теперь убогим бренчанием. Губы сами собой сложились в горькую улыбку.
Она обернулась и увидела одухотворённый облик, потерянный в музыке. Сердце сжалось от боли. Но он, словно почувствовав взгляд, обернулся и подмигнул. Старое, знакомое «всё путём».
И ей стало до слёз стыдно за свои мысли. «Ладно, — прошептала про себя. — Пусть. Лишь бы был счастлив. Только не отпускай меня».
Последний аккорд растаял в воздухе, и на секунду в комнате повисла оглушительная тишина, будто до сих пор слышали отголоски музыки. А потом гул восторга, наконец, вырвался наружу.
— Блин, я аж дышать забыл! — выдохнул Лю Ху, первым нарушая заворожённую тишину.
— Сань, ты записал?! — тут же загалдели остальные. — Давай скинь!
— Снимал, снимал! — Сань уже копался в своём телефоне. — Но у меня MMS только на десять секунд, и то не факт, что дойдёт... А у кого тут телефон поновее? У меня этот кирпич видео не отправляет!
И тут же выяснилось, что у большинства телефоны не «тянут» видео. Началась привычная путаница: кто-то предлагал скинуть по Bluetooth, кто-то — разбить запись на части и отправить MMS, кто-то просто требовал переслать на почту, до которой надо было идти в интернет-кафе.
В этой суматохе Сань, переглянувшись с парнями и не найдя решения, крикнул Синьи: :
— Эй, Гном, у тебя QQ есть? — перегнувшись через стол и блеснув глазами. — Может, у тебя телефон нормальный, не этот дохлый кирпич, через тебя скинем?
Синьи замерла на мгновение. Телефон… тот самый, что Уцзи вручал в коробке, до сих пор лежал в ящике — ни разу не включала, даже плёнку не сняла.
— Есть, — сказала она, чуть медля, — сейчас принесу.
Когда она достала из рюкзака серебристый телефон, разговоры в комнате стихли. Металл поблёскивал в тусклом свете лампы, как что-то чужое, не отсюда.
— Ого! — присвистнул Сань. — Да ты посмотри! У Гнома — бриллиант ! Это ж сколько он стоит, а?
Сяо Мэй склонилась поближе, прищурилась:
— Дай-ка глянуть… ух ты. А у меня до сих пор Моторола, который звонит, если повезёт. Не жизнь, а археология.
— Ха, — вздохнул Лю Ху, покручивая свой старый аппарат. — Вот так всегда. У кого руки мозолями, у тех и телефон с антенкой, как у курицы хвост.
Да Ли фыркнул, поправил майку:
— Телефон не пашет, зато хозяин — да. Так что не жалуйтесь.
— Всё равно, — не унимался Сань. — Глянь, глянь на номер! Восемь-восемь-один-шесть-восемь-восемь ! Это ж прям приглашение удаче! Скажи честно, кто тебе такой подарок сделал?
Синьи улыбнулась, пряча глаза:
— Просто дали.
А Хуэй хмыкнула из угла:
— «Просто дали»... Так не бывает. На ровном месте только пыль поднимается.
Ван Лао покачал головой:
— Слишком блестящее добро беду зовёт. Здесь, девочка, чем тише живёшь — тем крепче спишь.
— Да ладно тебе, дед, — Сань махнул рукой. — Мы что, завидуем, что ли? Просто не ожидали. Гном, а музыку он хоть играет, твой драгоценный? Или только на витрину?
— Откуда мне знать, — тихо усмехнулась Синьи. — Для меня это всё как чужой язык. Может, и играет.
— А что-то, народное? — фыркнула Сяо Мэй. — Или там всё по-городскому, «ай лав ю, ай лав ю»?
— Наверное. Может… — ответила Синьи, пожав плечами, — и про падшие шкафы найдётся.
— Падшие шкафы… п-ха-ха-ха…
Смех прокатился по комнате, Мо Лан прыснула первой. Даже Вэй Чэнь, сидевший у окна с блокнотом, поднял глаза — коротко, с тем своим кривым выражением, в котором не то усмешка, не то оценка.
— Телефон не к месту, — сказал он спокойно. — Просто не к месту. Мы тут с «Нокиями», а ты, будто в шелках на стройке.
— Можно и в шелках, — ответила Синьи, уже улыбаясь. — Главное, чтоб стройка не останавливалась.
Да Ли хлопнул Саня по плечу:
— Вот, получил ответ. Не трогай Гнома, она своя!
Мо Лан, до того сидевшая у окна, подняла голову, усмехнулась краешком губ:
— Своя. Да не простая. Такие, как ты, с такими телефонами и такими талантами... у нас надолго не задерживаются.
— А я задержусь, — Синьи порозовела, но не отвела взгляда.
Сань прыснул, Гао Цзюнь наконец улыбнулся — редкость, когда он улыбался. Телефон пошёл по рукам, сверкал, отражая лица: кто завидовал, кто шутил, кто просто смотрел, будто на вещь из другого мира.
Синьи стояла среди них, уже не чужая, но ещё не своя. Её телефон блестел знаком чужой жизни, но окружавший смех был искренним и близким.

_____________________________

  Каденция — это ритмически-мелодический оборот, завершающий музыкальную фразу (как "точка" в предложении). В переносном смысле — любая выразительная ритмичность в речи или звуках.
  «Хунцзиньлун» («Красный Золотой Дракон») — дешёвая и очень популярная в Китае марка сигарет, особенно в 2000-е годы. Ассоциируется с рабочим классом и низкими доходами.
  Мацзян (также известный как маджонг) — классическая китайская азартная игра с использованием костяных или пластиковых плиток (костей). Игроки собирают комбинации, подобно покеру. Крайне популярная настольная игра, часто ассоциируется с шумными посиделками, азартом и дружескими встречами.
  Вэйци (также известна как Го) — стратегическая настольная игра для двух игроков. Гораздо более тихая и медитативная, чем мацзян, она требует глубокого стратегического мышления и ассоциируется с интеллектуалами.
  Ли Бо (Ли Бай) — один из величайших поэтов китайского «Золотого века» (эпоха Тан).
  «Трактат Жёлтого Императора о внутреннем» (Хуан-ди Нэй-цзин) — фундаментальный канон традиционной китайской медицины, приписываемый мифическому Жёлтому Императору.
  Наньтун — город-префектура в провинции Цзянсу, недалеко от Нанкина. В контексте речь идёт о сельском районе.
  Полное имя Ли Синьи можно перевести как: сердце (Синь) + радость/гармония (И) — то есть "радостное сердце" или "тот, кто доволен душой". Это игра слов: поэтому фраза звучит как ласковый каламбур, соединяющий имя и слово "сердечко".
  Гуань Юй — реальный генерал эпохи Троецарствия, позднее обожествлённый в китайской мифологии как бог войны и верности. Символ чести, доблести и непобедимости. Сравнение с ним — высшая форма восхищения боевыми качествами.
  Байджань — вымышленное название, стилизованное под реально существующие гиганты китайской индустрии развлечений, такие как  Baidu Entertainment, Tianyu Media или Huayi Brothers. Эти компании являются «фабриками звёзд», которые открывают и продвигают самых известных певцов и актёров Китая. Фраза «С этим можно в Байджань идти» означает, что музыка обладает высочайшим, профессиональным уровнем и достойна того, чтобы быть замеченной крупнейшими продюсерами.
  HTC Diamond — в конце 2000-х это был один из самых передовых и дорогих смартфонов на рынке, с сенсорным экраном и мощными мультимедийными функциями. Его появление в руках у Синьи среди владельцев простых «Нокий» и «Моторол» — яркий символ её происхождения из другого, богатого и технологичного мира.
  Номер 881688 воспринимается как крутой и залихватский — это настоящий цифровой сленг того времени! Вот как они его прочитали бы: «88 16 88»  («Пока-пока, весь путь к деньгам!») Так же шестизначный номер считался статусным и дорогим среди QQ-аккаунтов. Подростки мерялись не телефонами, а QQ-номерами — короткий = престиж.