Ноябрь и декабрь 1987. Часть 2. Два рейса

"...Здесь просто встретились два рейса
И вряд ли встретятся опять..."

Когда я сидела в аэропорту, ожидая задержавшийся рейс, у меня из головы не
выходила эта история, и я просто напридумала себе нечто похожее. А может
это и вправду было...

Рейс наш отложили на неопределённое время. Я поднялась на второй этаж, в зал
ожидания, просидела несколько часов в состоянии полнейшего бездействия.
Народу в аэропорту заметно прибавлялось. Садились самолеты, следовавшие
совсем в другом направлении, из-за отсутствия бензина, из-за метеоусловий.
Мы должны были лететь через Омск. Ни Омск, ни Новосибирск не принимали.
Возле нас, сидящих на скамейках, уже стояли люди, ожидая места.

Стоило мне пошевелиться, ко мне уже подошли два парня.
- Вы уходите?
- Да. Пойду погуляю...
Я забрала свои шмотки, спустилась вниз, в справочное. Рейс наш отложили ещё
на 5 часов. Так не хотелось сидеть в аэропорту. Правда, у меня было занятие:
перематывать пряжу. Но 5 часов... Ничего не оставалось делать, как вернуться
в зал ожидания. Места уже все были заняты. Я пробралась близко к тому месту,
где сидела, и попыталась примоститься возле военнослужащих.
- Здесь занято.
- Занято? Ну я немного посижу. Придут - я уйду...
- Хозяйку как не пустить, - раздалось вдруг с соседней скамьи. Я повернулась
на голос, и увидела тех ребят, которым недавно уступила место.

Один был высокий, худощавый, примерно лет 30-ти с небольшим. Другой совсем
молоденький, ехал со службы в первый свой отпуск домой в Ригу. Летели они из
Читы в Москву через Новосибирск, и волею злодейки - судьбы сели в Иркутске...
- Ну и насколько отложили ваш рейс? - спросила я.
- До утра, кажется. Я узнавал в справочном, и мне посоветовали не терять чувства
юмора.

Пять часов общения с Володей Ершовым пролетели незаметно. А когда он
посетовал на то, что ему ещё до Чебоксар добираться, сидеть на вокзале, я
предложила поехать ко мне. Он достал записную книжку.
- Давайте адрес...
Потом внимательно посмотрел на меня.
- А это удобно?
- Наверное, лучше чем на вокзале...
Он посмотрел на дипломат, лежавший на скамейке между нами, и спросил:
- Это можно вниз поставить?
- Конечно. Это не мой, я просто место занимала.
Убрав эту разделяющую нас преграду, он придвинулся ко мне  поближе.
Взгляд его как будто потеплел.
- Приеду я, а мама... (я ему уже сказала, что живу с родителями)
- Мама у меня хорошая женщина. Только желательно, чтобы я прилетела
раньше тебя...
- Ну, конечно, - засмеялся он.

Не прошло и суток, как пассажиров нашего самолета перерегистрировали,
и самолет вылетел на Москву через Свердловск. Были ещё трудности при
посадке, жуткий  холод в Свердловске,  и вот, наконец, я дома. Какое счастье -
лечь в постель, и отрубиться часов на 8 -10. Ещё в аэропорту Вовка мечтал: Ох,
сейчас бы душ принять, и в постельку!... Я так и порывалась спросить: "С кем?..."

Проснувшись, я представила себе всё произошедшее, как очередной сон, но не
отвергала мысли, что он может позвонить. Я сбегала в парикмахерскую, очень
удачно подстриглась, забежала в кинотеатр "Минск" за билетом на очередной
нашумевший фильм "Окно спальни". Прибежала домой уже вечером, затеяла
уборку, стирку. И тут раздался звонок. "Я стою у метро "Молодёжная". Мне
можно приехать?..." Я так и ахнула. Но больше ахнула мама: "У нас так грязно.
И поесть нечего."

У меня заказ - и тот на работе, в холодильнике. И боже мой, ну когда же, наконец,
я приведу в порядок своё жилище! Хорошо, Вовка даже не скажу "простой", а
какой-то естественный. С ним очень легко я себя чувствую. И мне нисколько не
стыдно ни за что. Как раз поджарилась картошка, и я предложила ему сначала
поесть... Нашлась бутылочка "Арбатского" белого, чему он, кажется, обрадовался
не меньше, чем возможности отдохнуть и помыться...

Развлекая его слайдами, я все думала о своем тайном желании с ним поспать...
Интересно, как это всё будет выглядеть... Он же может мне этого и не предложить.
Да нет, предложит, хотя бы в благодарность за ночлег. Когда он вышел из ванной,
он был такой чистенький, такой хорошенький и молоденький, с взъерошенным
ёжиком волос, в распахнутой рубашечке, я уже чувствовала, что не устою.

Застилая постель, пока он мылся, я сунула под подушку полотенце на всякий
пожарный случай. Как в анекдоте про молодую неопытную невесту, которая в
первую брачную ночь так растерялась, что вместо того, чтобы мужу под голову
подушку положить, себе её под задницу положила...

Когда он вошёл, румяный и смеющийся в комнату, я сказала: "Ну, как помылся?
Я хотела зайти, тебе спинку потереть..."
- Зашла бы. Мне так неудобно было спину тереть. А я, дурак, закрылся, боялся,
мама войдёт.
- Ну, в общем, отдыхай. Если будет холодно, закроешь окно, накроешься пледом,
жарко - откроешь.
- Наташ, - тихо сказал он, - ты не обидишься, если я скажу тебе, что ты замёрзнешь
там, за стеной...?
Я всё поняла, но всё же переспросила, и как-то слабо коснулась головой его плеча.
- Я не знаю, - пролепетала я, - и робко склонилась к нему. Моя нерешительность
передалась ему.
- Ну, решай сама.

Что может решить истосковавшаяся, изголодавшаяся по мужику баба. Эта их
манера перекладывать ответственность на женские плечи, расплачиваться за эту
проклятую любовь. Обнимая меня, он прошептал: "Ты сама разденешься, или...",
но я уже стаскивала с себя платье, ложась в его объятья.
- Наташ, это ты полотенце под подушку положила?
- Да.
- Оно уже там.
Я едва успела предупредить его, чтобы он в меня не кончал.
- Ой, Наташ, я кончил, как мальчишка. Потому, что это-ты. Девочка моя, мы с
тобой так хорошо подошли друг другу. Подожди, Наташ, сейчас.

Он загорелся заново, и на сей раз это продолжалось бесконечно долго. Я была
переполнена благодарной нежностью к нему, этому случайному моему любовнику,
нежностью, которой так щедры к случаю люди, обиженные в своей любви.
Но несмотря на это чувство, я не загоралась, и даже устала от движений. Он
поцеловал меня как-то вскользь, не возбудил, и чувствуя мою неопределённость,
шепнул: "Что мне с ним делать, Наташ?"
- Вова, делай как тебе лучше. Я что-то не могу так сразу настроиться...
Он кончил, и я облегчённо расслабилась, отдыхая. Как обидно, ну почему я не
возбуждаюсь - я так хочу его, мне так хорошо...

Я повернулась к нему, и дотронулась рукой до члена. Он шевелился, как живой.
- Он у тебя опять поднялся, Вов.
- Да.
- Ты не хочешь спать?
- Очень хочу, Наташ. Я просто проваливаюсь. Повернись, попку погрею...
Я повернулась к нему спиной, и почувствовала, как этот упругий комок плоти
без труда вошёл в меня. И, кажется, я начала, наконец, возбуждаться. Это
передалось ему.
- Ой, Наташа, я боюсь кончить в тебя...
Я уже и сама не знала, чего я хочу, и чего я боюсь.

Мне было так хорошо. Я уже сама пыталась что-то изображать. И он начал
немного ко мне приспосабливаться... Погладил, где надо, пошептал, что нужно.
И я уже тоже шепчу, и постанывая, умираю от истомы...
- Ну, Наташа, девочка моя, ты же сама меня подгоняешь...
Я уже чувствую, что его игра зависит только от моей. Чем сильнее я хочу, тем
быстрее он кончает. И наоборот.

Да, он нравится мне всё больше. Какой мужик - боже мой! Он с ума сведёт в
постели... А в жизни! Всё умеет. Да и вообще... Как остро почувствовала я, что
это — моё!... Именно тот случай. Господи! Один недостаток - он молод, но тем
острее это чувство. Может, и не так уж и молод. Всё же жена, с которой прожил
10 лет, и нажил троих детей, даже четверых (один мальчик умер), тоже о многом
говорит.
- Наташ, я так хочу в тебя кончить.
- Вова...
- Нет, я не хочу тебя подводить. Но если б ты моей женой была, я бы у-у-у..., -
он зарычал сердито.

Фраза "если б ты моей женой была", а не "если б это была моя жена..." имеют
разный смысл.
- А ты не думала о замужестве?
- Раньше нет, а сейчас поздно.
- Не поздно, но годы-то идут...
- Мужиков-то нет сейчас. Вот тебя обнимаю, и удивляюсь, что такие ещё
встречаются, как ты.
- Я удивляюсь, как мужики не могут в женщине женщину разглядеть. Ведь всё же
есть. И это, - он дотронулся рукой до груди, - и это, - провёл по спине рукой, и
хлопнул меня по попе, потом рука перешла вперёд, и мягко коснулась заветного
места: "и это есть, но другая немного, немного другая..."

Я не стала уточнять, с какой там той или другой он меня сравнивает, мне жутко
хотелось стиснуть его в объятиях, и никуда от себя не отпускать. Я прижалась
к нему, и у него опять зашевелился член.
- Проснулся, - шепнул он, - целуя меня, Наташ, а ты не можешь вот так им
поиграть, - вопросил он, охватывая губами мои губы, - я сбегаю, помою его.
- А мне помыть? - спросила я, пытаясь намекнуть на взаимную ласку, но он,
может, не понял - не знаю...

Пришлось мне немного вспомнить свою загубленную молодость, но когда он
спросил, можно ли кончить мне в рот, раз туда нельзя, я не смогла согласиться.
Оставила его со словами: "Боюсь, откушу". Надо было всё же дать человеку
выспаться, а для этого надо уйти в другую комнату, под мамины глаза...
Лежать рядом, как труп, я тоже не могу. Какое счастье, что мама завтра работает.
Утром  я к нему прибегу, может ещё потрахаемся...

Остаток ночи я промучилась без сна, ощущая на себе какие-то путы, кандалы,
мешающие бежать к любимому человеку. Поутру мама проснулась рано, и бегала,
как хомячок, из кухни в комнату и обратно, как всегда. Только, когда я крепко
сплю, я не слышу этого топанья, а в это утро она бегала как-то особенно долго.
Как только дверь за ней захлопнулась, я схватила подушку, и бегом бросилась
к нему.
- Наташ, я что-то не мог заснуть. Как представлю, что ты рядом, за стеной,
лежишь...
- Не лежу, маюсь...

Что это было за утро! Ещё бы ко всему этому добавить удобные для меня дни,
ведь это бывает так редко, может никогда более не повторится? Он говорил мне,
что не хочет меня подводить, кончал вроде бы не в меня, хотя ему это очень
тяжело давалось. Не слезал с меня до 12-ти часов, - почти как Захаров, только
больше удовольствия мне доставлял.
- Наташ, а много во мне дури накопилось...
- Боже мой! Я выбираю из двух зол наименьшее.
- Как это понять?
- А так и понимай, что проведи я с тобой месяц отпуска, я бы с ума сошла,
расставаясь. А так... одна только ночь, -... простонала я, наверное, так жалобно,
что он сказал: "Ну пользуйся, пока я здесь... Знаешь, Наташ, чем чаще, тем,
оказывается больше хочется. Но я с тобой что-то быстро кончаю. Я с тобой могу
долго только с 3-его или с 4-го раза. Наташка, я проголодался."
- Хочешь есть?
- Очень. Дай мне тот бутерброд с икрой, который я вчера не съел.

В полдень позвонила мама.
- Ты что делаешь?
- Мы завтракаем.
- Что-то поздно...
Что делаешь? Что делаешь? Е*усь, мамуля, никак не нае*усь.

А ему надо ехать к жене... Он вообще-то не..., почти не... семьянин.
- Наташ, у меня почему-то нет такого ощущения, что я изменил, может потому,
что ты такая чистая...

Вспомнились слова Паровозника: "Я считал тебя святой". Святые на небе живут.
А потом спускаются на землю, и здесь им быстренько крылышки обрывают.
Переспит с такой святой какой-нибудь красавец, неотразимый и уверенный в себе,
а потом: "Ты же взрослая девочка... Нагуляла? Сходи в поликлинику-то, там всё
сделают..." Это и называется расплатой за любовь.
- Наташ, ты аборты не делала? - вывел меня из задумчивости Вовка.
- Нет, - покачала головой я. И тут мне пришла мысль, что если что-то случилось
со мной за эту ночь, я буду рожать.

Он обнял меня. "Что такое? Уезжать не хочу..." Я прижалась к нему, обняла его
за спину (он выше меня на две головы, и стройнее), и тихо выговорила: "Вовка,
как я не хочу, чтобы ты уезжал..." Спектакль разыгрываем, а чувства настоящие.
Прямо, как в жизни, слёз только не хватает. Но мы шутим, мы конечно же шутим,
играем в любовь.
- Приеду домой, буду вспоминать...
- Да, конечно. Скажешь, не без приключений: в аэропорту сутки сидел, трахнул
одну бабёнку по дороге, одинокую, тоскующую...
- Я не скажу так, Наташ, и потом, у нас такая деревня, все про всех...
- Я знаю. У нас тоже.

Я посидела у него на коленях. Он даже поднял меня на руки, поносил.  Я хоть
ощутила, что это такое. Генка меня тоже носил на руках, но я была больна, и с
Генкой я не спала. Тут я бы ещё согласилась сбросить килограммов 10, чтобы
меня так носили.  Но сон кончается. Время, отпущенное на счастье, тоже. Он
очень медленно копошится в своих вещах, и обещает что-то прислать...
- У нас камни есть, Наташ, я делаю кое-какие поделки. Тебе что прислать?
Брелок, или медведя, спускающегося со скалы?
- Всё равно. Душу вложи. И что получится - вышли. И фотографию свою тоже
вышли. Только не 3 на 4, а на природе.
- Ладно.

Долго, непозволительно долго он собирается. Я могу не выдержать. Слёзы
крупные выкатились из глаз, как у того бедного бога, когда он покидал
созданную им землю. Ему тоже, видно, не очень приятно было смотреть на
ревущую белугой бабёнку, но остановить эти слёзы мог только его уход.
Знакомая пустота в душе, и медленно обволакивающая сердце тяжесть.

"...Прощайте, Ухожу.
Надолго ли?
Всерьез?
Не знаю.
Но хочу проговориться:
Мне покидать Вас жаль.
Я не скрываю слёз,
Как и надежд
Когда-нибудь вернуться..."

Я даже выбежала на балкон, крикнула: "Вовка!" Он обернулся, поставил сумки,
стал махать мне обеими руками, как в окне уходящего поезда.

"...Я ушёл от тебя
Без пяти час.
Я ушёл от твоих
Тёплых губ,
От твоих нежных глаз.
Я ушёл от тебя,
Но ты верь,
Что опять постучусь
В твою дверь..."

"...Но где-то, быть может,
Любовь мелькнет на тихом полустанке-
и руки голые до плеч.
"Сдавайся в плен... Сдавайся в плен..." -
Любимая вслед поезду протянет...
Но поздно. Да, поздно.
Всё это будет бесконечно поздно.
И Вам останется один
Голубовато синий дым
И глупые, потрёпанные звезды...
Дорога... дорога...
Дорога... дорога...

И тут я вспомнила о лыжах. Быстро оделась, ничем не смазав, скорее в лес,
в глухомань, к ёлкам, и бежать до бесчувствия, до одури, до усталости.
Возвращалась уже в темноте, помылась, и рухнула в ещё сохранившие его тепло
смятые простыни, в ставшее снова одиноким ложе моё.

"...Какая ты спортивная. У меня ещё не было такой физически развитой девушки..."
"Сколько  дури у меня накопилось..."