Русы Часть первая, глава шестая

Глава шестая
Двор короля Людовика

I

На землях франков послов уже сопровождала почетная стража. Их ждали. Скакали гонцы с депешами к императору Людовику. Дорога стала шире и ровнее, зеленели вокруг леса и луга. И совсем по-летнему припекало солнце, когда на холме показался королевский замок, опоясанный широкой голубой лентой реки Рейн. Это был Ингельхайм.

Все города, встречавшиеся им на пути, Борислав невольно сравнивал с Константинополем. Нет, ни один из них даже отдаленно не напоминал огромную, неприступную, гудящую, как пчелиный улей, сотнями тысяч голосов, блистающую мраморными дворцами, умытую солнцем столицу Византии. Вот и Ингельхайм оказался маленьким городком, обнесенным крепостной стеной и сторожевыми башнями, в котором когда-то отец нынешнего императора приказал построить королевский дворец.
Ворота в город были распахнуты. По бокам выстроилась почетная королевская стража. Посольство прошествовало на площадь перед королевским дворцом: впереди посланники, за ними толмачи, писцы, помощники и слуги, затем купцы, воины, челядь, повозки, - городок словно располнел от прибывших с посольством гостей. На площади их встречал герольд, кланялся, улыбался, приветствуя послов от имени императора, и как-то незаметно посольский караван растекся по заранее приготовленным домам, а послов с почетом проводили в резиденцию, где они, наконец, смогли отдохнуть после долгого пути, а слуги уже суетились и несли в серебряных чашах еду и напитки. Торжественный прием послов в королевском дворце был назначен императором Людовиком на пятнадцатый день июньских календ.

До приема оставалось еще две недели. Митрополит Феодосий встречался со знакомыми епископами, молился в дворцовой церкви, вид имел строгий и торжественный, держался особняком, будто и не было долгих разговоров с князем Бориславом. Боярин Кушка почти не выходил из резиденции. Видно, прошли те времена, когда с секирой или мечом в руке гнал вперед своего скакуна неутомимый воевода. Постарел боярин, устал от дальнего похода, а может, и разленился после долгих месяцев безделия в Константинополе, а, скорее всего, скучно стало без ратных дел, тоскливо вдали от родины. И Борислав, предоставленный сам себе, бесцельно бродил по городу в сопровождении Глеба и Богдана.

Город показался ему маленьким, невзрачным, тесным и совсем чужим. Захотелось простора и вольного воздуха. Ворота были открыты. Борислав по зеленому лугу спустился к реке и присел на бережку. Глеб с Богданом остановились в сторонке, чтобы не отвлекать боярина от дум. Задумчив нынче был князь, не до разговоров. Рейн был чем-то похож на Танаис: широкий и тихий. Он нес свои воды на север, в Варяжское море, туда, куда еще предстояло им плыть или идти: к русам, к варяжским князьям. Год прошел. Снова лето, и вспомнилось Бориславу то, прошлогоднее, незабываемое, на острове с Любавой. Их теперь двое дома, ждут его. Любава качает их сына и напевает колыбельную. Борислав так ясно представил эту картину, будто на минутку перешагнул порог, незаметно глянул на них и тут же обратно, на этот луг на берегу Рейна. Далеко же он забрался от родного дома. Обратно, думается, легче и быстрее будет. Князь варяжский даст, небось, ладьи, а там по рекам, по Днепру к Русскому морю. Мысли летели к родимому краю быстрее этих ладей. Он опять представил, как поднимает на руки маленького Аскольда, а потом бережно укладывает его в люльку, как горячие губы Любавы льнут к его губам, как теплым шелком стелется под его руками нежная ее кожа. Как же соскучился он по ней. Как надолго растянулся этот год.

Солнце припекало. «Искупаться бы сейчас. Нет, никто в воду не лезет. Может, не принято у них? Эх, всё чужое. Нравы чужие, боги чужие, народ чужой и язык непонятный. Скорее бы домой.» Мятно пахло травой, полевыми цветами, рекой, летом. Река плескалась у ног, шуршала камышом, нагоняла дремоту. И казалось, что плывет он с Любавой на лодке, трутся лопухи лилий о днище, поют птицы, стрекочут кузнечики, а солнышко такое ласковое, что не хочется ни спешить, ни думать, а только плыть, плыть.

Проснулся Борислав бодрым и свежим, будто и вправду побывал дома.
- Возвращаемся в резиденцию.
   А ты, Богдан, сбегай-ка, узнай, где наши купцы разместились, и позови ко мне на ужин тех, кто постарше и поопытнее.

Купцов, прибывших с посольством, он знал. Они входили, кланялись степенно, рассаживались за столом, уставленным яствами и питьем, ибо так было принято и сказано было: берем содержание для послов, сколько хотят. Вот Улеб: борода и волосы аккуратно уложены, нос прямой, глаза проницательные, взгляд открытый, и сам характером такой же: аккуратный, прямой, видит человека насквозь. А вот Алдан: борода уже посеребрилась, а глаза молодые, задорные, вдаль глядит, будто видно там ему, как и что дальше будет. Адунь – степенный мужчина, обстоятельный, борода с сединой, а глаза пытливые, так и хочется потолковать с ним всерьез, не спеша. Вузелев – большой, сильный, чернобородый да черноволосый. Такой налетит – спуска не будет. Синько Бирич* – самый молодой среди них, но уже большим доверием пользуется среди купцов. Умен, скрытен, немногословен, удачлив и слово свое крепко держит.

- Что скажете, торговые люди? Ладно ли устроились? Есть ли спрос на ваши товары, и что у франков присмотрели? Как нужно дело поставить, и чем я могу быть полезен для купечества? – начал разговор Борислав.
- Устроились мы неплохо, тебя благодарим за заботу, князь, - ответил Адунь. – А товар наш: меха, золото, кожа, пенька, деготь, - хорошо идет. И на ярмарках, что по пути встречались, и здесь во Франкии. А покупать в этих краях вот что стоит: ткани, соль, серебро, шерсть и янтарь с Варяжского моря.
- Только вот сборы с торговли больно высоки, - подхватил Улеб. – Как бы так договориться, чтобы торговать сколько нужно, не уплачивая никаких сборов?
Борислав позвал посольского писца, и тот стал усердно записывать пожелания купцов.
- А еще лучше, - вступил в разговор Алдан, - было бы давать купцам месячное на проживание, скажем, на шесть месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды.
- Пусть купцам баню устраивают, сколько захотим, - сказал Вузелев.
А Синько Бирич добавил:
- И на обратную дорогу следует давать купцам еды, канаты, паруса и всё, что нужно.
Борислав удивился:
- Не много ли вы, купцы, запрашиваете?
А Алдан улыбнулся:
- В самый раз, князь. Не сейчас, конечно, позже. Договорится Русь с Византией, а там, глядишь, и с другими народами, о послаблениях в торговле для русских купцов. Может быть, не ты, так другие посланники земли русской договорятся. Поверь, князь, так и будет.

Борислав даже представить не мог, насколько прав проницательный Алдан. Пройдет не так уж много времени, и всемогущая Византия согласится на все условия, предъявленные Русью. Борислав же лишь качал головой и обещал купцам при первой же встрече с императором Феофилом обсудить с ним и дела торговые. С Людовиком же, который о русах прежде вряд ли что слышал, говорить об этом было, конечно, преждевременно.
На том и порешили.








*Улеб, Алдан, Адунь, Вузелев, Синько Бирич – купеческие имена того времени








II

- Посольство императора Византии Феофила к императору и благочестивому королю Людовику.
- Посольство короля росов к императору и благочестивому королю Людовику, - торжественно провозгласил герольд.

Бориславу пришлось несколько дней уговаривать герольда прокричать эти слова о русских послах. Ни в какую. Знай себе твердил: «Мне известно только о посольстве императора византийского». Помог митрополит Феодосий. Он упирал на то, что Феофил в своем послании к королю Людовику лично просил принять русских послов и оказать им всяческое содействие. Теперь о послах страны росов было объявлено во всеуслышание.

Посланники прошествовали в тронный зал. Огромный зал был вытянут в форме прямоугольника, в дальнем конце которого в глубокой нише на возвышении восседал на троне король Людовик. Сверху из многочисленных окон лился свет. Вдоль розово-голубых мраморных стен, как часовые, стояли золотые одноногие светильники, а за ними длинные скамьи, обшитые красным бархатом. Ковровая дорожка, расстеленная перед послами, прикрывала середину мраморных плиток пола и вела к трону. Вдоль длинного ковра с обеих сторон стояли вельможи и духовенство.

Борислав понял, что принимают их с высшими почестями. Сердце забилось сильнее. Рядом твердым шагом, устремив взор на трон, будто в атаку, шагал боярин Кушка. Позади, у входа в зал, столпились купцы и посольская свита, византийская и русская. Когда послы остановились перед троном, герольд снова прокричал:
- Посланники императора византийского Феофила митрополит Феодосий, спафарий Феофан.
- Посланники короля росов князь Борислав, боярин Кушка.
Послы поклонились. Первым заговорил митрополит Феодосий.
- Император Византии Феофил просит передать Вашему императорскому величеству заверения в вечной дружбе и любви своей и своих подданных и подтверждает заключенный ранее мирный договор между нашими странами. Примите личное послание императора и дары, достойные Вашего величества.

К трону поднесли дары от императора Феофила. Настал черед говорить Бориславу.
- Мы от рода русского. Наш царь, хакан русов ищет дружбы с Вашим императорским величеством и просит передать великому королю франков свое уважение и желание своих подданных жить с подданными императора Запада в мире и торговать с ними на выгодных для наших стран условиях. Прошу принять дары хакана русов, достойные Вашего величества.
Поднесли дары: меха и злато.

Король Людовик взирал на русских послов поначалу с удивлением, потом с интересом. Он выглядел усталым, но спина его была пряма, подбородок гордо вздернут вверх, взгляд, устремленный вниз, был неподвижен, лицо величественно. Седые длинные волосы спускались до плеч и соединялись с небольшой бородкой. Он казался старше, чем Борислав себе представлял, но в лице его угадывалась былая красота. Борислав всё подбирал про себя слово, которое бы наиболее точно подходило к этому лицу, и, наконец, нашел его – благородство.

- Я рад принимать у себя посланников нашей вечной дружбы с христианским императором Феофилом. Я также рад предложению дружбы, - король запнулся, как бы пробуя на язык слова, которые необходимо было сказать, - от хакана росов и приветствую у себя его послов.
Послы с поклонами отступили назад, при этом Борислав старался повторять все движения митрополита Феодосия, а боярин Кушка просто следовал за князем, как тень, проникаясь к нему всё большим уважением.
Король встал. Прием был закончен.
На вечер того же дня было назначено пиршество в честь почетных гостей. Борислав уже знал по Константинополю, что все важные вопросы решались именно там.






III

Пир шумел сотнями голосов, звенел серебряными чашами, блистал тысячью свечей, наполнял зал ароматами блюд. Длинные столы вдоль стен, за которыми сидели гости из посольской свиты, епископы, графы и синьоры, аббаты, монахи, купцы, упирались в поперечный стол, предназначенный для императора с императрицей и их сына Карла, послов, толмачей и ближайших советников короля Людовика. Послов усадили напротив королевской четы, чтобы было удобнее вести беседу. Митрополит Феодосий, оказавшийся за столом рядом с князем Бориславом, называл ему имена сидящих рядом с королем вельмож и духовных лиц: «Епископ Бременский Ансгарий, это он крестил короля данов Харольда. Император прислушивается к нему.» «Элизахар, глава канцелярии.» «Монах Бенедикт, советник по церковным делам.» «Пруденций, придворный капеллан.» «Граф Бернард Септиманский, советник императрицы.»

Король Людовик перед тем, как появиться на пиру, долго молился в придворцовой церкви, и теперь вид у него был благостный и немного отрешенный. Лицо его было спокойным и умиротворенным и как бы говорило: «Угощайтесь, радуйтесь, благодарите бога за то, что есть. Только не надо больше ссор, интриг, заговоров. Устал я от них.» Так во всяком случае казалось Бориславу, исподволь разглядывающего короля Людовика. Император был довольно высок, широк в плечах, лицо открытое, глаза светлые, нос длинный и прямой, губы не слишком толстые и не слишком тонкие. Улыбался он как-то про себя, одними глазами, и ни разу не засмеялся. Сейчас, сидя напротив и вспоминая то, что рассказывал ему о Людовике митрополит Феодосий, Борислав видел за золоченными императорскими одеждами старого, тихого, растерянного человека с длинными до плеч, серыми от седины волосами и усталыми глазами.

- Смотрите, как старший повар Гунто, придворный пекарь Пьер и Отон, что отвечает за придворный погреб, стараются отличиться друг перед другом? – громко сказал кто-то из сеньоров.
Пиршество гудело, как потревоженное птичье гнездовище.

- Не из тех ли вы росов… господин посол…
Борислав не сразу понял, что обращаются именно к нему, а потом поймал на себе взгляд сидевшего на другой стороне стола епископа Ансгария. Этот взгляд был колким и неприязненным. Он повторил вопрос:
- Я говорю, не из тех ли вы росов, что живут на землях короля свеонов Олафа на берегу Варяжского моря и постоянно бунтуют против его власти?
- Мы из южных русов, но из одного корня и рода с русами северными, живущими на своих исконных землях на Варяжском море.
- Вы ошибаетесь, господин посол, - продолжал епископ Ансгарий, и взгляд его стал жестким и холодным, - я хорошо знаю народы, обитающие на берегах Варяжского моря. Власти свеонов издавна подчинялось некое племя, называвшееся курши или по-другому русь. Но вот уже в течение долгого времени курши бунтуют и не признают их власть.
- Мы не были на этих землях, только собираемся там побывать. Но я знаю обычаи своего рода: если на нас нападают, мы сражаемся за свои земли до конца, пока ни победим врага. Только это называется не бунт, а война против завоевателей.

Сидящий по правую руку от Борислава боярин Кушка отодвинул свою тарелку, выпил еще вина, выпятил грудь и ястребом, готовым налететь на любого вельможу хоть в рясе, хоть в кафтане из рода франков, глянул на епископа. Как-то разом затихли застольные речи, словно ветер прошелестел, пронесся перед надвигающейся грозой, и стало необычайно тихо.

- О чем вы спорите? – спросил Людовик негромко.
Епископ Бременский неуловимо быстро переменился в лице и сказал смиренно:
- Мы говорим, Ваше величество, о племени куршей, обитающих на берегах Варяжского моря. Как выяснилось, господин посол из того же рода.
Борислав решил воспользоваться подходящим моментом, чтобы обратиться к королю с просьбой.
- Ваше величество, варяжские русы, которых его преосвященство называет куршами, - это наши соплеменники. Мы из одного русского рода, от одного корня, только земли у нас разные: они с Варяжского моря, мы – с Русского, по-иному, Понтийского моря.
- Я как раз хотел расспросить вас, князь, о вашем народе, о вашей вере и вашем короле.
- Земля наша многими богатствами обильна, потому и торгового люда много. Вот купцы, что с посольством пришли, везут торговать пушнину и кожу, золото и пеньку и интересуются здешним товаром: тканями, шерстью. С Византией они давно торг ведут. Страна русов на море стоит, а с севера реки Танаис и Итиль в озеро Меотское и в море Хазарское впадают. Поэтому строим мы корабли и ходим по рекам и морям с товарами.

Людовик слушал со вниманием.
- Продолжайте, князь. Это весьма интересно.
- Хакан наш, царь русов, ищет дружбы и мира с другими народами. Мы только что заключили договор о дружбе с императором Феофилом, и он был благосклонно расположен к русскому посольству. Мы ищем дружбы и здесь, надеясь на благорасположение Вашего величества, и желали бы торговать с народами, населяющими страну франков.

Император выглядел благодушно и умиротворенно. Казалось, ему нравилось, что и как говорил русский посол.
- Расскажите нам о вашей вере.
- Русы верят во множество богов, главный из которых – Перун.
Людовик нахмурился.
- Епископ Ансгарий, с которым вы только что беседовали, много делает для того, чтобы племенам, еще не пришедшим к истинной вере, тем же данам и свеонам, открылась сила Господа.
- В Константинополе я много раз встречался с патриархом Иоанном, и мы вели с ним беседы о христианской вере.

Князь Борислав намеренно упомянул о встречах с патриархом. Он чувствовал непонятную для него враждебность со стороны Ансгария, а как он понял, этот епископ был близок ко двору. Тем более важно было произвести благоприятное впечатление на короля Людовика.
- И что вы об этом думаете? – оживился король.
- Меня потрясла история, рассказанная патриархом об Исусе Христе.
Людовику всё больше нравился этот молодой русский посол. Епископ Ансгарий, напротив, глядел на Борислава с еще большим недоверием. Боярин Кушка ничего не знал об Исусе Христе, но понимал, что в споре с иноземным епископом верх одерживает князь Борислав. Византийский посол Феодосий одобрительно кивал и улыбался глазами.

Людовик посмотрел на Феодосия, тоже улыбнулся уголками губ и сказал:
- Дорогой епископ. Я прочитал письмо друга моего императора Феофила и вместе с ним ликую и благодарю бога за победы, одержанные им с небесной помощью в войне против врагов Византии. Передайте императору, что я уже помолился сегодня во славу этих побед, и впредь со всем нашим дружеским расположением мы будем возносить благодарность за дарованную благодать Подателю всех побед. Чуть позже я передам вам мое послание императору Феофилу.

Людовик перевел взгляд на Борислава.
- В этом послании император Феофил также пишет о посольстве народа, именуемого рос, которое король, хакан росов, направил к нему ради дружбы. Он просит меня оказать вам милость и помощь для того, чтобы вы могли продолжить путь, не подвергаясь при случае какой-либо опасности от варварских и в своей чрезвычайной дикости исключительно свирепых народов.
О какой помощи вы просите, князь?
- Наш повелитель, царь русов, повелел нам после завершения переговоров продолжить путь в страну наших соплеменников – северных русов, которых достопочтимый епископ называет куршами. Как я понимаю, земли их расположены недалеко от границ Империи, и туда пройти можно сушей или морем Варяжским. Мы просим Ваше величество дать нам сопровождение, ибо где находятся эти земли, мы точно не ведаем.

Людовик задумался. Он уже догадывался, какие аргументы против выскажет ему епископ Ансгарий. В то же время хотелось проявить благосклонность к этим русским послам. Да и Феофил за них просил.
- Подождите несколько дней, - сказал он, - я дам ответ.




IV

Набеги норманнов на земли Империи и сопредельных стран сильно беспокоили короля Людовика. Даны и свеоны называли себя викингами. На своих быстроходных судах они нападали на прибрежные города, грабили, убивали и вели себя, как пираты. Прав был Феофил, когда писал о чрезвычайной дикости исключительно свирепых народов. Хотя, может быть, он имел в виду другие народы? Варвары – они везде варвары.

Пять лет назад они разорили торговый город Дорестад во Фрисландии*, год спустя сожгли Андверп и торговый город Витлу. Два года назад норманны потребовали дань с острова Вальхрум, а в пятнадцатые календы июля позапрошлого года убили там графа этих земель Эггихарда и многих других. Уже нападают на англов, а совсем недавно основали свое королевство в Арме*. Еще покойный отец поручал ему защиту побережья от норманнских набегов, и Людовик хорошо знал эти племена. В свое время он избрал другую политику: не сражаться с ними, а обращать их в христианскую веру и жить в мире. Сейчас ему казалось, что он был прав. Девять лет назад от короля свеонов Олафа прибыли послы и просили прислать епископа для крещения. Он послал тогда Ансгария, а сейчас там епископ Гаутберт. Христианскую веру они так и не приняли, но отношения со свеонами улучшились. Во всяком случае, набегов на побережье империи больше не было.

«Конечно, сейчас придет Ансгарий и будет доказывать, что нельзя пускать русских послов на земли куршей, что тем самым мы как бы поддержим куршей, врагов свеонов, и настроим норманнов против себя. А норманны опасны, и ссориться с ними не стоит. Кто же знал, что курши – это те же росы, а русский посол окажется умным и приятным человеком, и ему совсем не хочется отказывать, а наоборот, хочется помочь.»
Так думал король Людовик, и эти всегдашние сомнения между тем, как надо, как требуется (кем требуется?) и тем, что говорил внутренний голос о справедливости и добре, опять не давали ему покоя.

Как и следовало ожидать, явился епископ Ансгарий. Людовика всегда поражало, как удавалось Ансгарию со смиренным, благостным видом говорить жестко и бескомпромиссно и действовать решительно, сурово и порой жестоко.
- Ваше величество, я пришел Вас предостеречь от необдуманного поступка. Эти русские послы опасны. Может быть, они даже не те, за кого себя выдают.
- Что ты имеешь в виду, Ансгарий?
- Я хочу сказать, что эти росы могут быть кем угодно, например, теми же куршами, которые кружным путем, через Константинополь, явились к королевскому двору, чтобы поссорить нас со свеонами, с которыми отношения только-только наладились.
- Я устал от этих заговоров, а ты придумываешь новый. Что же, по-твоему, император Феофил не знал, откуда они прибыли? Не знал, кто такой хакан росов, и подписал с ним договор о дружбе?
- И все-таки, Ваше величество, всё это очень подозрительно: северные росы, южные росы. А главное в том, что, если эти послы отправятся на земли куршей, которые свеоны считают своими владениями, а мы этому посодействуем, получится, что мы признаем эти земли за куршами или русью, как они себя называют. Мы этим необдуманным действием настроим норманнов против себя. Все наши попытки привести эти народы к Господу, к истинной вере пойдут прахом.

Людовик задумался. Последний аргумент был очень веским. Отказаться от идеи нести христианство в варварские страны было невозможно. Поставить под удар дело своей жизни – объединение народов в христианской вере, нет, такого он даже помыслить себе не мог. И все-таки…
- Русский посол говорил, что он много раз беседовал с патриархом Иоанном о вере в Господа нашего. Он умный человек, этот князь. Как ты думаешь, Ансгарий, он может быть нам полезен, чтобы обратить куршей в нашу веру?
- Конечно нет, Ваше величество. Этот рос – хитрый человек и мог наговорить, что угодно. Верит-то он все равно в своих языческих идолов.

Людовик вспомнил, как князь Борислав говорил об Исусе Христе. Нет, такой человек не мог солгать, не мог притворяться. Но спорить с Ансгарием не хотелось.
- В любом случае, даже если мы не будем помогать русским послам добраться до своих соплеменников, мы никак не сможем им помешать сделать это самостоятельно. Кроме того, император Феофил просил оказать им содействие и оградить от опасности. А отказать византийскому императору я не могу.

Людовик был доволен собой. Кажется, ему удалось найти аргумент, решение, при котором он оставался в согласии с самим собой.
- Можно устроить так, что русские послы не пойдут к куршам, а для императора Феофила придумать объяснение, из которого он поймет, почему они туда не пошли. В этом случае мы сохраним хорошие отношения с норманнами, и нам не придется отказывать императору Византии, поскольку в помощи росы уже не будут нуждаться.
- Я не понимаю тебя, Ансгарий. Объяснись.
- Пока эти росы находятся под властью и на землях императора Запада, они никуда не могут уйти без Вашего на то дозволения. А там, кто знает? Всё может случиться, и будущее известно только Господу.
- Они – послы, персоны неприкосновенные. Я не могу им препятствовать, и ты это прекрасно знаешь, Ансгарий. Да и не хочу пойти против своей совести.
- Позвольте мне, Ваше величество, хорошенько обдумать, как сделать, чтобы не оттолкнуть норманнов от христианской веры, не рассориться со свеонами, и чтобы при этом ваша совесть оставалась спокойной.
Ансгарий поклонился и вышел.

Теперь, когда Людовик остался один, в голове стали всплывать новые доводы в пользу того, что русскому посольству следует помочь и сопроводить на землю куршей, к северным росам. Помимо просьбы Феофила возникли и другие аргументы в пользу этого решения. Во-первых, было бы несправедливо лишить их возможности увидеться со своими сородичами. Во-вторых, до сих пор свеоны дальше слов о готовности принять христианство не шли, и неизвестно, готовы ли они к этому на самом деле. И в-третьих, почему он, Людовик, император Запада, должен беспокоиться о том, как бы не навлечь на себя гнев варваров и короля свеонов Олафа? Разве он должен к ним прислушиваться? Разве он не могущественнее их?
Он хотел вернуть Ансгария и высказать ему эти доводы. Потом передумал и решил отложить разговор до следующей встречи.
 



*Фрисландия – Нидерланды
*Арма -  город в Ирландии



V

Императрица Юдифь всё еще была очень красива. Она возлежала на высоких подушках под балдахином широкой постели, одеяло было откинуто и едва прикрывало тело. Утреннее раннее солнце вползало в спальню императрицы и мягким теплым светом ложилось на ее чуть вьющиеся каштановые волосы, на высокую грудь, на соблазнительный изгиб бедра, на белую гладкую кожу плеч и рук.

Бернард, граф Септиманский, сидя к ней спиной на краю кровати, натягивал на себя штаны и рубаху.
- Ты уже уходишь?
- Сама же говорила: утром придет епископ Ансгарий.
- Ну и что? Наверняка у него какое-то скучное и, как всегда, срочное ко мне дело государственной важности.
- Не хочу, чтобы он меня здесь увидел.
Юдифь рассмеялась.
- Мы с тобой любовники на протяжении уже двадцати лет. Весь двор знает, что иногда мы с тобой спим вместе. Даже Людовик, я думаю, спустя двадцать лет начинает догадываться. А ты всё боишься, что тебя кто-то может увидеть в моей спальне. Ты – трус, Бернард, и когда-нибудь я тебя брошу.
- Не бросишь. Мы с тобой друзья, Юдифь, а любовники – так, по привычке.
- Зачем ты мне? Найду себе помоложе, вот хоть русского посланника. Как его? Князь Борислав, кажется. Симпатичный мальчик.
Бернард, наконец, оделся, встал и посмотрел на нее так, как смотрят на постаревшую жену, когда-то любимую, когда-то желанную, а теперь привычную, но всё еще самую близкую.
- Молодых любовников у тебя может быть сколько угодно, но друзей, кроме меня, у тебя нет и не будет.

Юдифь посмотрела на него с нежностью. Конечно, он прав. Разве бывают друзья при королевском дворе? Бернард – единственный. Теперь он реже к ней заходит в спальню, но она привязалась к нему за эти годы.

Мысли ее опять перескочили на русского посла, что сидел на пиру напротив нее. По сравнению с опостылевшими графами и синьорами он показался ей красавцем, рыцарем из старинных легенд, таким, как король данов Харольд, в которого когда-то в молодости она была влюблена. Он о чем-то разговаривал с Людовиком на пиру, она не прислушивалась, говорил что-то о куршах, о племени росов. Какая разница? Наверное, он хорош в постели.

Бернард поцеловал ее на прощание и ушел. Юдифь позвала горничных и стала одеваться.

--------------------------------------------------


В епископе Ансгарии Юдифь чувствовала родственную душу. Как и она, он был жестким, беспощадным, властным и стремился к еще большей власти. Но ей не мешал, наоборот. Это он пятнадцать лет назад крестил Харольда. Бедный король Харольд, его же подданные за это крещение и изгнали его потом.

- Я слушаю вас, - обратилась она к епископу и жестом пригласила присесть.
Ансгарий был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило при королевском дворе. Знал он и о том, что ни одно решение в империи теперь не решается без согласия императрицы. Поэтому в разговоре с ней он старался быть особенно убедительным.

- Ваше величество. Возможно, вчера на пиру вы слышали просьбу, высказанную русским послом к нашему императору Людовику. Она заключалась в том, чтобы король наш по своей милости оказал им содействие в их желании морем или сушей добраться до земель своих сородичей росов, коих мы называем куршами.
- Да, я помню этот разговор.
- И Вы, конечно, с Вашим умом и проницательностью понимаете, что допустить этого никак не возможно.
Юдифь промолчала, не совсем понимая, чего от нее хотят.
- Курши ведут войну против свеонов, а с королем свеонов Олафом у нас хорошие отношения. Более того, у него сейчас гостит наш посланник, епископ Гаутберт. Можно надеяться, что в ближайшее время король Олаф и его подданные примут христианскую веру. Но если мы станем помогать русским послам или даже просто выпустим их за пределы империи, это всё испортит.
Юдифь умела быстро схватывать главное: то, что она считала для себя выгодным или полезным.
- То есть вы полагаете, что существуют веские причины для того, чтобы задержать у нас русских посланников?

Ансгарию нравилась способность императрицы вычленять из долгих рассуждений и объяснений суть дела.
- Именно так, Ваше величество.
- А вы говорили с Людовиком?
- Да, но он ссылается на просьбу императора Византии помочь росам, а также на то, что всегда его заботит: на свое ложное понимание справедливости.
- А объяснение для императора Феофила у вас, конечно, тоже имеется?
- Вы необычайно проницательны, Ваше величество.
- Хорошо. Я поговорю с Людовиком.

Ансгарий не знал причин, по которым Юдифь решила его поддержать. Он даже про себя удивлялся той легкости, с какой она позволила себя уговорить. Он готовился показать ей заранее подготовленное послание Феофилу, в котором излагались причины того, что приходится задержать у себя русских посланников до выяснения всех обстоятельств дела. Причины эти были довольно туманные, и Ансгарий беспокоился, что императрица просто посмеется над ним, и тогда уже он точно не сможет склонить Людовика к нужному решению. Тогда король по обыкновению стал бы сомневаться в правильности этого решения и, в конце концов, отпустил бы русских послов с миром. А вот этого допустить было никак нельзя. Теперь Ансгарий был спокоен: если Юдифь на его стороне, то Людовик не сможет ей отказать, и русы останутся здесь, не в темнице, конечно, они же послы, но под присмотром. Оставалось только решить: что делать с ними дальше.

Юдифь будто подслушала его мысли:
- Он обязательно спросит: а что потом? Мы же не можем их держать у себя вечно, а на другое Людовик не способен.
Они хорошо понимали друг друга. И тут Ансгарию пришло в голову решение, которое устроило бы всех.
- Мы отправим их обратно в Константинополь, только попозже: с нашими послами и с почетной стражей.






VI

Людовик даже самому себе, наверное, не смог бы объяснить свое теперешнее отношение к Юдифь. Его влекло к ней, как к волшебному напитку, в котором смешались ароматы ушедших желаний и неиссякшего восхищения ее красотой. Ее внутренняя сила, которой сам он не обладал и перед которой преклонялся, была притягательна и благодатна, как бьющий из-под земли ключ с родниковой водой. В этой женщине он видел то, что хотел видеть: малую часть любви, оставшейся от его юношеской мечты любить и сострадать, всё то светлое, что еще оставалось в жизни, - любовь к ней и к их сыну Карлу. Говорили, что она обманывает его, он не верил и не хотел в это верить, приятнее было обманываться, и тогда он становился глух и слеп. Говорили, что она вместо него принимает решения, он был рад, что она освободила его от ответственности. Говорили, что она забрала себе всю власть в империи, он был ей благодарен за то, что она сняла с его плеч бремя власти.

Он услышал за дверью ее шаги и понял, с чем она пришла, и знал уже, что согласится, в конце концов, со всем, что она скажет. Она всегда влетала к нему в покои, как ураган, и подавляла его своим напором. Вот и сейчас она была похожа на кобылицу благородных кровей: глаза сверкают, волосы, как огонь, в рыжину, ножки постукивают каблуками, а лицо холодное, властное. Она была восхитительна.

- Людовик, ты совсем запутался. Почему ты должен беспокоиться об этих росах? Зачем они тебе? Они пришли и ушли, а норманны – наши соседи, король Олаф собирается принять христианство. Мы несем в другие страны мир и благоденствие, мы приобщаем варваров к нашей вере, мы творим добро во имя Господа. Ты хочешь всё погубить?
- Погоди, Юдифь. Я знаю всё, что тебе сказал Ансгарий. Он и мне об этом говорил. Но мне-то что делать? Я не могу задержать послов и не могу бросить их в темницу. Да и не хочу, это не только противно закону, но и совести.
- Никто не предлагает сажать их в темницу. А задержать их на некоторое время вполне в твоей власти. Ты ведь сказал, что дашь ответ позже. Пусть подождут, пока византийцы уедут.
- А что я напишу Феофилу?
- Не беспокойся. Ансгарий уже подготовил послание. Феофила оно вполне удовлетворит.
- Где это послание? Дай, я посмотрю.
- Вот еще. Ты хочешь, чтобы я носила тебе бумаги на подпись? Ансгарий покажет.
Людовик не умел на нее сердиться. В ее дерзости и настойчивости он видел силу, которой не хватало ему самому.
- Хорошо. Допустим, мы задержим русских посланников на некоторое время, как гостей. Но мы же не можем их держать у себя бесконечно. Они всё равно уйдут и пойдут к своим куршам, да еще будут возмущаться, что мы неволим послов.
- Этого как раз и не случится. Ты напишешь Феофилу, что отправишь русских послов обратно в Константинополь с нашим посольством под почетной охраной.
Людовик задумался. Мысль была хорошей: вернуть росов туда, откуда они прибыли, то есть к Феофилу в Константинополь. Ничего плохого с ними не произойдет, а этим решением он как бы умывал руки и снимал с себя ответственность. Он даже немного успокоился и повеселел.
- Ты – умница, Юдифь. Я сделаю так, как ты сказала.

-------------------------------------------------

Ансгарий читал послание Феофилу.
«…Заподозрив, что они из народа свеонов, и, сочтя их скорее разведчиками в той стране и в нашей, чем послами дружбы…» 
- Погоди, - перебил епископа король, - причем тут свеоны?
- Объяснять императору Феофилу, кто такие курши, и как они связаны с росами, было бы не совсем удобно, а о короле свеонов Олафе он, конечно, слышал. Тем более, мы не очень грешим против истины, ведь эти земли принадлежат свеонам, как утверждают норманны.
- Хорошо. Продолжай.
«…решил про себя задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями или нет. Из любви к императору византийскому мы приняли их ласково и, если они окажутся достойными доверия, мы отпустим их, предоставив возможность безопасного возвращения на родину и помощь им. Если же нет, то с нашими послами отправим их перед ваши очи, дабы император византийский сам решил, как с ними следует поступить.»
- Хорошо. Пусть будет так, - сказал король.
Участь русских послов была решена. 


--------------------------------------------------------


Византийское посольство собиралось в дорогу, русы – послы, свита, купцы – готовились идти в северные земли, ждали решения императора.
Богдан возвращался в Константинополь вместе с ромеями. Об этом несколько дней назад князь Борислав говорил с митрополитом Феодосием.

- Я хочу вас попросить о небольшой услуге, святой отец.
- Я слушаю вас, князь.
- Как вы уже знаете, мы собираемся продолжить путь – в страну варяжских русов – но одного юношу из моей свиты я прошу вас взять с собой в Константинополь. Его зовут Богдан. Это скромный и разумный отрок, он немного знает греческий, и надеюсь, сможет услужить вам в дороге.
- Позвольте спросить, почему вы не берете его с собой? Он в чем-то провинился?
Борислав улыбнулся.
- Наоборот. Это я ему пообещал сразу же после переговоров с королем Людовиком отправить его при первой возможности в Византию. У него невеста в Константинополе, и я понимаю его нетерпение.
- Она византийка?
- Да, святой отец. И этот юноша хочет принять христианство перед венчанием.
Лицо Феодосия просветлело.
- Вы разумный человек, князь, и мне приятно лишний раз это повторить. Я сам покрещу этого мальчика.
- Это большая честь, святой отец.

В мыслях своих Богдан уже входил в белый дом, спрятавшийся в саду, и черноволосая, кареглазая, белолицая, прекрасная Леония встречала его у порога. Такие картины приходили ему на ум почти каждый день из всех тех месяцев, что прошли со дня расставания. Ночью его воображение летело еще дальше, и тогда он начинал представлять, что они уже женаты, и он входит к ней в спальню. Его бросало в жар, он закрывал лицо руками, словно кто-то мог подслушать его мысли.

На прощанье князь сделал ему воистину царский подарок к свадьбе. Он сунул ему в руки тугой кошель, набитый золотыми монетами.
- Не откладывай свадьбу, Богдан. Будьте счастливы с Леонией. А я вас как-нибудь навещу.


--------------------------------------------

- Прощайте, князь. Бог даст, свидимся.
- Прощайте, святой отец. Надеюсь, еще побываю в Константинополе. Но сначала домой. Только вот князя нашего северного навещу, и домой.
- Дома, наверное, жена ждет не дождется? – улыбнулся епископ Феодосий.
Никогда не улыбающийся Феодосий улыбнулся. Эта улыбка дорогого стоила.
- Ждет, Любава. Сын родился, я еще его и не видел.
- Мне кажется, князь, а я редко ошибаюсь, вы когда-нибудь обязательно придете к пониманию и принятию христианской веры. Ум ваш пытлив, а сердце открыто добру и состраданию. Для истинной веры в Господа нашего Исуса Христа эти две составляющие – самые важные.

Борислав глядел вслед удаляющемуся епископу, и эхом в голове отзывались последние слова. Феодосий прав: многое из того, о чем он говорил, многое из бесед с патриархом Иоанном стало ему близко.
«Принятие людей такими, какие они есть, и сострадание к людям. Да, это самое важное. По-другому любить людей и понимать их невозможно», - размышлял Борислав.
А потом он подумал, что и они завтра-послезавтра отправятся в путь. А оттуда домой. Он представил улыбающееся Любавино лицо, радостные от долгожданной встречи глаза и тоже заулыбался. В посольскую резиденцию он возвращался в прекрасном настроении, полный надежд и ожиданий.





(продолжение следует)