Государство в государстве

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТ ПАНДЕМИИ К ПРЕДАТЕЛЬСТВУ

Страна жила в жутком напряжении. Годы расследований, тысячи утечек, медийные истерики — всё создало ощущение, будто Израиль стоит на краю обрыва и ждёт, где именно прогремит. Все следили за одним человеком — юридическим советником правительства Авихаем Мандельблитом. Он тянул время месяцами, взвешивал невидимые гири, делал вид, что колеблется, и внезапно стало известно, что человек, чьей подписью держалась его карьера, Шай Нисан, фактически держал его «за горло». Закулисные давления, тонкие нити шантажа, скрытые угрозы — всё это просочилось наружу. И у части общества мелькнула слабая, но всё же надежда: может быть, он не решится уничтожить страну изнутри и не предъявит обвинений премьер-министру?

Но вскоре прогремел политический гром. Мандельблит вышел к камерам — не как скромный чиновник, а как актёр трагедии, которому дали роль Гамлета и разрешили сыграть её на всю страну. Его голос дрожал — то ли от волнения, то ли от тщательно выстроенной постановки — и он зачитал обвинения. Тяжёлые, беспрецедентные, такие, которых Израиль ещё не слышал в адрес действующего премьер-министра. Левые ликовали. Они были уверены, что на этот раз он падёт, уйдёт, уступит место. Что национальный лагерь рассыплется сам собой.

Но они не учли одного — стального Биби. Он вышел перед страной спокойный, прямой, не моргнув ни разу, и сказал свою знаменитую фразу: «Не было, нет и не будет». В этот момент началась война — не политическая, а системная. Война за контроль над государством, за его сердце, за саму возможность управлять страной, не оглядываясь на тех, кто давно решил, что власть должна принадлежать им по праву рождения и социального происхождения.

Улицы мгновенно наполнились тем, что позже станет фирменным стилем политической истерии: надутые резиновые подлодки — символы выдуманных дел, резиновые фаллические конструкции, агрессивные плакаты, где премьер изображался в форме СС. Это был предел морального падения, стирающий границы между политикой и подлостью. И всё это — задолго до пандемии. Первая попытка общественной казни, развёрнутая ещё в 2019–2020 годах: перформансы, ночные акции, оглушающие митинги, бесконечные утечки в прессу. Демонизация стала главным инструментом тех, кто мечтал устранить человека, мешавшего глубинным структурам чувствовать себя хозяевами страны.

А потом на Израиль обрушилась пандемия. Она накрыла страну как цунами: больничные коридоры наполнились запахом антисептика, кислородом и страхом смерти. Люди задыхались — буквально. Аппараты работали без передышки, их рваное металлическое дыхание стало звуком новой эпохи. Пожилые умирали десятками, затем сотнями; дома престарелых пустели, словно над ними прошёлся невидимый серп. Каждое утро начиналось со сводки: сколько жизней забрала ночь. Мир погружался в ту же бездну: умер Жириновский, умер Колин Пауэлл — и список рос ежедневно, как хроника хрупкости человеческой жизни.

Но правда пандемии была куда страшнее. Журналист Пётр Люкимсон взял интервью у сотрудника больничного морга, и тот произнёс фразу, которую невозможно забыть: «К нам журналисты не приходят. Они показывают только тех, кто выжил. Если бы они вошли сюда — увидели бы настоящую картину». А картина была чудовищной: среди жертв были дети. Морги заполнялись маленькими телами, которых не показывали на экранах. И именно тогда, когда страна хоронила погибших, когда врачи работали на износ, когда общество жило в постоянном страхе, — начали вспыхивать антипрививочные кампании.

Они не были стихийными. Это была профессиональная сеть — с подобранными «исследованиями», медийными роликами, агрессивными выступлениями, прозрачным финансированием из-за рубежа. Свидетели тех дней вспоминают один символический эпизод. Вечер в Тель-Авиве, площадь Царей Израилевых. Тишина. Павильоны вакцинации. Несколько коротких очередей. На площади — одна женщина с тележкой и плакатом против прививок. Незаметная, тихая фигура, пока к ней не подошёл мужчина. Несколько слов, короткий звонок — и через полчаса площадь взорвалась.

Толпа обрушилась на неё как по сигналу: барабаны, крики, плакаты, камеры, агрессия. Прохожих хватали за руки, толкали, прижимали к стенам. Один человек из толпы набросился на мальчика с инвалидностью только потому, что заметил наклейку о прививке на его куртке. Люди бежали на проезжую часть, лишь бы уйти от дикого напора. Это был не протест — это был тест. Пробный запуск механизма, который позже превратится в основное оружие внутреннего саботажа.

Затем над городами начали подниматься чёрные столбы дыма. Сжигание шин стало новой формой «борьбы»: едкий запах горелой резины заволакивал улицы, дети кашляли, экологи били тревогу, но организаторы протестов только улыбались в камеры. Экологический терроризм оказался удобным инструментом давления. И страна делала вид, что это — часть демократии.

Сирены скорых стали постоянным фоном. Кабинет министров превратился в военный штаб. И только один человек — тот самый, кого позже обвинят буквально во всём — первым привёз вакцины. Биньямин Натаньягу убедил фармгигантов рискнуть и поставить Израилю первые партии. Он остановил похоронную статистику, вернул надежду и спас стране тысячи жизней.

Но благодарности не последовало. На фоне реального спасения усиливалась другая сила — протестная. Шикма Бреслер ещё до площади Каплан собирала структуры, получала гранты, выстраивала будущую машину давления. Она первой поняла: страх — это валюта. И корона дала ей этот капитал.

Когда страна подошла к выборам, казалось, что правые удержат власть. Но в решающий момент появился человек по имени Нафтали Беннет. Он клялся, что никогда не сядет с Лапидом. Уверял на 14-м канале, подписывал бумаги у Боаза Голана, изображал честного, надёжного патриота. И именно он в момент истины выкрал правые голоса и вынес их на золотом подносе Яиру Лапиду — как когда-то французы вынесли ключи Гитлеру. Этим предательством он вошёл в историю.

Так возникло правительство Беннета–Лапида–Либермана и «братьев мусульман». Коалиция невозможного: смесь обид, амбиций и ненависти к национальному лагерю. Первый же серьёзный тест — провал закона о гражданстве из-за капризов РААМ — показал, кто в этой конструкции настоящий хозяин. После окончательной потери рычагов Беннет передал кресло Лапиду. К счастью, ненадолго. Но и за это короткое время они успели отдать Хизбалле морскую акваторию с газовыми месторождениями, вести переговоры с Хамасом, дезориентировать армию и разрушить управленческие механизмы.

Все эти процессы — юридические атаки, демонизация, пандемия, предательство Беннета, хаос коалиции — стали частью единой стратегии по устранению национального лагеря и его лидера. Но история пошла иначе.

1 ноября 2022 года страна пришла к урнам усталой, разорванной, но трезвой. Левые были уверены, что победят: год уличного давления, медийной истерии и юридического пресса казался им достаточным. Но когда закрылись урны и появились первые экзит-поллы, по левому лагерю прошёл ледяной шквал.

64 мандата.
Такого результата национальный лагерь не видел никогда. Это был не перевес — триумф. Не просто победа — разгром.

Это был удар по дыханию политического истеблишмента, много лет считавшего себя единственным хозяином страны. Они не просто проиграли — они не поняли, как народ после всех подлодок, карикатур, обвинений и уличной истерики снова выбрал его.

Правый лагерь вернулся к власти. Казалось, страна наконец получила шанс начать новую главу. Но под блеском победы шевелилось нечто совсем иное — скрытая сеть сил, готовая сопротивляться, саботировать, оспаривать, бунтовать. Всё, что произошло раньше — пандемия, демонтаж правительства, фабрикация дел, уличный хаос — было лишь предисловием. Впереди начиналась другая история. История о том, как государство оказалось расколото надвое, и как глубинные структуры впервые осмелились выйти из тени.