ВАХЗ. Адъюнктура. Семья

Это рассказ про тот период жизни нашей семьи, когда я учился в адъюнктуре, т.е. с зимы 1989 года до осени 1991. Как написано в рассказе «ВАХЗ. Адъюнктура. Выбор темы», семья наша вся вместе собралась лишь в конце февраля 1989 года. На фото к рассказу все мои девушки (это весна 1989 года), а я по другую сторону фотоаппарата. Как только все собрались, то сразу, помимо адъюнктских забот, возникло множество дел и вопросов, которые требовали своего решения. Некоторые из них надо было решить срочно, другие могли немного подождать.

Общая ситуация

Последние два-три года существования СССР были сильно впечатляющими для тех, кому повезло жить в эти годы в Советском Союзе, и особенно тем, кто жил в его крупных городах, особенно в Москве. Это было время развала страны, начавшегося с развала её политического ядра – КПСС, а вместе с ней комсомола с профсоюзами и всей остальной политической надстройки. Это было время тотального дефицита на всё, время появления и мгновенного расползания по городам и весям всяческих рынков, базаров, барахолок, время торговли всеми и всем, время появления кооперативов и формирования новой буржуазии. Это было время постепенного скатывания в коллапс промышленного и сельскохозяйственного производства, транспортной системы, связи, научной и даже космической деятельности некогда могучей страны. Это было время развала милиции и армии, судебной и прочих силовых составляющих СССР с одновременным расцветом воровства, наркомании, бандитизма и мошенничества. Это было время националистических беспорядков с дикой резнёй русских в Азербайджане, Узбекистане, Таджикистане, с дикими бунтами в других «странах» Закавказья и Средней Азии. Мы всё это видели, но никак не верилось, что страна таки прекратит своё существование, распавшись на пятнадцать «независимых» государств, что развалятся вместе с ней её вооружённые силы и мы, военные будем принимать решение служить ли дальше, а если и служить, то в какой из пятнадцати армий, кому присягать. Но так случилось…

А пока только начался 1989 год – ещё более 2,5 лет до самоликвидации Советского Союза. Мы в Москве, обживаем предоставленную нам ВАХЗ квартиру №255 на первом этаже дома №14, корп.1 по улице Медынская в Бирюлёво Западное. Квартира, в целом, неплохая – 2 комнаты, кухня, раздельный туалет и большая открытая лоджия. До нас в ней жил мой нукусский коллега по 23 ГНИП Женя Рощин с семьёй. По жизни они были людьми аккуратными, и квартира после них оказалась вполне в приличном состоянии. Жили мы в квартире впятером: я, жена Лена, старшая дочь Таня, младшая Даша и наша собачка-полуболончик Жук. Жук, как полноправный член семьи прилетел из Нукуса в Москву на самолёте (просидев весь полёт под креслом Лены) и вместе с нами вполне ловко обосновался на новой жилплощади.

Чуть позже, вместе с постепенным развалом городских коммунальных служб в подвале потекли трубы. В образующихся лужах и рядом с ними стали круглогодично плодиться тараканы, комары и муравьи. Путь этих насекомых до нашего первого этажа был очень коротким, так что ползали и летали они по квартире (особенно на кухне) чуть ли не тучами, а вот выводились, как магазинными (пока ещё были), так и подручными средствами очень неохотно.

А ещё напротив нас во дворе находилась помойка, мусор вывозился в те времена крайне нерегулярно, что приводило к образованию постоянно пополняемой кормовой базы для мышей, крыс, а также бездомных кошек и собак. Пришлось покупать мышеловки, но и они не могли радикально помочь нам в борьбе против крыс и мышей. Однажды я из академии принёс бутылочку крысиного яда, достав его через знакомого майора с третьей кафедры. Но его хватило не на долго и всего через полгода, крысы, поняв, что у нас им опять грозят только мышеловки стали прям таки пешком гулять по нашей квартире.

Но самым замечательным событием из этой серии явилось рождение как-то летом бездомной кошкой подвальной породы трёх котят прямо у нас на лоджии. Вот так пришла и родила. Наша Таня, добрая душа, подобрала для них коробку, застелила дно какой-то нашей тряпицей, устроив уют и комфорт, недоступный им ни на улице, ни в подвале, и стала опекать семейство. Поначалу Таня кормила только саму маму-кошку, но как только котята стали есть не только мамкино молоко, начала подкармливать и их. Был у неё и любимый котёнок, которого она назвала Вовка и просила у нас забрать его домой, как только котик ещё чуть подрастёт. Но не сложилось – как-то кошка принесла с помойки детишкам на обед мышь. Обед был ими быстро съеден, но прожили после него котята не долго – видимо мышь сдохла от отравления сильным ядом, который через неё достался и котятам, в том числе и любимому Таней Вовке. Но коты у нас всё-таки появились, но позже и они вполне мирно уживались с Жуком, признавая и уважая его старшинство.

Особенно плохо было военным в общественном транспорте. Казалось, что армию ненавидят все. Люди старой, просоветской закалки обвиняли нас в том, что мы не можем и даже не хотим удержать страну от развала, что все мы продались кому-то и за что-то (у каждого было своё мнение кому мы продались и за что). Ребята по моложе, наоборот, норовили в морду дать за то, что мы все держиморды, поддерживающие проклятых коммуняк, что без нас в России уже давно было не хуже, чем в Европе, что сразу исчезнет дефицит и у каждой девочки появятся кружевные труселя. Дело дошло до того, что к концу адъюнктуры нам официально запретили ходить в академию в военной форме. Мы и не ходили, но приходилось переодеваться по прибытию. За забором в академии нужно было соответствовать уставным нормам.

Но был один положительный момент – нам в конце 80-х годов стали выдавать продпайки (вычтя соответствующую сумму из денежного содержания). Это сильно облагораживало нашу жизнь, так как на те «Визитные карточки покупателя», которые нам выдавались городом можно было купить совсем не много и далеко не всегда. А тут тебе и голландская тушёнка (назвалась в народе Вискас и есть её можно было толь хорошо прожарив с луком), и обычная картошка, и лук, и хлеб, и чай, и сухое молоко, и растительное масло и ещё что-то. Бывало помогали и мои чернобыльские льготы, но они чаще распространялись на непродовольственные товары. Особо на продпайки и на льготы чернобыльские пошиковать не получалось, но хоть что-то, многие другие и этого не имели.

А вот за обычным молоком для Дашиной каши надо было ходить, встав часа в 04.00 и простояв в очереди у универсама до его открытия в 08.00 (очень похоже, как я стоял за молоком в Нукусе). Как только открывались двери в магазин я врывался в числе первых, хватал 4 литровых пакета молока (этого могло хватить на 3-4 дня) и прижимался ими к заранее условленной колонне в зале. Опоздавшие готовы вырвать у меня эти пакеты, но парень я был крепкий и ни разу никому ничего не отдал. Тем более, что отбиваться от тех, кто крепко спал, приходилось не долго, так как минут через 10-15 после открытия универсама подходили мои три девушки, пробирались к условленной колонне, забирали у меня по пакету и мы гордые вчетвером шли к кассе. По-другому было нельзя – в одни руки давали только по литру молока.

Совсем плохо стало в 1991 году, когда из свободной продажи сначала исчезла даже килька в томате, потом какое-то время лежали тёмно-бурые кирпичи прессованной морской капусты, а потом и они пропали. Люди ходили в продовольственные на удачу – а вдруг выкинут что-нибудь. Еду и в самом деле именно выкидывали. В подсобках продавцы нарезали и/или взвешивали что-нибудь съестное, складывали в тележки или на большие поддоны, выкатывали это в зал, а сами прятались обратно в подсобку. Жаждущий поесть народ накидывался толпой, хватал (бывало в драку), то, что выкатили и бежал в кассу. Вот примерно так и питались. Как простой бирюлёвский люмпен умудрялся выжить без продпайка – я не знаю до сих пор. Но про умерших голодной смертью я, слава Богу, не слышал.

В том доме, и в том же подъезде в котором жили мы, обретались семьи ещё нескольких адъюнктов: Миши Власова, Жени Литвиненко, Саши Австрийского, ещё кого-то – всего семей 5-6. Наиболее близко мы сошлись и даже подружились с Литвиненками. Вместе с моими академическими друзьями: Сашей Тафинцевым, Сергеем Роговым и Володей Матюлиным, у нас получился довольно приятный круг общения. С Литвиненками и Роговыми мы чаще всего встречались у кого-нибудь дома, на электричках ездили в лес, отмечали дни рождения, праздники всякие. Потом появились друзья и на гражданке.

Так вот и жили мы в Бюрюлёво-Западном – в одним из наиболее криминализованных районов Москвы, где шприцы из-под наркоты валялись чуть ли у каждой лавочки, где упоротые молодые люди шлялись по улицам и дворам в поисках всяческих приключений себе на жопу, где процветало воровство и даже разбой. Мне тогда даже казалось, что милиция оставила своим вниманием наш район и тихонько сидит в своих опорных пунктах в надежде, что их не тронут, а то и вовсе работает заодно вместе с преступниками. Я тогда удивлялся, откуда народ деньги берёт на наркоту, у нас даже на еду не всегда хватало, хотя я и считался довольно высокооплачиваемым человеком.

Таня

Сразу по приезду в Москву, нашу старшую дочь Таню (она на фото к рассказу справа) надо было срочно устроить в школу. Одна такая была совсем рядом, фактически в трёх минутах пешком от нашего дома. Сейчас это корпус 4 школы №667, а тогда это была самостоятельная школа №925. Туда и решили отдать Таню. Была ещё одна школа с номером 1242, чуть подальше, минутах в пяти, но та была английской и Таню туда не взяли бы ни при каком раскладе, ведь иностранный там изучали с первого класса, а Таня училась уже в четвёртом.

Проблем с тем, чтобы отдать её в выбранную нами школу не было ни каких. Приняли документы и уже на следующий день Таня пошла учиться. Пришла она после первого же учебного дня в полном шоке, да и потом тоже возмущалась и удивлялась тому, что оказывается и так можно в советской школе. В ней 10-11-летние пацаны и девчонки во время урока практически не слушали учителя, бывало вставали и ходили по классу, болтая друг с другом обо всём в голос, а иногда и матом. Про курение в туалете уже и говорить нечего – это явление имело место во многих советских школах, и тут без этого не обошлось. А ведь это всего лишь начальная школа – 4-й класс. Но ведь район-то Бирюлёво-Западное (тогда он входил в административный московский район с гордым названием Советский), который и тогда, а во многом до сих пор, являет собой чуть ли не самый быдловских район Москвы, заселённый отборным люмпенизированным пролетариатом с таких заводов, как ЗИЛ, АЗЛК и др.

Особенно трудно Тане было в той обстановке после Нукусского гарнизона и его школы, где на уроках был порядок, где учителя были уважаемыми не только своими учениками, но и родителями, где дети не дурью маялись во время и после уроков, а реально учились, играли в интересные игры, читали, ухаживали за собачками во дворе, ловили в пустыне ящериц и скорпионов, делали секретики и т.п. Перед отъездом в Москву Таня, как чувствовала куда едет, и в их с Дашей комнате на специально подготовленной стене написала аршинными буквами лозунг: «Долой Москву, да здравствует Нукус!».

Но тут деваться было некуда, пришлось привыкать. Настоящих друзей и подруг первое время у неё в школе не появлялось. Но детям необходимо быть в социуме, поэтому были временные подруги типа Юли Шпагиной, которые не отличались от окружающих и в друзьях у Тани не задерживались. Хорошо хоть буллинга в отношение к ней не проявлялось. Лишь в седьмом классе в 1991 году (в силу школьной реформы шестого класса у них не было) к ним пришла ещё одна новенькая Яна Петухова. Яна, как и наша Таня, сильно и в лучшую сторону отличалась от ученического населения их класса и школы. На этой почве они сошлись и подружились, дружили всю школу, дружат и сейчас.

В силу сложившихся обстоятельств (тамошние ученики не сильно любили хорошистов и отличников) успеваемость Тани немного просела, но, тем не менее, она старалась поддерживать себя на уровне выше среднешкольного и это ей удалось. В результате, аттестат зрелости у неё получился со средним баллом 4,1 – совсем неплохо для типовой школы Бирюлёво-Западное.

Понятно, что не только в школе проходила жизнь Тани. Было что посмотреть в те годы и на районе. Здесь были наркоманы, пьяницы и бомжи; были малолетние, взрослые и даже пожилые преступники разных мастей; были грязные, месяцами не метёные подъезды, дворы и улицы; прямо у скамеек под деревьями валялись чуть ли не кучи использованных шприцов, бутылок из-под пива, вина и водки. Много ещё чего было, кто помнит те годы подтвердит. Встречались и нормальные люди, но их было абсолютное меньшинство. И вот в такой обстановке росла наша старшая дочь. А ведь 12-14 лет – это самый сложный период в жизни любой девчонки. Но, видимо, то, что нам удалось привить ей в Нукусе, в чём мы пытались её убедить в Москве, то, что она сама смогла понять, позволили ей не стать одной из типичных быдловатых девушек её тогдашнего окружения.

Естественно, как и любая другая девочка, Таня хотела быть красиво и модно одетой. Но время случилось такое, что в стране бушевал тотальный дефицит, в магазинах ничего не было, у кооператоров цены росли так быстро, что моего денежного содержания ни на что не хватало, а жена до поступления второй дочери в школу осенью того же 1989 года вынужденно не работала. Без продпайка, который мы получали в академии, пришлось бы нам сидеть голодными, а на одежду денег и вовсе не было. Уже тогда вся молодёжь, у родителей которых были хоть какие-то деньги, ходила в джинсах. А Таня часто носила то, что ей перешивала из своего гардероба жена. Лена шила хорошо, вещи получались вполне приличные, но джинсы ей перешить было не из чего. Поэтому, покопавшись в привезённых из Нукуса вещах, мы достали очень хорошие финские детские зимние сапожки. Они были совсем новые – мы их в Нукусе покупали нашей младшей Даше на вырост, но выросла она быстро и в зиму 1989-1990 года одеть не смогла. Взяв сапожки, поехали на стихийный рынок (тогда таких рынков в Москве и Подмосковье было богато), образовавшийся у станции Расторгуево. На сапожки покупатель нашёлся быстро и заплатить мог даже больше, чем стоили джинсы на Таню (мы их загодя присмотрели на том же рынке). Довольные, мы купили джинсы, а на остаток денег взяли несколько пачек какой-то очень популярной среди тогдашней молодёжи жвачки. Джинсы Тане пришлись почти впору (только чуть великоваты), радости у неё (да и у нас) не было придела и на следующий день она гордая в них пошла в школу, засунув в один из карманов пачку жвачки.

Да, бывали и у Тани заскоки, всякая дурь, непонимание, отрицание и т.п., но в предпубертатный период жизни такое случается с большинством девчонок и пацанов. Помню, что и меня такое было. Самым страшным для нас тогда было то, что она всерьёз считала, что «все такие, все и всегда так делают». Мы пытались убедить её что не все такие, что есть много других людей, гораздо умнее и лучше бирюлёвских. Однако кто же из девчонок её лет во всём слушает родителей? Но со временем, особенно после школы, лет в 18-19 она сама увидела и поняла, что такие далеко не все и ей удалось морально выздороветь.

Но главным, как мне кажется, было то, что несмотря ни на что мы искренне любили, любим и будем любить свою Таню. Не только потому, что она у нас классически красивая девушка (на фото к рассказу это видно), не только потому, что она реально умная и с достаточно широким кругозором, не только потому, что она ответственна в любой деятельности на работе и в семье, что в ней ещё целая куча других положительных качеств, а просто потому, что она наша дочь.

Даша

Даша (она на фотографии слева) приехала в Москву в возрасте 5,5 лет. В школу тогда уже можно было идти с 6-и или 7-и лет. Мы решили, что она пойдёт с шести, т.е. минимум полгода свободы у неё ещё были. Конечно, Дашу можно было устроить в академический детский сад, как мы сделали с Таней во время моего обучения в академии. Но тогда мы жили в общаге рядом с академией, а сейчас с крайнего юга Москвы до академии надо было ехать около полутора часов. Причём, что туда, что обратно сначала надо было переться в полном автобусе, потом в переполненной электричке, далее в забитом до потолка метро и в конце минут 15 пешком. И это всё с маленьким ребёнком. А в детсадах Бирюлёво-Западное для таких как мы мест не было. Подумав решили, что Даша до сентября побудет вместе с Леной дома. Моего денежного содержания в ценах начала 1989 года нам должно было хватить, а потом и Лена куда-нибудь устроится. Но ведь мы не знали, что с нами будет буквально через пару-трёшку месяцев. В связи со стремительно менявшейся обстановкой в стране горизонт планирования (в т.ч. финансового) в те времена не мог быть более квартала, а у нас тут полгода с лишним получилось.

Как решили, так и сделали. Кроме занятий с Дашей Лена помогала Тане адаптироваться к новой обстановке и занималась прочими домашними делами. Так и подошло время к сентябрю. За это время, изучая близлежащую местность Лена узнала, что вторая школа, которая рядом с нами и с номером 1242 (сейчас это школа №667, корпус 5) является английской не только по названию. Мы знали про то, что школа эта английская, когда ходили устраивать в школу Таню, но не знали, что она на столько хороша. Оказалось же, что школа эта чуть ли не элитная (на фоне других бирюлёвских школ), что там очень неплохо преподают язык и изучают его прямо с первого класса и до выпускного одиннадцатого. А ведь знать любой иностранный язык – дело хорошее, а если это английский, то и вовсе замечательно.

Вот и решили мы, что Дашу надо отдавать именно в эту школу. Причём Даша с наших слов тоже захотела учиться именно в ней, хотя по началу думала, что лучше учиться в одной школе с Таней. Естественно, что этим делом занялась Лена. Однако, она сразу наткнулась на активное противодействие администрации школы, которая вполне обоснованно считала свою школу особенной. Основным их аргументом было следующее: «Вот у вас тут указана временная прописка на время обучения мужа в академии. Пройдут не полные три года, он выпустится и вы уедите куда-нибудь. Место, занятое Вашим ребёнком пропадёт и взять кого-либо вместо него мы уже не сможем.» Аргументы жены о том, что я учусь не в академии, а в адъюнктуре, что по выпуску с большой вероятностью никуда из Москвы не уеду, а останусь в академии преподавателем или научным сотрудником, что, основываясь на своих умозрительных предположениях, они лишают нашу дочь возможности как следует изучить английский язык, на администрацию по началу воздействовали не сильно. Но упорство и настойчивость жены, которая им плешь проела своим неоднократным посещением школы всё с тем же вопросом, в итоге сыграли свою роль и в конце концов они сдались, согласившись принять Дашу в свою английскую школу.

И ведь случилось всё так, как говорила Лена. Я остался в академии преподавателем, а Даша все 11 лет успешно отучилась в этой школе. Закончила она её в 2000 году со средним баллом 4,6 и отличным знанием английского языка, который ей сильно пригодился в дальнейшей учёбе и до сих пор крайне необходим по работе то в американской, то во французской фирмах. Ну а за свой английский Даша, да и все мы, до сих пор очень благодарны её учительнице Архиповой Марине Владимировне! Жаль, но прочесть эти строки с нашей благодарностью она уже не сможет…

Естественно, что в этой школе, куда брали далеко не всех, и учебный процесс был поставлен, не в пример Таниной, гораздо лучше. Тут в самом деле детей серьёзно учили и не только языку и для Даши это было даже в радость – училась она упорно и с интересом. Мы же только в первых классах могли помочь Даше готовить домашние задания по английскому. Потом она убежала в этом так далеко, что даже мой кандидатский минимум (а я тоже сдавал английский) не сильно помогал. Да и с большинством других предметов она дружила на «отл». Но с некоторыми, такими, как физика, химия, русский язык, литература у неё было похуже – лишь «хор». Вообще в этой школе быть хорошистом и, тем более, отличником было вполне почётно и даже престижно.

Контингент учеников у них в школе тоже был чуток приличнее, чем в Таниной. Видимо, играли свою роль как искусственный (со стороны администрации школы при наборе), так и естественный (общий уровень развития и способность учиться самого ребёнка) отбор. Так что общение у них происходило на несколько более высоком уровне. Да и то сказать – лучшая школа обоих Бирюлёво. Даше школа нравилась, нравилась тамошняя обстановка, школьные порядки, учителя, ребята. Были и среди них всякие, не избежавшие воздействия люмпенизированного окружения, но их было меньше, чем в школе у Тани.

Однажды, где-то в начальной ещё школе, к ним на уроки физкультуры приходил какой-то мужик, который наблюдал за девчонками и потом предложил некоторым из них прийти в школу олимпийского резерва (он, как оказалось, был одним из тренеров этой школы) позаниматься в секции женского футбола. Мы были не против – физкультура и спорт вещи полезные, пусть занимается. Я сам в то время так думал, но потом понял и убедился на практике, что спорт (особенно высоких достижений) вреден и только физкультура полезна. А тогда несколько раз мы водили её на тренировки и даже в бассейн. В итоге тренер объявил, что хотел бы Дашу видеть в их школе на постоянной основе, т.е. предложил не просто ходить на тренировки, а полностью перейти из английской школы в спортивную. Обещали каждый день тренировки, поездки на сборы, на соревнования (в т.ч. за рубеж), а если получится, то и в сборную какого-нибудь уровня можно будет попасть. Но тут Даша долго не думала и даже с нами не особенно советовалась (а мы были против такого перехода), а заявила, что ей интереснее и нужнее по жизни хорошо знать английский язык, чем ловко пинать мячик ногами, а посему школу она менять не будет. Так её спортивная карьера закончилась, толком не начавшись. Как показала дальнейшая Дашина учёба и карьера — это её решение оказалось правильным. И ещё раз подтвердилась пословица «Всё, что ни делается, всё к лучшему.»

Даша вообще с раннего детства, ещё с Нукуса во многом смотрела на то что и как делает Таня – ведь любимая старшая сестра! Однако подражала не во всём, а только в том, что ей нравилось/хотелось/было полезным/нужным/целесообразным и т.п. Как будто девушка родилась уже с определёнными взглядами на жизнь. Видимо поэтому прошла она свой предпубертатный период относительно спокойно, ровно и почти без закидонов, хотя в ранней молодости была очень эмоциональна.

Но вот покреститься решила вместе с Таней, когда та решила это сделать, толком не понимая зачем. Правда случилось это уже не во время моей учёбы в адъюнктуре, а чуть позже – 20 июня 1993 года. Обряд крещения проходил в нашей бирюлёвской церкви и был обставлен довольно занятно. Тамошним попом крёстными отцом и матерью были утверждены мы с женой. Мало того, что родные родители не могут быть крёстными, так ещё ведь мы оба были некрещёными, как некрещёные до сих пор. В итоге, причитающиеся по церковному прайс-листу деньги поп взял, мероприятие провёл, в журнал учёта крестившихся Таню и Дашу внёс, соответствующие свидетельства оформил и им обоим вручил. Они до сих пор в нашем семейном архиве лежат.

Лена

Лена, отсидев полгода с лишним дома и обеспечив поступление Даши в английскую школу, 01 сентября 1989 года сама устроилась на работу секретарём школы №667 (этот номер она имела и тогда, с этим же номером существует и по сию пору). Работу искала именно такую, чтобы за детьми присмотреть было возможно, особенно за Дашей и нашла вот такую. До школы идти ей было около 10-15 минут, график работы не сильно жёсткий, так что успевала дочек и в школу отправить, и встретить, и накормить, и с уроками помочь, и дома кое-что сделать. Работала в школе Лена непрерывно до 21 сентября 1992 года, т.е. всю мою адъюнктуру.

Денег в школе платили не много и при высокой инфляции нам к осени 1989 года не хватало толком даже на еду, несмотря на мой продпаёк. Однако, Лена тогда очень хорошо шила всякое разное: от лёгких рубашек для детей до сложных женских платьев с вышивкой крестом и гладью, ришелье и аппликацией. Шила и мужскую одежду, даже мне на защиту военные парадные брюки с кантом сшила. У нас ещё с Риги была швейная машинка, так вот она использовалась в то время на все 100%. Такая её деятельность помогала существенно обогатить семейный бюджет, ведь она шила не только для нас, но и много на заказ.

После того, как Лена устроилась на работу в школу, то там крепко сошлась с молодой лаборанткой Светой Никифоровой, чуть позже к нам подтянулся и её муж Саша. С тех пор они оба наши друзья. С ними дружим до сих пор, вот уже более 35-и лет. У нас даже дачи стоят рядом.

Моя первая семья в это время

Обычно в отпуска, и не только из адъюнктуры, мы ездили либо в Саратов к тёще (как правило это случалось летом), либо в Душанбе, к моей матери, сёстрам, зятьям и племянникам (а это бывало обычно зимой). Последний раз в Душанбе мы были в январе-феврале 1988 года. Потом побывать там всем вместе у нас не получилось ни разу. В 1989-м, перед поступлением в адъюнктуру (где-то в июне-июле), мы съездили в Саратов.

В 1990-м в Душанбе уже съездить не пришлось – там началась первая серия гражданской войны, а точнее резная всех русскоговорящих таджиками. Как рассказывали мои родные, там было очень страшно. Озверевшие таджики (чаще это были кишлачные с гор и их вдохновители – местная националистически настроенная интеллигенция) 10 февраля подняли бунт против армян пострадавших при их резне в Баку и приехавших в Таджикистан и, якобы, заселившихся в квартиры-новостройки, предназначенные для безквартирных таджиков. Сначала резали армян, но очень быстро перекинулись на всех русскоязычных. Русских девчонок и женщин отлавливали прямо в городе, насиловали и тут же убивали. Русских пацанов и мужчин просто забивали насмерть палками и камнями, руками и ногами. Били окна и выламывали двери домов и квартир, где жили русские, грабили магазины, жгли всё, до чего дотягивались руки. Насиловали и убивали, грабили и жгли, действуя толпой. Сами по себе, как в драке, так и в бою, таджики трусоваты – это я ещё по своему детству и юности помню. Меньше чем трое-четверо на одно русского таджики драться не выходили – боялись, а вот толпой – так это запросто – массой давили.

За эти дни (с 10 по примерно до 14-15 февраля) из моей родни, слава Богу, никого не убили и не избили. Нина с семьёй жила в доме, стоявшим около улицы Ленина, но его достаточно неплохо можно было защитить. В первую очередь проходы между домами их жильцы перекрыли баррикадами. К ручкам входных дверей подводили электричество – 220 вольт не очень много, убить не убьёт, но тряхнуть может знатно. Мужчины их и соседнего дома, организовали круглосуточную охрану, вооружившись кто чем – от палок и дубинок, до кухонных ножей и охотничьих ружей. Женщины кипятили баки с водой и были всегда готовы вылить её на головы бандитов, если те сунутся. Детей держали дома, даже во двор не выпускали. У Нины был сарай во дворе и ещё сарайка под лестницей, где хранились, среди прочего, и съестные припасы, так что пересидеть резню было на чём.

У Раи организовать круговую оборону дома устроить было невозможно. Поэтому русские её дома с семьями тихо сидели в квартирах. Тем более, что у Раи была крепкая входная дверь и решётками на окнах. Да и сам дом стоял на отшибе, а не рядом с основными магистралями, где бушевали банды таджиков. Так что у них было в целом тише, особенно если не высовываться. У Раи ни сарая, ни погреба не было, так что еды даже на 2-3 дня оказалось недостаточно, но им помогали таджики-соседи. Они ходили на базар, приносили что могли и себе и им. Но этих соседей как-то выследили бармалеи, всю еду и деньги отобрали, а самих избили за помощь русским, хорошо хоть не убили.

Длился этот бардак вроде не долго, но Душанбе и весь Таджикистан стал с тех пор и уже навсегда не наш, чужой. Нина с семьёй бросив всё в марте 1990 года уехала на ПМЖ в Ставропольский край – село Константиновское Петровского района. Там купили дом на 20-и сотках земли и стали навсегда сельскими жителями. Летом того же года Юра – муж Нины, съездил не на долго в Душанбе, чтобы продать квартиру. Продал, но почти даром – тогда русские массово поехали из Таджикистана, некому стало продавать. В том же селе и в тот же год купила дом и Рая, но переехали они в село на ПМЖ только весной 1991 года – всё надеялись, что жизнь в Душанбе опять наладится. Но не склалось…

Вместе с развалом СССР в Таджикистане стало совсем плохо. С начала 1992 года начала разворачиваться вторая серия гражданской войны, но уже воевали таджики с таджиками, русских почти не осталось. Воевали «вовчики» (это поддерживаемые Западом горные бадахшанские таджики, которые за ислам и «демократию», но сильно против России) с «юрчиками» (это поддерживаемые Россией долинные ленинабадские и гиссарские таджики, которые за светское государство). Основная война длилась до лета 1997 года, когда долинные договорились с горными, поделив Таджикистан на зоны влияния: более долинная часть страны (юг, северо-запад и запад) отошла юрчикам во главе с Э.Рахмоном, а Горный Бадахшан (восток и северо-восток) остался вовчикам во главе С.Нури. В 2012 году Рахмон силой попытался захватить Горный Бадахшан, но тогда не удалось. Однако к 2019 году постепенное давление дало свои плоды и весь Таджикистан лёг под Рахмона.

Хорошо, что моя первая семья наблюдала всю вторую (и главную) серию таджикской гражданской войны уже из России. Нам всем вместе больше не пришлось съездить в Душанбе. Но мне удалось организовать себе командировку в Среднюю Азию в 2012 году, в том числе в Душанбе. В 2024 году я съездил туда, видимо уже совсем в последний раз, с племянником. В эту поездку привёз на могилу отца землю с могилы мамы, могилу отца отремонтировал, набрал землю с неё и позже отвёз на могилу мамы в Константиновское. Хоть так, но теперь они как-бы лежат вместе. А вот племянник могилы своего деда по отцу не нашёл, хотя тот был полковником и начальником одного из управлений КГБ Таджикской ССР и хоронил его ГКНБ уже независимого Таджикистана.