Глава четвёртая

СИСТЕМА БЕЗ ГОСУДАРСТВА


Утро 7 октября началось как утро праздника. Симхат Тора — день радости, свитков, семейных столов, день, когда страна дышит медленнее, потому что верит: сегодня можно. И именно в это утро вооружённые палестинские организации начали одну из самых скоординированных атак в истории Израиля.
Удары пришлись не по фронту — его не существовало. Атака была направлена на гражданскую ткань страны: кибуцы, мошавы, города, фестивали, пляжную вечеринку. По местам, где не ждут войны. По людям, которые не готовятся умирать. Под удар попали как минимум девятнадцать кибуцев и пять мошавов, города Сдерот и Офаким, два музыкальных фестиваля и обычная летняя встреча у моря. Война ворвалась туда, где её не должно было быть по определению.
Сначала были ракеты — не выборочно, не по целям, а залпами, как шумовой занавес для настоящего ужаса. Под их прикрытием боевики прорвали физическое заграждение между сектором Газа и Израилем и хлынули внутрь — по суше, с моря и с воздуха. Граница, которую считали крепостью, оказалась декорацией. Уже на раннем этапе атаки были целенаправленно выведены из строя и уничтожены системы связи и наблюдения. Камеры ослепли, каналы замолчали. Израильская армия осталась без точной картины происходящего в момент, когда она была нужна больше всего.
Первыми приняли удар дежурные отряды самообороны и полиция. Они сражались тем, что было, — до последнего патрона, до последней возможности. Армейские подразделения во многих местах прибыли лишь спустя несколько часов после начала нападения. Эти часы стали вечностью. Часами люди оставались одни — против организованного зла.
На музыкальном фестивале Supernova были убиты как минимум 364 мирных человека — самое большое число гражданских, погибших в одном месте за тот день. Поле превратилось в ловушку. За убегающими охотились, стреляли в спины с близкого расстояния, автомобили становились гробами. В кибуцах боевики заходили в дома, бросали гранаты в убежища, стреляли по защищённым комнатам, поджигали дома и ждали, пока люди выйдут из огня, чтобы убить или захватить их. Семьи уничтожались целиком. Выживали единицы — случайно.
Сотни людей были взяты в заложники и увезены в сектор Газа, других убивали на месте. Большинство жертв были израильскими евреями, но среди убитых и похищенных были также израильские граждане с двойным гражданством, палестинцы — граждане Израиля, жители Газы и иностранные рабочие: филиппинцы, непальцы, тайцы, граждане  Америки,Мексики, Китая, Шри-Ланки, а также граждане европейских и африканских стран. Смерть не выбирала паспорт.
Свидетельства выживших и видеоматериалы того дня показывают, что часть нападавших была одета в чёрно-зелёную форму или камуфляж, отдалённо напоминавший форму ЦАХАЛа, другие действовали в гражданской одежде. Граница между боевиком и «гражданским участником» была сознательно стёрта. Это не была вспышка ярости. Это была холодная, рассчитанная операция, направленная не на армию — на саму жизнь.
Так начался день, который разрушил иллюзию контроля. День, в который Израиль ещё не знал, что его ждёт дальше, и кто в этот момент уже знал слишком много.
Но самое тревожное обнаружилось не в первые минуты резни, а в последующие часы. Страна тонула в крови, а в верхних этажах системы безопасности царила тишина — не растерянная, не паническая, а глухая и плотная, как будто кто-то сознательно нажал на паузу.
Военная верхушка и руководство ШАБАКа повели себя так, словно существовали отдельно от государства. Решения принимались в узком кругу — без правительства, без премьер-министра, без политического руководства, которому по закону принадлежит право определять военные действия. Складывалось впечатление, что часть силовой элиты давно решила: она стоит над избранной властью и может действовать самостоятельно, по собственному усмотрению, не считая нужным ни информировать, ни подчиняться.
При этом оборонные системы — те самые, которые считались непроницаемыми, — оказались отключены или выведены из строя с пугающей лёгкостью. Связь исчезла. Наблюдение ослепло. Киберсистема, гордость армии, будто растворилась. До сих пор никто внятно не объяснил, каким образом всё это произошло одновременно и именно в тот момент, когда удар был нанесён. Совпадением это не выглядело.
Молчание военной верхушки стало не просто ошибкой — оно стало фактором, усугубившим катастрофу. Пока в кабинетах взвешивали формулировки и ждали «полной картины», люди брали оружие там, где могли. У многих его не было вовсе. Сражались фактически голыми руками. Полиция держалась героически, до последнего патрона. Многие полицейские погибли, прикрывая жителей. Они не отступили. Они сделали всё, что могли. Но их было слишком мало.
Тем временем боевики уже действовали в городах. В Сдероте людей расстреливали прямо в квартирах. В домах, где ещё вчера пили утренний кофе, сегодня звучали выстрелы. Фестиваль молодёжи превратился в арену охоты: за бегущими охотились, методично, без спешки, как за мишенями. Это было не безумие толпы, а поведение тех, кто уверен, что время на их стороне.
Премьер-министр был оповещён, когда земля уже была залита кровью. Не накануне. Не в первые минуты. Тогда, когда катастрофа уже стала фактом. Но и после этого ему не дали возможности действовать немедленно. Начало полномасштабных военных действий тормозилось. Решения вязли. Возникали юридические «вопросы», «процедуры», «ограничения».
Юристократия — в лице военной прокуратуры и юридического советника правительства — выступила не как инструмент защиты государства, а как тормоз в момент смертельной угрозы. Пока поселения захватывались, а города горели, обсуждалось, что допустимо, а что нет. Война  шла, а в коридорах власти уже звучали слова, которые в такой момент равносильны соучастию.
И именно тогда стало ясно: речь идёт не только о провале разведки и не только о военной ошибке. Речь шла о системе, в которой часть элит давно перестала воспринимать государство как общее дело. Система, в которой власть разделилась не на ветви, а на касты — и одна из них решила, что может позволить стране истечь кровью, лишь бы не дать политическому руководству взять ситуацию под контроль.
Это был момент, когда вопрос перестал быть военным. Он стал экзистенциальным.
Не только — как мы допустили удар.
А — кто и почему не дал стране защищаться, когда каждая минута решала, кто выживет.
   Особенно страшным было то, что действия террористов не выглядели ни стихийными, ни хаотичными. Они двигались уверенно и точно, словно шли не наугад, а по заранее составленной карте. Они знали, куда идти, какие ворота открывать, какие объекты захватывать в первую очередь. Без такой карты невозможно было бы сразу проникнуть на военные базы, найти командные помещения, войти в залы наблюдения — туда, где находились тацпаниёт, девушки-наблюдательницы, чья задача заключалась в том, чтобы предупреждать страну об угрозах.
Именно там развернулась одна из самых жутких сцен этого дня. Девушек расстреливали в упор — хладнокровно, методично, как живые мишени. Это была не перестрелка и не бой, а казнь. Лишь немногих, тяжело раненых, оставили в живых — чтобы увезти в Газу в качестве заложников. Остальных убили на месте.
Но самое страшное заключалось в том, что для этих убийств почва была подготовлена заранее. Эти же самые девушки предупреждали. Задолго до 7 октября они докладывали начальству, что на границе неспокойно, что происходящее не укладывается в привычные шаблоны, что движения, сигналы и поведение по ту сторону выглядят как целенаправленная подготовка. Они видели это каждый день — и говорили об этом.
Их не просто проигнорировали. Одной из них пригрозили увольнением — за «паникёрство», за «сеяние тревоги». Предупреждения были списаны на излишнюю нервозность, на «эмоции», на неудобные сигналы, которые мешали поддерживать иллюзию контроля. Система предпочла тишину — потому что тишина была удобнее, чем тревога, требующая решений, действий и ответственности.
Так предупреждение превратилось в помеху. А помеху — отключили.
И когда террористы пришли по заранее известным маршрутам, в заранее выбранные точки, к тем самым залам наблюдения, откуда ещё недавно поступали тревожные доклады, — система уже молчала. Камеры были слепы. Связь отсутствовала. Управление было парализовано.
Это было не стечение обстоятельств и не внезапный провал. Это была последовательность решений — не слышать, не реагировать, не поднимать тревогу. Решений, которые сделали возможным то, что произошло потом.
После этого слово «не знали» перестаёт работать.