Зачем

Очень хотелось вернуться и набить трактирщику морду. «Тут недалеко» говорил, «до ночи успеете» говорил, «прямая» говорил, «не ошибетесь». Не соврал, прямая. Прямо в темный лес. Спасибо, хоть ровная. Лошадь из последних сил плетется, но не спотыкается. Надо было на постоялом дворе заночевать, но так хотелось это несчастное путешествие закончить. Хотя оно, в общем-то, еще и не начиналось.
Вообще говоря, на трактирщика я зря. Не он меня сюда загнал. Мог бы сейчас не тащиться неведом куда, а помогать батюшке с практикой в Петербурге. Или лекарем в лейб-гвардии Семеновского полка. И карьера, и научная работа, и в седле трястись не надо по дороге к черту на кулички. Все-таки военно-медицинская Академия – не хрен собачий, понимать надо. Да куда там? Любовь, как говорится, слепа. А в моем случае – глуха. К доводам разума, к увещеваниям родных и друзей, ко всем, кроме Нее. «Народничество», «милосердие», «произвол судьбы», «пробуждение масс», «высшая доблесть служения». И глаза такие… горящие. Посмотришь в них – и сам полыхаешь.
Нет, в революционное крыло конечно хватило ума не залезть, но земским доктором – бегом побежал. Как же, такое благородное дело. Два года, подумал, отработаю, вернусь героем.
Только до земской больницы доехать еще надо.
В общем, к закату я только к лесу подъехал. А село, где земская больница располагалась, было как раз за лесом. По информации от трактирщика лес был в общем-то небольшой, ну да чего его слова стоят я уже понял, так что настроился на худшее. В лесу уже было темно. Не глаз выколи, но около того. Я и днем-то леса не очень люблю, а в темноте совсем беда. Что-то вокруг хрустит, скрипит, шелестит. А при луне еще хуже: тени какие-то вокруг, как будто за деревьями кто-то бегает. И я не зверей имею в виду. Я понимаю, просвещенный человек, стыдно, но ты попробуй разгоряченному мозгу объясни. В конце концов «есть всякое на свете, друг Горацио…» Жутко - аж спину сводит. И все ждешь, что кто-то как прыгнет.
Оно и прыгнуло. Вернее, свалилось тяжелым кулем мне на плечи. А я заорал. Ох как я орал. И когда чьи-то то ли руки, то ли лапы от лица отрывал, и когда скинуть его пытался, и когда лошадь моя нас обоих скинула и в лес удрала – я так орал, что, кажется, оглушил его. Я не прекращал орать, кажется, даже когда боролся с ним на земле и замолчал только, когда укусил его очень кстати подвернувшуюся руку (чуть зуб не сломал, между прочим). Тут уже оно то ли заорало, то ли заскулило и начало отползать в сторону.  Я зачем-то пополз за ним, не знаю зачем, докусить, наверное. Но потом одумался, вскочил и замер в нескольких шагах, эдак немного бочком, приготовившись то ли бить, то ли бежать.
Существо же вжалось в дерево и в сумерках смотрелось какой-то большой бесформенной кучей. Только трясущейся и жалобно скулящей то ли от страха то ли от боли. Меня тоже потряхивало после этой неожиданной драки, голова была пустой и воздушной, но я все-таки попытался собрать себя в кучу и рассмотреть, что же это такое. Получилось не очень. Только по ступням, светлеющим на фоне темной то ли робы, то ли накидки, определил, что передо мной скорее всего человек.
- Ты блин кто такой? – наконец спросил я его. Хотел спокойно, повелительно, как победитель, а получилось натужно и хрипло, а слово «такой» вообще вышло фальцетом. Существо только сильнее вжалось в дерево и продолжило скулить.
- Ща как вдарю, – прозвучало, конечно, глупо, но, кажется, подействовало:
- Нет, нет, не надо, барин! – и дальше опять пошло какое-то нечленораздельное причитание.
Похоже все-таки человек, и скорее всего мужчина.
- Да все, все, не буду, - быстро сказал я, опасаясь, как бы его от страха не хватил удар, - Говори уже, кто ты такой и почему на людей кидаешься?
- Ян я, барин, Ян, из деревни за лесом, из Плаховки.
- Плаховки, не Плахово?
- Не, барин, Плахово дальше, то село большое, там и больница есть. Но оно дальше, верст двадцать от Плаховки.
Тут понятно в общем стало, что шансов засветло доехать у меня и не было. Кто из нас с трактирщиком спутал названия – уже не важно, тем более что это наверняка он, а кто еще-то?
- Ладно, с первым вопросом прояснили, а почему набросился-то?
- Оголода-а-а-л, -так жалобно завыл Ян, что у меня даже сердце сжалось. Только пару секунд спустя я осознал.
- В каком смысле оголодал? Ты меня что, есть собирался что ли? – начал грозно я, но услышал такие рыдания, что замахал руками и закричал: - да замолчи ты наконец, сейчас накормлю.
Лошадь хоть и убежала, но сумка с едой свалилась вместе со мной. Я достал оттуда хлеб с сыром. немного, но на двоих хватит. Половину оставил себе, вторую дал Яну. Теперь вблизи получилось присмотреться к нему получше. Правда это не очень помогло. Худые пальцы, лицо, заросшее бородой, в которую он быстро-быстро запихивал еду, жадно чавкая и подбирая крошки. Кажется, второпях он даже палец прикусил, потому что внезапно зашипел и начал трясти рукой.
- Да не торопись ты, а то живот еще скрутит, - посоветовал я ему и дал воды. Воду он взял, а от совета отказался.  Съел все и покосился на мою долю.
- Ты давай не наглей, а? – одернул я его, и тут же почувствовал себя виноватым: таким он выглядел жалким, - ты лучше скажи, что ты тут ночью делаешь?
Ну правда, не за едой же он в лес на ночь глядя пришел?
- Да тут и живу, барин, в землянке, неподалеку.
- В лесу в землянке? А зимой как же?
- Да я не знаю пока, только недавно тут поселился, - голос его дрогнул и, кажется, опять собирался свалиться в вой.
- Да постой ты, братец, нюни разводить.
Я задумался ненадолго. Ночь наступила, до поселка уже точно не дойти: лошадь то удрала. Ночевать в лесу без укрытия – мало радости. Облака вон набежали, еще дождь ненароком пойдет. Тип, конечно, доверия не вызывал, но выбора особого тоже не было.
- Давай-ка так сделаем: пойдем в твою землянку. Там переночуем, а ты мне заодно расскажешь, что ты и кто ты. А взамен я тебе еще еды дам, идет?
При слове «еда» мой новый знакомый как-то оживился и мелко закивал головой. Во всяком случае я в темноте именно так это истолковал.
Он повел меня прямо сквозь лес, без каких-либо тропок, как будто видел в темноте. С детства, наверное, места знакомые, вот что значит местный. Даже не споткнулся ни разу, в отличие от меня. Я-то ногами поймал все корни и сучья, заодно и матерный словарь вспомнил. И вот уже когда фантазия иссякла, мы вышли к какой-то темной дыре в земле мод корнями деревьев. Я сначала даже не понял, что это дыра, просто бесконечно черное пятно.
— Это и есть твой дом?
- Да, барин. Землянку батюшка сработал. Он когда в лес ходил – на ночь иногда оставался. А как я подрос, он и меня с собой брал. Хворосту там запасти, силки поставить. А потом вот помер с год назад, а землянка осталась.
Ян нырнул внутрь, там что-то сверкнуло, потом внутри разлился тусклый свет. Черное пятно превратилось в грязно-оранжевое. Я поежился и тоже вошел.
Внутри в общем-то это тоже была дыра. Хотя, наверное, чего-то иного от землянки ожидать не приходилось. Две лежанки и стол, на котором стояла масляная лампа. Все грубо сделанное. Какая-то скудная утварь еще. На лежанках мешковина. Больше ничего. Даже запах никакой, просто земли и горелого масла от лампы. Жить даже летом тут, наверное, было не очень: можно ночью от холода и дуба дать. Хорошо, сегодня ночь теплая, хоть и облачная. Но, надо отдать, было чисто, мусора под ногами не было, только гладкий земляной пол.
Наконец в свете лампы получилось получше разглядеть ее хозяина. Не очень хорошо, но все же. Молодое худое лицо, поросшее негустой бородой, грубая крестьянская одежда. Чистая, надо сказать. Ноги босые. Сутулился, но скорее от страха. Это неудивительно, мне в глубине души тоже очень хотелось ссутулиться. Простительное желание, учитывая обстоятельства.
- Ну что ж, - сказал я, присаживаясь на один из лежаков, - рассказывай, с чего ты вдруг стал на людей бросаться.
- Дак, барин, - неловко начал Ян, — это, помер я.
«Вот те нате хрен в томате. Что ж, в целом в общую ситуацию укладывается…» - подумал я, а вслух спросил:
— Это как так, помер?
- Тык вот, помер. А потом восстал, стало быть.
И вот, запинаясь и мямля, рассказал он мне забавную историю. Забавную для меня, конечно, а для него – не очень.
Как уже раньше упоминалось, жил Ян в деревне за лесом, Плаховке. Мать умерла рано, лет пять ему было, почти не помнил ее. Жил с отцом. Об отце слова дурного не скажешь, сына любил. Держал в строгости, но умеренно: за дело выпороть мог, но для воспитания, несильно. И все время сына учил: правила есть правила, если так заведено – так и нужно делать. Если каждый будет делать как вздумается – бардак будет. Ян парнем был послушным. Это тоже в общем правило – отца слушать. Раз так заведено – так и надо делать.
Так и жили, пока год назад отец Яна не помер внезапно. Остался Ян совсем один. Жениться-то не успел еще. Поэтому никто поначалу и не заметил, как он день ото дня становился все более вялым. А если и заметили, то подумали, грустит по отцу парень. Всякое бывает. Да он и сам так думал.
А потом он, как и сказал, просто умер. С мужиками сено в скирды собирал, поднял вилы с сеном в воздух – да и умер. Это он так потом подумал, уже когда очнулся.
А очнулся он дома на лавке. Слышит - в избе шум и говор. Глаза открыл, руками-ногами пошевелил – а они не шевелятся, связаны. Тут он струхнул малехо, задергался, заголосил, мол люди добрые, что делается, помогите. А добрые люди на секунду затихли, да потом как сами заорут – и из избы кто в дверь, кто в окно. Особенно смешно кузнец кричал. Сам здоровый, а голос тонкий, как у девчонки, и шаги такие мелкие, семенящие. А Митяй Рябой даром что ветра пустил на весь дом, а самогон на бегу прихватил.
Это все Ян заметил, пока на пол падал. Так крутился, что с лавки и свалился. Да прямо голым телом в охапки крапивы вокруг. А лицом в яйца. А коленом еще об топор ударился. И заорал еще раз, но уже не от боли: просто сообразил, зачем тут все собрались.  А они не просто так собрались – на его поминки.
Он как это понял – сел на пол и сидел там как в тумане, пока через окна не увидел оранжевое зарево не да не услышал голоса. Это вся деревня пришла его второй раз мертвым сделать, с факелами. Кольями и громким матом от страха. Тут Ян в третий раз заорал, прямо голышом из избы сиганул да огородами к лесу и понесся. По дороге чью-то одежду с плетня схватил не глядя только, вот ту самую, в которой передо мной сидел. Прямиком в отцовскую землянку и прибежал, благо про нее только он и знал. А в землянке отдышался и сел думать.
Думы были неутешительными. Как у них в деревне, да и везде вокруг, конечно, все хорошо знали, люди из мертвых возвращаются ровно в одном случае: если они теперь не люди, а упыри. То есть, выходит, он теперь тоже упырь. И так ему тошно стало, что выскочил из землянке и завыл, заскулил изо всех сил. Потом, прооравшись, вернулся в землянку и заснул.
Наутро встал уже не такой подавленный и начал думать. Раз он теперь упырь, то и вести себя надо, как упырь. Как отец говорил: раз так заведено – так и дОлжно себя вести. Это значит, на улицу засветло выходить нельзя: только после захода солнца. Почему так – Ян не знал, но знал, что у упырей так заведено. И несмотря на то, что очень хотелось есть, пить, да и вообще по другим природным потребностям, он остался в землянке. В конце концов, с потребностями можно как-то и выкрутиться…
С едой же вообще задача. Упыри, как известно, пьют человеческую кровь. Как точно они ее добывают, Ян не знал, но слышал, что кидаются на одиноких путников. Ну раз надо, значит надо.
Первую жертву он в первый же вечер после захода солнца и встретил. Повезло: дорога не очень оживленная, а вечером и уж тем более ночью совсем пустынная. Попалась девушка, молодая совсем. За ягодами ходила, да припозднилась, загулялась, видимо. Шел он за ней какое-то время, еще ватные ноги передвигая. Решение решением, а на деле решиться сложнее оказалось: в груди от страха да от жалости к девушке груз тяжелый повис. Но все же собрался с духом и как побежал! А ветка под ногами как хрустнула! Девка обернулась, да как заголосила! Лукошко с ягодами бросила, когтищами в лицо ему вцепилась – тут уж и он заорал. Так в разные стороны и разбежались, вопя.
Было больно и обидно, но еще сильнее хотелось есть. На жалось места уже не осталось, но и охотиться сегодня он уже не мог. Тут припомнил он, что если крови людей нет, то упырь кровь домашней скотины пьет. Голод хуже, но утоляет. В лесу, конечно, скотины не было, но Ян рассудил, что кровь зверьков тоже подойдет, тем более что выбора не было. Силки его отец ставить научил, так что он решил ночью силок сделать, а следующий вечером проверять, попалось ли что. Так дня три протянул. Кровь оказалось пить совсем неприятно. Даже противно, можно сказать. Но раз положено – значит положено.
На следующую охоту вышел с опаской: ну как опять в морду вцепятся или еще чего. Но тут удача ему улыбнулась: попался на пути какой-то пьяница. Из кабака, видимо, шел, да спьяну не в ту сторону пошел, в лес забрел, в лесу у дороги и заснул. Видно, крепко надрался: Ян его в бок ногой потыкал – а тот только промычал что-то и не шевельнулся даже.
Наклонился осторожно наш упырь к пьянчужке, к шее примерился – а от того так брагой понесло, что пришлось даже нос заткнуть. Ну, подумал, ничего, потерплю. Только укусить хотел – а того как вырвет. Тут уж он не выдержал, махнул рукой, да и ушел в лес силки проверять.
Еще несколько дней в полном огорчении прожил на тушках зверьков. Начал уже их мясо подъедать, одна кровь насыщала плохо. Вроде и не по правилам, но живот над головой брал верх. И снова решил идти на охоту. Выследил телегу. Поздно ехала, мужичонка в ней носом клевал, поводья не держал почти. Ян вперед убежал, решил в этот раз с дерева прыгнуть на мужичка да с телеги свалить. Дождался, когда телега под ним проходила, и сиганул на нее. Только лошадь, видно, почуяла что-то. Как она рванула, Ян на ногах не устоял, с телеги и грохнулся. Телега унеслась, было слышно, как мужичок спросонья да с перепугу на лошадь орет – погоняет. А Ян опять без добычи остался, да еще ушибся так сильно, что потом с неделю хромал. Не до охоты было.
Но кровосос наш упрямый оказался. Только уж больно невезучий. Несколько раз еще пытался – то одно мешало, то другое. Пока вот я не встретился.
- Так что, барин, вы человек, я чай, добрый. Дали бы мне немного кровушки попить. Ведь как же? Столько уже дней упырем живу, а так и не попробовал кровушки-то. Непорядок, - после рассказал он совсем осмелел, раз такое учудил.
- Ну ты это, давай, не выдумывай. Во-первых, дурная голова, тогда по поверью и я упырем стану, а мне это не надо. Я людей клялся лечить, а не пить. А во-вторых – никакой ты не упырь. Упырей не бывает, это я тебе как ученый говорю. Сам подумай, разве упыри хлеб с сыром едят?
- Ну как же, барин, я же вот умер, а потом восстал. Разве кроме упырей кто-то так делает.
- Ну вообще есть в литературе пара примеров. Но сейчас не об этом. Не умирал ты, заснул просто. Сон такой бывает – летаргический. Сидит себе человек, а потом раз - и спит, а выглядит, как будто мертвый, и разбудить его не получается. А потом раз – и проснулся. Бывает, по нескольку дней так спят.
- Так, а отчего же такой сон ле-га… наступает?
- Пока до конца неизвестно. Может, после болезни, может, от сильных переживаний. У тебя же отце умер, вот и сказалось, - задумчиво сказал я. – Теперь уже не угадаешь. Возвращайся ты в деревню и живи дальше, как раньше.
- Не, не, барин, в деревню не могу. Мне не поверит никто. Поймают и колом проткнут, а потом сожгут. Нельзя мне в деревню, уж лучше тут сгинуть.
Ян лег на лежанку и накрылся покрывалом и съежился, как от холода. Он выглядел вымотанным, что в общем не мудрено, после такой-то ночи. Тем более, что уже занимался рассвет, в отверстии выхода начало светлеть.
- Ну, как знаешь. Спасибо за приют и интересную историю. Солнце встает, пойду я. Может, в твоей деревне какую-то телегу найду до Плахово.
Я встал, направился к выходу. Остановился, оглянулся напоследок. Наткнулся взглядом на бесформенную кучу Яна под покрывалом (Ну какое там покрывало? Мешковина дырявая.), и что-то в груди неприятно зашевелилось, подкатив к горлу. Снова вспомнились горящие глаза и это ее «долг образованного человека перед народом … бла0-бла-бла…».
- Ладно, - сказал, - с тобой пойду и сам все объясню.
- Что вы, барин, что вы? Они и вас на вилы поднимут.
- Ну что ты будешь делать, а? – я задумался.
- Скажи-ка мне, а где у вас там селяне по вечерам собираются? Трактир там какой есть?
- Трактира нет, а кабак да, есть, в избе на окраине деревни, аккурат в сторону леса. Там по вечерам и собираются мужики. Это когда страда не настала, а когда страда то куда там…
- Да подожди ты. Тогда вот что: я сейчас к тебе в деревню пойду, да на ночь там останусь. Днем кому-нибудь хворому помогу. Зубы там у кого больные может быть есть?
- Как не быть, барин? С зубами маета, кто как справляется.
- Ну вот, днем помогу, кому смогу. А вечером в кабак пойду. Там разговор начну и про летаргический сон всем и расскажу. А ты незаметно у кабака спрячься и сигнала жди. Как скажу: «Ян, выходи», ты в кабак и зайдешь. Примут тебя, как и не убегал. Понял?
 Ян шевельнулся под покрывалом, что я воспринял как кивок. Мне кажется, что он все же был не уверен. Зато я считал, что придумал идеальный план. Надежный, как швейцарские часы.
После этого я подхватил свой саквояж, счастливо переживший, как и я, падение с лошади, и пошагал к дороге. Ян так и не пошел меня проводить, только рукой направление из-под покрывала указал. Ну да тут недалеко было, не заблудишься. А уж по дороге и вовсе одно направление.
Прошел я недолго, меня обогнала попутная телега.
- Милейший, - обратился я к мужичку на телеге, - не подвезешь ли ты меня до деревни Плаховки?
Мужичок растянул в улыбке загорелое, сморщенное как грецкий орех лицо:
- Отчего ж не подвезти? Подвезу.
- А вы, барин, дохтур штоли? – спросил он, когда я уселся на телегу, и мы тронулись.
- Ничего себе. Как это ты догадался?
- Дык чиво ж, лицо у вас образованное, и вона чемоданчик с собой. К нам с таким дохтур заезжал.
- Угадал, я новый доктор, в Плахово еду.
- А в лесу что ж делали? С утра да без лошади. Ночью штоль шли? Опасно тут.
Хочешь соврать, чтобы поверили – скажи полуправду.
- Я на лошади ехал, вечер меня в лесу застал. Лошадь, чтоб ее волки загрызли, шороха какого-то испугалась, сбросила меня да в лес удрала. Всю ночь тут просидел, вот только тебя встретил, а лошадь так и не вернулась.
- Дык волки ее, небось, и задрали. Али кто похуже. И вам-то, барин, повезло, что целы остались.
- А что тут еще похуже-то может быть?
- Да у нас, барин, давеча парень умер, молодой. Мы его обмыли честь по чести, в избе уложили, да поминать стали. А он возьми да восстань. Я не вру, вот те крест, сам там был, - мужичка передернуло.
- Да ты что? – совершенно искренне удивился я. Не ожидал, что вот так сразу удастся историю Яна послушать с другой стороны.
- Да, барин, так и было. Мы его было вместе с избой сжечь хотели, да он из нее выскочил да в лес и удрал. Только его и видели. Только с той поры у нас в лесу уже три человека сгинули.
«дело усложняется,» - подумал я. – «Этих бедолаг небось волки загрызли, а сельские их Яну приписали. Поди убеди их теперь».
- Да уж, повезло мне, видимо, - сказал я мужичку и тут же перевел тему:
- А что, есть где у вас тут до завтра остановиться? Я тут решил день провести, может кому с зубами помочь или еще с чем.
- Есть, барин, к Ивановне отвезу, она и ночлег даст и накормит. Да и по деревне скажу про зубы-то. Мне-то не надо, от батюшки зубы хорошие, не жалуюсь. А другим-то очень нужно.
Ивановна была баба лет сорока, ухоженная, но без жеманства. Два года назад у нее муж помер, но хозяйства она не запустила, хотя, как сказал мужичок на телеге, очень грустила. Во всяком случае изба была ухоженной. Она меня приняла, накормила сразу же и показала лавку за занавесью, где я мог переночевать. А для лечения освободила место у окна.
Первый пациент быстро пришел. Скривившийся от боли не только на лицо, но и на все тело, попытайся он мне что-то сказать – наверное не получилось бы. Но и не требовалось: пол-лица опухло, и так в общем было понятно. Я посадил его у окна, попросил открыть рот, осмотрел и полез в рот щипцами. Глаза мужичка от ужаса округлились, но, видимо, страх перед щипцами был меньше, чем боль, потому что он не шевельнулся. Не шевельнулся и во время процедуры, только взвыл коротко, и снова замолчал. Так и сидел молча с выпученными глазами, пока я обрабатывал рану, а потом объяснял ему, что нужно делать, пока не заживет. Только боль из них ушла, сменившись облегчением.
Уходил он уже почти приплясывая. Конечно, место зуба еще болело, но по сравнению с предыдущей изматывающей болью уже не сравнишь.
Наверное, его отправили для пробы, как совсем безнадежного. Хуже уже не будет, так рассудили. Потому что после него еще пришли человека четыре, не в таком конечно состоянии, но тоже порядком вымотанные. Все прошло без осложнений, все довольные ушли домой.
Я был доволен: кое-какой авторитет я себе сегодня заработал. Наверняка они в кабак заглянут, продезинфицировать, так сказать, место операции. Надо было только понять, с чего мнет-то разговор начать. «А вот, уважаемые, например летаргический сон!» вряд ли подойдет. Но вариантов других в голову не приходило, и я решил ориентироваться по обстановке. В конце концов, худшее, что мне грозит – сочтут за идиота. Не большая беда: к докторам и так отношение не очень, переживу.
Кабак от других изб отличался несильно: тот же бревенчатый сруб с небольшими окнами. В окнах свет. Вывесок нет, но рядом характерный отличительный признак – два посапывающих тела у крыльца. Я сделал пару глубоких вдохов и нырнул в дверь кабака как ледяную прорубь. В дымном тусклом свете различались силуэты фигур и светлые пятна лиц: местное общество было в сборе. Все повернулись в мою сторону.
- Спокойно, - пробормотал я одними губами, — это просто крестьяне, а ты тут самый умный.
- И что? – спросил я себя. И, не получив ответа, поскорее пробрался к столу у одного из окон. Тут и дышать было полегче и Яна увижу, как придет.
Подошел хозяин кабака, большой, мордатый и не очень дружелюбный.
- Чем угостишь, хозяин? – я приложил все усилия, чтобы звучать расслабленно и уверенно. Тут было еще над чем работать.
- Картошка со шкварками, - пробурчал хозяин и ушел, не дождавшись ответа. Пока я думал, ушел он просто так, или принял заказ, или может быть была другая причина срочно уйти, он вернулся с плошкой картошки и большой кружкой пива. И то и другое оказалось вкусным, правда вкусным. Я даже не ожидал, насколько вкусным. Я с аппетитом начал очищать плошку от еды, и настроение как-то даже стало улучшаться. Но тут за стол напротив меня плюхнулся какой-то тип. И уставился на меня, ухмыляясь. Картошка встала в горле, а внутри все как-то подобралось. Я, без сомнения, был тут самый умный, это факт. Но далеко не самый сильный, судя конституции гостя. Он был прямо большой. И еще, кажется, тупой. Я вдруг подумал, что с разговорами сегодня не задалось.
- Братцы, да этот же тот дохтур. Ну который мне зуб дернул. Ну великий человек, вот те крест, не болит ничего, - донеслось откуда-то из-за столок за спиной. Картошка наконец провалилась в желудок.
- Васька, а ну-ка, уйди от дохтура, - сказал другой голос, сухой и уверенный. И уже мне:
- Не сейчас, барин, он незнакомых не любит.
- Было бы с вашей стороны опрометчиво обижать единственного врача на всю округу, - я немного осмелел Разговор, кажется, завязался сам собой, нужно было развивать успех.
- У, да много ли нам проку от дохтуров? Ну зуб вырвал Гришке – то конечно спасибо, - голос, кажется, был здесь явным авторитетом.
Я обернулся на звук.
- Ну, милейший, если бы вы докторов слушали - может и рвать бы не пришлось, зубы-то. Вы вообще про микробов слышали?
- Про каких таких микробов?
Теперь я наконец мог разглядеть моего спасителя. Мужик крепко сбитый, но не здоровый, как Васька. Деталей лица особо было не разглядеть, но на вид лет тридцати, с волевым подбородком и светлыми волосами. И в голосе, и в выражении лица недоверчивость смешалась с интересом. Кажется, кто-то обращался к нему Игнат.
- Ну как же… - и я принялся рассказывать и про микробов, и про их действие на зубы (некоторые даже машинально начали их трогать), и про заражение ран. Потом на молоко свернул, как из него творог получается. Оказалось, что я неплохо умею объяснять.
- Да вот даже и пиво ваше – тоже продукт микробов, - я сам уже не заметил, как взялся за третью по счету кружку, которую мне услужливо поставили благодарные слушатели. В голове уже приятно шумело, да остальные вокруг тоже раскраснелись и обмякли. Разговор продолжался в дружественной непринужденной обстановке.
За окном краем глаза я увидел, как осторожно в окно заглянул и тут же спрятался Ян. Все-таки не такой уж он и глупый. Пора было как-то менять тему.
- Микробы могут даже незаметно человека убить. Жил себе жил человек, да раз – и умер. Вроде ни с того ни с сего. А на самом деле в нем давно микробы сидели, только до поры никак себя не показывали.
- Был у нас тут давеча случай, - оживился мой спаситель, - тоже жил парень, да возьми и помри.
- Да не вдруг он помер, возразил кто-то из толпы. – Он несколько дней сам не свой ходил.
Кажется, мы свернули в нужную сторону. Все начали обсуждать смерть Яна.
 - Конечно, сам не свой, у него же батька помер.
- Да батька-то уж поди год как помер.
- Да обращенным он был!
Упырь упырь и есть.
- Тихо, - осадил всех Игнат, - я говорю. Верно все, походил вялый, да и умер. А потом восстал. Аккурат на своих поминках. Ох и бился, упырина, ох и метался! Ревел по-звериному. Вот скажи, дохтур, что это за бактерия такая, что людей в упырей обращает.
И тут меня понесло. Я уже не говорил – я вещал. И про то, что современная наука упырей и вурдалаков не признает, и про случаи солнцебоязни, и про малокровие. А потом свернул и на летаргический сон.
- Что-то ты, - сказал Игнат с недоверием и даже какой-то подозрительностью, - не то говоришь. Что же мы, спящего не распознаем? Мертвый он был, точно говорю.
- Да ну что вы, не слушаете совсем? Я ж говорю: от мертвого не отличишь. Сердце почти не бьется, дыхание не определяется. Летаргический сон был у Яна, - горячился я.
- А откуда ты знаешь, что его Яном звали? – раздался вопрос, толпа замолкла, все начали потихоньку отодвигаться, осторожно берясь кто за табуретку, кто за кружку на столе.
- Да ну что вы? Ну хотите, я вам наглядно, так сказать, продемонстрирую? Ян! Иди сюда! Смотрите, сейчас он меня укусит, и мне ничего не будет.
Вошел, ссутулившись, Ян, и по стеночке подошел ко мне, встав немного сзади. Я, кажется, тогда понял, что такое звенящая тишина и напряжение, висящее в воздухе.
- Кусай прямо до крови! – я протянул Яну руку.
- Может не надо, барин? – просипел он.
- Кусай, говорю.
Он укусил. Я вскрикнул. Все внезапно зашевелились и осторожно, угрожающе тронулись в нашу сторону, обходя полукольцом. Оружия в руках прибавилось.
- Ну вот же, смотрите, ну ничего же, все в порядке, - кричал я, показывая всем руку. Ян ее, кстати, не прокусил: оказалось, это не так-то просто.
— Вот, видите? Крест серебряный! Вот чеснок! – я цапнул головку со стола и откусил половину с чешуей. Чеснок обжег рот и заставил скривиться. Толпа продолжала идти. Ян жался ко мне и поскуливал. Мне тоже очень хотелось.
- Вой, сказал я ему. Он не среагировал.
- Вой! – заорал я.
Ян вздрогнул и издал что-то невообразимое, от чего толпа отпрянула. Кого-то уронили, кто-то сам упал, образовалось замешательство. Медлить было нельзя. Я схватил Яна за тощую шею и прямо воющего, с глазами на выкате, ломанулся к двери. Мы уже выкатились на улицу, когда толпа с грохотом и матами повалила за нами. Дверь их немного задержала, и мы успели добежать до чьей-то запряженной телеги. Я бросил все еще воющего Яна на телегу, прыгнул следом, схватил вожжи и хлестнул лошадь. Бедное животное от неожиданности рванул вперед. Хорошо, что нам туда и надо было.
Толпа выкатилась на улицу, им у кого-то в руках уже горели откуда-то взявшиеся факелы. Но телега неслась на удивление быстро, и нас было не догнать. Мы удалялись в сторону леса.
В лесу остановились отдышаться да оглядеться. Глядеть особо было некуда вокруг тьма, и опять эти шорохи вокруг.
- Дикие люди, - пробормотал я, - с ними же говорить бесполезно, они же совсем дремучие.
- Дык, что, барин, - спросил Ян неуверенно, что же теперь делать?
В голову изнутри как будто ударила волна.
-Что делать? Ты меня спрашиваешь, что делать? Снимать штаны и бегать, вот что делать. Пошли вы все со своими упырями. И со сном. И ты, и деревня твоя, и долг, и милосердие. Все, все пошли! И дура эта со своими народниками пусть катится к чертям! И с народом! Зачем я вообще сюда приехал? Дурни сиволапые! Тьфу!
- Действительно, барин, зачем ты приехал… - услышал я перед тем, как зубы прокусили мне шею.