Маленькая месть Из цикла Мужчины о женщинах

Каждый из нас знает, что нехорошо быть мстительным; считает, что эта черта характера несвойственна ему. И всё же порой она проявляется совсем неожиданно, хотя и осознанно, и запоздалое раскаянье вряд ли послужит оправданием.

Не раз побывала она у него дома. Не раз далеко за полночь отправлял её на такси. И всё без толку.

Не раз зарекался больше никогда не связываться с ней. А через неделю, забыв про всё, опять приглашал к себе. С самым серьезным видом она начинала вспоминать, что сегодня не может…

— Давай послезавтра… — говорила очень убедительно и даже на пальцах загибала дела, которых у неё тогда не будет. Понимал, что опять одни обещания, но всё же и он всерьез начинал планировать послезавтрашний день… Впустую — в который раз. Потом же почти неожиданно она чуть ли не сама вела его к нему же.

Работали они рядом — виделись чуть ли не каждый день. Жила она с дочкой. Подозревал он, что есть у нее любовник, которого видит не часто, но потерять боится. Потому только в редких случаях отваживается встретиться с ним.

Хозяйкой чувствовала у него в квартире. Сразу же доставала тарелки, протирала фужеры, ставила на стол соль и перец. Одна она знала, где у него помимо холодильника хранится запасная бутылка шампанского.

— Признавайся, с которой выпил?.. — всякий раз донимала его, если её там не обнаруживала.

— С той, которая была позавчера, когда у тебя была стирка, — почти всегда он отвечал одно и то же. Она не обижалась, только предупреждала:

— Тогда побежишь за второй…

Но до этого не доходило. Дразнить его она могла и без шампанского. Расстегивала пуговку на кофточке и обмахивалась ладонью — жарко.  Впадина между грудей плавно колыхалась. Никогда не носила ничего белого — округлые выпуклости груди, разделенные треугольником загорелой кожи, всегда появлялись в окружении более темного фона сияющими серпиками. Он склонялся, целовал один, другой… Его руку она отводила уверенно. В первые разы он стопорил руку — ей не хватало сил сдвинуть её с места. Тогда она сразу вскакивала. Предупреждала очень серьезно:

— Не вздумай применять силу!..

Через минуту, когда всё повторялось, и она легко уже управляла его появившейся рукой, повторяла мягко, завораживающе:

— Только лаской, только лаской…

Казалось, да, вот сейчас, не коснувшись её, не дотронувшись даже до ниточки, будет появляться все больше и больше белого цвета… Этакая мануальная, нет, не терапия… Он закрывал глаза…

Чуда не происходило.

Точно так же повторялось с коленками. Колготки тогда только начинали появляться, но, кажется, она не торопилась переходить на них. Умела носить короткие узкие юбки. Впрочем, с её ногами и умения не требовалось. Опять она всё отстраняла его руку, а потом вдруг забрасывала ногу на вторую и рядом с краем юбки появлялась белая полоска кожи, отделяющая ее от бежевого чулка с пряжкой и резинкой, уходящей куда-то вверх, к поясу…

Целовал полоску… Потом — на второй ноге. Закрывал глаза… И опять чуда не происходило.

— Ты любишь меня?… — шептала она.

В первый раз, уверенный в себе, он ответил весело:

— Ну, как не любить… разве ты не чувствуешь?..

На следующий раз уверенности у него поубавилось.

— Да, да, да… — шептал и он.

— На всю жизнь? — ошарашила она вопросом. Говорила теперь хоть  и мягко, но не шёпотом.

И опять он отвечал невпопад.

— Сейчас да, да, да…

Судя по прежнему результату, такой ответ её опять не устроил. Похоже, слово «сейчас» помешало.

После этого, видно, дело пошло на принцип. Она спрашивала одинаково, он так же отвечал. А сам в душе клялся, что никогда больше не встретится с ней.

Она как будто чувствовала его мысли — начинала говорить о шампанском, позднем времени, а то и просто о чем-нибудь обыденном, вроде нового пиджака у её старичка-начальника.

Ему же хотелось говорить о другом.

— На всю жизнь?.. — начинал он философствовать. — Который раз меня в могилу загоняешь. Следующий раз это точно случится… Вот и вся жизнь. Мы же не дети, и век не тот, чтоб «клясться и божиться одну навек любить». Вообще, не верю словам в отношениях мужчины и женщины. Выпущено их впустую больше, чем воробьев существует на всем белом свете, и никто ловить не собирается. Ты такие слова от меня требуешь?.. «О любви сказать лишь могут руки» — это еще Есенин знал. А разве мои не ласковые?.. Да, они не доходят, но ты же и не даёшь мне показать их возможности…

Она всегда отвечала. Кажется, начинала с легким вздохом.

— Да не требую я от тебя никаких слов. И ты от меня ничего не требуй. Ты требуешь большего, чем сам хочешь.

— Как это?..

— Ты не хочешь связать со мной жизнь, а… — она подыскивала слова, — попытки к этому делаешь.

Не сразу он нашёлся что ответить.

— Каждая удачная попытка связывает всё крепче и крепче, там, глядишь, и… совместная жизнь, счастливая и продолжительная.

— Все вы так говорите. Все вы только и думаете о попытках, а не о последствиях.

Попробовал он немножко разуверить её в этой древней боязни последствий.

— Сейчас уже не то время, когда боялись в подоле принести, извини, за грубые слова — в народе так говорили. Да и ты не только цивилизованный человек, но и взрослая женщина, воспитывающая ребенка. А ты, кстати, ведёшь себя, как молодая неопытная девушка. Понимаю, твои двадцать четыре года как бы обязывают к подобному поведению, но груз прожитых лет не сбросишь…

Последнее не надо было ему говорить. Будто не подала виду, промолчала, но приняла его слова за упрек — затаила обиду.

С этого вечера и началось. Не встретились и через неделю. Потом пришла пора отпусков. Потом ему пришлось сменить квартиру — видеть её почти перестал, а о встречах никак не могли договориться. И настало такое время, что они полностью разошлись…

Чтобы встретиться ровно через четверть века.

* * *

Живя рядом с человеком, не замечаешь тех, порой значительных, изменений, которые появляются с возрастом. Когда они встречались с однокурсниками каждые пять лет, то всегда замечали, что практически никто не изменился. Легко узнавали друг друга, казалось, что любой из них всё тот же студент со своим лицом, мимикой, привычками, странностями. Только лёгкий грим старости, появляющийся за пять лет, напоминал о течении времени.

Её он узнал сразу, хотя не мог не отметить этот самый уже очень заметный грим, накопленный за двадцать пять лет. Похоже, на нём его было побольше: она, явно встревожилась, бросив на него взгляд, но как будто тряхнула головой, избавляясь от наваждения. Пришлось ему засмеяться и убедить её, что не привиделся ей старый знакомый.

Обрадовалась искренно. Долго повторяла: «Не могу поверить, не могу поверить…» Простояли, не замечая времени и прохожих, обтекавших их не менее часа, хотя каждый торопился по делам.

А через день, она была у него. И словно канули в небытие, говоря высоким слогом, долгие двадцать пять лет.

— С кем выпил шампанское?.. — как можно строже попыталась спросить она, заглянув в книжный шкаф, совсем другой по конструкции и теперь уже туго набитый книгами.

Засмеялись, поцеловались. Вскоре сидели на диване перед всё тем же журнальным столиком и в разговорах чаще других повторялись слова «А помнишь?..»

Всё повторялось, только не так скоро начал он выискивать те беленькие серпики между её грудей, чтобы поцеловать их. Загар теперь был слабым, но кожа казалась еще белее, прозрачнее. Она не отталкивала его руку, а легонько гладила её и тогда, когда он коснулся коленки и не нашел выше край чулка, за которым его так восхищала прохлада и нежность живой кожи. Теперь она была в колготках.

— Подожди, я сама, — она почти прошептала слова и отвела его руку. — Только не смотри…

Он не смотрел. Отодвинулся немного и застыл…

О чём он думал, не запомнил. Какой бес, увидев его седину в голове, толкнул его в ребро? Впрочем, тот толкает не в это время. Видно, это был ангел, жестокий и страшный, как иная слишком богомольная старушка.

Повернулся, успел увидеть край ее миниатюрных розовых трусиков и руку с колготками, которые она пыталась куда-то скрыть с глаз. Еще отметил, что вот раньше ее трусики наверняка были намного обширнее, а увидеть их ему почти не удавалось. Встал и сказал нечто вроде того, что «ой, извини, мне же нужно позвонить на работу и, скорее всего, поехать туда».

Его вполне серьезная ложь была шита белыми нитками, ему самому тут же стало стыдно, но отступать он уже не мог. Подошел к телефону, начал набирать и сбрасывать цифры, не совсем понимая, что делал и что наделал…

Она не выдала своего смятения ни одним звуком. Только краем глаза он успел заметить, как мгновенно изменилось её лицо. Часто говорят, «она вспыхнула», наверное, не совсем то имея в виду. У нее именно без всякого движения лицо зарделось румянцем, который и не заметен был бы, если бы не появился так мгновенно. Подчеркнуто медленно и уже не боясь моего подглядывания, она оделась и стала поправлять волосы.

Ему оставалось только говорить — оправдываться. Дорого бы он дал, чтобы вернуться назад, в ту минуту, когда он ещё просто сидел рядом. Но слово не воробей… Уже ничто не могло поправить сделанное.

— Извини, — лепетал он, — так уж получилось… Пойми меня. Уже не тот возраст. Не та обстановка.

Она не отвечала. Это начало злить его, и он перешел в нападение. Глупо, бездарно он попробовал оправдать свою маленькую месть.

— А помнишь, легко ли было мне?.. Ведь все повторилось, только мы местами поменялись. Ты не раз точно так же поступала со мной. Хочешь, скажу, почему ты была такой тогда?.. Не понимала, а может, и сейчас не понимаешь, что нельзя так играть с мужчиной. Другой бы просто тебя изнасиловал… и взял бы замуж… Может быть… И я бы взял, скорее всего, особенно если бы знал, что ты «всю жизнь», даже будучи супругой, будешь так умело меня завлекать… «Только лаской, только лаской…» Мужчина любит ласкать женщину, но она частенько этому противится… И я любил. А сейчас, увы, порох не тот. Ждать выстрела надо было тогда, а не сейчас…

Она не только понимала, но и знала, что он лжет, оправдываясь, но молчала. Кажется, так мгновенно вспыхнувший румянец уже таял на её лице.

Они расстались минут через пять, обменявшись положенными вежливыми и ничего не значащими фразами. Она оставила его наедине думать и беситься от злобы на самого себя.

Это сначала он злился. Что позволил себе обидеть человека, женщину, да просто так, из-за мелочности, ему не свойственной, как он считал всегда. Позднее, когда чуть успокоился, ему стало грустно. Понял, что раньше никогда не смог бы просто физически так поступить. Раздевающая женщина, да еще такая милая, как Ира, теперь Ирина Николаевна, заставила бы его забыть и более серьезные обиды, заставила бы быть только ласковым…

«Только лаской, только лаской…» твердил он её давнишние слова и понимал, что только приближающаяся старость сделала его и злопамятным, и мелочным, и лишила той силы, которая бы позволила ему остаться великодушным мужчиной и в более сложной ситуации.

Больше с Ириной Николаевной он никогда не виделся.