Пока не кончится дыхание

(*Из цикла "Хоррор")
На конкурс "Красный лев-III" канала Rodelion

Глава 1
Место событий: Таёжные массивы Байкало-Амурской Магистрали.
Время событий: зима 1981 года.
11 часов 18 минут по местному часовому поясу.
Поезд на север шёл тяжело, продираясь через пространство, раздвигая его лобовой частью. Старые вагоны дребезжали, как кости в суставах старика, и этот звук не прекращался ни на минуту — он просто менял тональность: от воющего к скрежещущему, от скрежещущего к глухому, как дыхание в больных лёгких.
Майор Климов не спал вторые сутки. Сидел у окна, уткнувшись взглядом в мутное отражение собственного лица. Уже почти год, как отгремела Олимпиада-80, уже почти стёрлись из памяти похороны Высоцкого, уже полетели в космос новые космонавты, а он, на склоне лет всё ещё продолжал ходить в майорах. Лицо было серое, усталое, с прожилками бессонницы под глазами. В стекле мелькали столбы, редкие огни, полосы снега, чёрные разрывы леса. Всё это сливалось в один нескончаемый коридор, по которому их гнали двоих, без права свернуть с выбранной уже дороги. Напротив, у столика, дремал лейтенант Мельников. Молодой, слишком молодой для этой командировки. Он иногда вздрагивал во сне, как будто кто-то толкал в спину, и каждый раз выдыхал с резким, судорожным звуком.
Климов прислушался к дыханию юного напарника, затем к своему — тяжёлому, грудному, от которого ломило рёбра. Зрелость и молодость. Неотвратимо подкрадывающаяся старость и наивность. Опыт и сомнения. Всё в одном вагоне.
— До разъезда «Сосновый» сорок минут, — объявил проводник, проходя мимо.
Климов кивнул. Вот там всё и начнётся. Официально — «проверка серии несчастных случаев на объекте БАМа». Неофициально — три трупа за месяц. Без ножевых. Без огнестрела. Без следов борьбы. Люди умирали, как умирают рыбы, выброшенные на берег: с перекошенными ртами, синеватыми пальцами и остановившимися глазами. Причина смерти — асфиксия. Но вокруг ни верёвок, ни петель, ни пакетов, ни следов удушения. Только жуткая, необъяснимая пустота между «был жив» и «стал мёртв». Зато во всех трёх случаях рядом кто-то слышал дыхание. Не крики. Не шаги. Не возню. А дыхание.
Будто кто-то стоял рядом и просто… дышал.
Поезд рывком затормозил. Мельников проснулся, резко сел, огляделся.
— Приехали, товарищ майор?
— Почти. Запоминай, лейтенант. Здесь не геройствуют. Здесь выживают. Усёк, Андрей? Мы тут, понимаешь, тебе не в столице. Стройка века, лозунги, вымпелы, перевыполнение плана, и всё такое… А на фоне всей этой чёртовой пропаганды — одинокие трупы. Можешь записать это себе как тезис.
Лейтенант усмехнулся, оценив не слишком удачную шутку начальника. Вдвоём они уже работали второй год. Андрея, как молодого стажёра, направили в отдел криминалистики, и майор Климов стал его наставником. Три дела раскрыли, одно положили «под сукно», как было принято называть в органах советской милиции. И вот оно, теперь четвёртое дело, ради которого пришлось ехать аж на сам БАМ. И было б куда, чёрт побери…
А ведь действительно, было.
Перрон разъезда «Сосновый» выглядел так, как если бы его слепили наспех из того, что нашли под рукой: кривые доски, редкие фонари, покосившийся навес. За ним сразу начиналась стена чёрной, глухой, как закрытые веки, тайги. И мороз. Такой, что казалось, воздух вот-вот раскрошится на ледяную мозаику.
Их встретил местный участковый, сержант Балахнин, сутулый, сизый от ветра, с серой щетиной, приросшей к лицу навсегда.
— Вы из области? — спросил он, даже не здороваясь.
— Из столичного управления, — ответил Климов. — Где последний?
Балахнин сглотнул.
— В подсобке бетонного узла. Нашли утром. В ночную смену.
Все трое пошли вдоль насыпи, прикрываясь от холода. Ветер нес снежную пыль, как наждаком по щекам. Где-то гудели дизеля, лязгали металлоконструкции, кричали матом. Большая стройка жила своей глухой, нечеловеческой жизнью.
— Он просто… стоял, — говорил Балахнин на ходу. — Как прислонился. А когда тронули, то завалился. Синий весь. Глаза… вывалились, что ли.
В подсобке стоял тошнотворный запах сырости, цемента и чего-то ещё, сладковатого, нехорошего. Климов сразу понял, чем. Так пахнет смерть, когда её не успели «остудить» формальдегидом. Труп стоял, действительно стоял, прислонённый плечом к стене. Рот был приоткрыт, губы выглядели тёмными, под ногтями проступали тонкие полоски крови, будто он царапал нечто невидимое. На груди отпечаток ладони. Чёткий. Человеческий. Без синяка, без гематомы. Просто отпечаток.
— Он что… задыхался? — бледнея лицом, спросил Мельников.
Климов не ответил. Он смотрел на шею, где проступали едва заметные точечные кровоизлияния, как от сильного внутреннего давления.
— Здесь кто-нибудь слышал что-нибудь? — спросил он.
Балахнин помялся.
— Сторож слышал… как дышат. А потом… тишина.
Климов почувствовал, как по спине, между лопаток, медленно, мерзко, ползёт холод. Не от мороза.
— Дышат… это как? — уточнил он.
— Тяжело, — сказал сержант. — Как будто… кто-то очень большой.
Вот так всё просто. Вот и все объяснения, которые удалось извлечь из сержанта. «Дыра, едрит вас всех в душу!» — в сердцах выругался про себя майор. И угораздило же его тут оказаться, вдали от уютной офицерской общаги, в этой богом забытой дыре! Сама стройка БАМа, прокладка рельсов и возведение пересадочных станций, лежали в стороне, за бесконечной стеной сосен, а вот здесь, в этой самой глуши, куда их отправили с лейтенантом, им и предстояло раскрыть новое, непонятное, до ужаса запутанное дело. «Одним словом, дыра, едрит вас всех в пень…» — вторично выругался про себя Климов.
Ночью они остались в участке. Климов не спал. Сидел на койке, прислушивался к каждому звуку. Старое здание участкового пункта поскрипывало, как больное животное. Где-то в трубах ходила вода, где-то хлопала неплотно закрытая дверь. Мельников заснул сразу. Молодой организм ещё умел отключаться.
А Климов ждал.
И дождался.
Где-то за стеной, в коридоре, раздалось дыхание. Глухое. Размеренное. Чужое.
Он медленно снял пистолет с предохранителя. Поднялся с койки, стараясь не делать резких движений. Плечи сами нашли нужное положение — напряжённые, готовые к рывку. Пистолет лежал в ладони тяжело и надёжно. Скрипнули доски пола. Дыхание не исчезло. Оно не ускорялось и не отступало. Оно просто было.
Он шагнул к двери. Коридор терялся в пустой темноте. Под потолком мерцала тусклая лампа. В дальнем конце коридора проглядывалось окно, густо заиндевевшее инеем. И тишина. Дыхание исчезло сразу, без отголосков.
Климов постоял ещё секунду, потом медленно опустил пистолет. Воздух вернулся в грудь рывком. Он поймал себя на том, что задерживал дыхание всё это время.
Вернулся в комнату. Мельников спал, отвернувшись к стене. На лице лейтенанта не проявлялось никакого страха. Только детская беззащитность сна.
«Молодость…» — вздохнул Климов, не став будить юного напарника.
Утром к участку подтянулись двое из стройотряда. Один был видавшим виды прорабом, второй числился техником участка. Оба нервничали. Говорили быстро, сбиваясь.
— Он нормальный был, — твердил прораб, кривой, рыжеватый мужик с вечно обветренным лицом. — Работящий. Не пил. В карты не играл. В долги не лез.
— С кем конфликтовал? — спросил Климов. Андрей в это время записывая показания.
— Да ни с кем. Тут конфликтовать некогда. Трубы ждут, бетон ждёт, приёмка каждый день.
Техник кашлянул.
— Он вчера вечером ещё жаловался, — сказал он. — Говорил, что за ним кто-то ходит.
— Кто? — сразу поднял голову Мельников.
— Не сказал. Говорил, что слышит дыхание позади. Оборачивается, а там… там никого.
В помещении повисла пауза.
— А раньше такое бывало? — спросил Климов.
— Да, — тихо сказал техник. — И у двух предыдущих тоже. Только им не поверили.
Климов посмотрел на Мельникова. Тот побледнел.
— Места, где находили трупы, покажете? — спросил майор.
Все пятеро, вместе с сержантом Балахниным, пошли вдоль строительной линии. Зимой БАМ выглядел как разрезанная земля с торчащими из неё костями железа. Вышки, опоры, теплушки, сварочные посты. Везде люди. Везде шум. И при этом у всех рабочих постоянно возникало ощущение, что кто-то смотрит из-под земли. А как же иначе? Первый труп нашли у бетонного узла. Второй в силовом контейнере. Третий — на подъездной ветке, возле вагона с трубами.
— Везде слышали дыхание? — уточнил Климов.
— Везде, — ответил техник. — Один сторож вообще сбежал. На первом случае. Бросил всё, уехал в Усть-Баргузин к сестре.
— Его можно найти?
— Можно. Только он после этого запил. Сильно.
Климов огорчённо кивнул, из опыта зная, как может спиться простой работяга, попади он в чудовищные лапы этой безлюдной бескрайней тайги. Тут и сам святой ангел бы спился. А ещё эти странные смерти…
Вечером он отправил запрос по линии внутренних дел. Ответ пришёл быстро и не понравился. Два похожих случая на соседних участках, месяц назад. Также асфиксия. Также без следов. Также слышали дыхание. Там всё списали на несчастные случаи.
— Он движется вдоль трассы, — осенился догадкой Мельников. — Идёт следом за стройкой.
— Да, братец. Похоже, что так… — подтвердил Климов. — И делает это не случайно.
Ночью дыхание вернулось.
Теперь оно было в коридоре, у самой двери. Не пряталось. Не исчезало. Давило на уши, на грудь, на затылок. Вскочив с койки, Климов резко распахнул дверь.
Пусто.
Мельников стоял у окна, весь бледный от ужаса.
— Вы слышали, товарищ майор?
— Слышал.
— Я думал… это вы ходите.
Климов внимательно взглянул лейтенанту в лицо, побелевшее как бумага.
— Когда услышал?
— Пять минут назад. Потом вы встали. Потом… потом вот снова.
Климов закрыл дверь. Оба сели за стол. Между ними лежала карта участка. Красным карандашом Климов отметил все три места.
— Смотри. Видишь?
Точки образовывали изломанную линию вдоль насыпи.
— Он не просто идёт, — догадался Мельников. — Он выбирает.
— Да, Андрей. Именно, что выбирает. Узлы. Контакты. Места, где люди остаются одни.
— Тогда следующий…
Климов поставил четвёртую точку.
— Вот здесь. Электроподстанция. Ночная смена переходит туда послезавтра.
Мельников сглотнул.
— Успеем?
— Успеем, — нарочито показал веселость майор. — Или…
— Что «или»?
— Или он сделает нас следующими, братец мой. Вот так-то…
На следующий день оба криминалиста поехали к той самой подстанции. Старая, тяжёлая, облепленная снегом и проводами, она стояла на отшибе. Внизу пролегал заснеженный овраг, дальше сплошной стеной шёл нескончаемый лес. Рабочие поговаривали, что как раз в этих местах, в километре от проложенных насыпей, частенько появлялись медведи.
«А вот этого нам, ну никак не нужно…» — мысленно обнадёжил себя майор Климов.
Старший смены, плотный мужик в ватнике, выслушал их, теребя густые брови.
— Дыхание, значит-ца, — хмыкнул он. — А я-то думал, пацаны из смены дурят. Один тоже жаловался. Уже неделю.
— Где он сейчас? — спросил Климов.
— На складе. Электродами заведует.
Склад стоял в стороне, прижатый к лесу. Железная дверь с узкими окнами была плотно придавлена старой бочкой, решётки шли рядами над замёрзшими стёклами. Парень сидел на ящике с инструментами, перебирая гаечные ключи. Лет двадцать пять. Лицо серое. Глаза с красной сеткой сосудов.
— Слышал вздохи? — сразу без китайских церемоний спросил Климов.
Тот сначала посмотрел на незнакомых гостей из столицы, затем так же без церемоний кивнул.
— Слышал.
— Где?
— Везде. Когда остаюсь один.
— Сейчас слышишь?
Тот закрыл глаза.
— Да. Сзади. Он стоит.
Мельников резко обернулся. Пусто. В этот же миг в складе погас свет. В темноте раздалось дыхание. Уже не рядом. Внутри. Парень заорал. Резко, коротко, как режут металл. Схватился за горло обеими руками, упал на колени. Климов рванулся к нему, на ходу вытаскивая фонарь. Луч прорезал темноту. Мельников дёрнул рубильник у входа. Свет вспыхнул обратно.
Парень лежал на боку, хрипел. Пальцы судорожно разжимались и снова впивались в собственную шею. Ногти уже оставили кровавые полосы.
— Дыши! — рявкнул Климов.
Парень открыл рот, судорожно втянул воздух. Лёгкие заработали с хрипом, с провалами, с паузами. Климов прижал его плечом к полу, фиксируя.
— Всё, всё, — говорил он жёстко. — Тот, кого ты слышал… он ушёл.
Парень смотрел в потолок широко раскрытыми глазами.
— Он… трогал меня, — прошептал он. — Изнутри.
Климов поднялся. Осмотрел помещение. Ничего. Никаких следов. Только запах. Тот же сладковатый, липкий.
— Ты его видел? — спросил он.
— Н… н-ет.
— Какой он?
Парень заплакал.
— У него нет лица.
После этого случая его увезли в медчасть. Диагноз был простой и удобный — нервный срыв. Климов понимал: если они не остановят это сейчас, следующим будут новые жертвы, а возможно и они сами.
Вечером он поехал к сторожу, который, со слов бригадира, сбежал подальше от мест событий. Дом стоял на краю посёлка. Светился одиноким окном. Сторож оказался худым, изломанным уже почти стариком с трясущимися руками.
— Я знал, что вы придёте, — пригласил он внутрь убогой каморки. — Он следом идёт. Всегда следом.
— Кто он? — спросил Климов.
Сторож долго молчал, потом, подыскивая слова, запинаясь, ответил:
— Его тут когда-то душили. На этом самом месте. Очень давно. И он научился делать то же самое.
— Кто его душил?
Сторож посмотрел прямо на Климова.
— Люди, товарищ майор. Люди.
— Продолжай, отец.
Сторож говорил ровно, почти без эмоций. Только руки продолжали мелко дрожать.
— Тут раньше зона была. Исправительно-трудовая. Лет двадцать назад её закрыли, бараки сровняли, охрану сняли. А один всё равно остался.
— Кто? — спросил Климов.
— Ду-ше-губ, — как бы смакуя каждую букву, протянул сторож. — Так его между собой называли. Он в лагере людей давил. Не ножом. Не верёвкой. Руками. Сядет сверху, грудь прижмёт, и ждёт, пока всё закончится. Его потом свои же и задавили. В карцере. Насмерть.
— Ты это видел?
— Нет. Но знаю. Тут все знают.
Климов вышел на улицу. Ночь стояла глухая, морозная. Издалека тянуло гудением генераторов стройки. Работали трубоукладчики, грохотали бульдозеры, скрипели морозом ржавые краны. Где-то за домами дышала тайга, овраги, пустота.
— Люди не могут возвращаться просто так, — сказал он, больше себе.
— А он и не человек, — ответил сторож тихо.
Ответил, и отчего-то засмеялся тем скрипучим смешком, от которого майору стало дурно. Наскоро попрощавшись, столичный милиционер предпочёл быстро скрыться от глаз полоумного старика.
А в участке Мельников уже ждал его с новостями.
— Проверил по старым делам, товарищ майор. Восемь лет назад, на соседнем перегоне, был похожий случай. Тоже сторож. Тоже ночью. Тоже задохнулся. Тогда всё списали на сердце.
— Фамилия?
— Лаптев.
Климов взял телефон, вышел в коридор, связался с архивом. Через полчаса он уже знал главное. Лаптев сидел в той самой зоне. В одном бараке с Душегубом.
…В эту ночь дыхание вернулось снова.
Теперь оно звучало под самым полом. Глухо. Медленно. С паузами. Как если бы тяжёлая грудная клетка поднималась и опускалась где-то под досками. Мельников сидел на койке, не двигаясь. Пальцы вцепились в край простыни. Лицо побелело.
— Он под нами, товарищ майор.
Климов не ответил. Он уже был у люка в полу.
— Быстро! Помоги мне! — с усилием поднял металлический лист.
Там оказался пустой подпол. Земля, трубы, мусор. И воздух. Холодный, тяжёлый, с тем самым сладковатым запахом. Дыхание прекратилось.
— Он с нами что, играет? —  хрипло вырвалось у молодого напарника.
— Нет, Андрюша, — как-то не по-хорошему откликнулся Климов. — Этот призрак… хм… эта чёртова бестелесная тварь… охотится.
Юный криминалист от оторопи добросовестно почесал затылок, необоснованно впадая в ту самую панику, когда еще не набравшийся опыт не может выплеснуться наружу.
Так и просидели они всю ночь на койках, закрыв люк, пока на рассвете не пришло сообщение: на подстанции пропал электрик из ночной смены.
…Тот самый, который слышал дыхание.

Глава 2
Сообщение о пропаже электрика пришло в четыре сорок утра. Телефон зазвенел резко, как тревожный колокол в пустом храме. Климов снял трубку с первого гудка.
— Нашли? — спросил он вместо приветствия.
В ответ услышал хриплый, сорванный голос дежурного:
— Нет, товарищ майор. Исчез. Каморка пустая. Куртка на спинке стула. Следы к оврагу.
Климов медленно выдохнул.
— Поднимайте людей. Всех. С фонарями. С баграми. С собаками, если есть. Мы выезжаем.
Он положил трубку и повернулся к Мельникову. Тот уже сидел на койке, полностью одетый, с красными глазами, пытаясь усмирить дрожащие руки.
— Я всё слышал, Сергей Николаевич.
— Тогда вперёд. Завтрак, по-видимому, у нас тут отменяется, Андрюша.
На улице стоял предрассветный холод. Темнота ещё держала стройку в своих зубах, но вдалеке уже начинала проступать мутная серая полоска неба. В эту пору даже генераторы гудели тише, как бы тоже прислушивались к глухим голосам снежной тайги.
Подстанция светилась тусклым мерцанием ещё неокрепшего после ночи света. Люди сбивались в кучки, переговаривались вполголоса. Ночная смена стояла отдельно. В глазах не было ни страха, ни злости. Только пустота, как заметил про себя столичный сыщик. И что-то ещё читалось в их взгляде, вот только что именно? — Климов так и не сумел определить.
Отрекомендовавшись по всем правилам, старший смены показал рукой вниз:
— Он туда ушёл. Один из ребят видел, как тот спускался к оврагу. Потом всё. Ни шагов. Ни крика.
Спуск был крутым. Снег на краю осыпался под сапогами. Снизу тянуло сыростью, замёрзшей травой и гнилыми листьями. Фонари резали пространство узкими, дрожащими лучами. Люди шли цепью, на расстоянии вытянутой руки.
— Осторожнее, — велел Климов, увидев, как один из рабочих пнул сапогом торчащую из снега балку. — Он мог провалиться в яму. Это живой человек. Пока ещё… живой.
Мельников шёл рядом, сжимая пистолет так, что на морозе белели костяшки.
Первый след они нашли внизу, у воды. Сапог. Рабочий, облепленный глиной и снегом. Второй лежал чуть дальше, с вырванной шнуровкой. Следы вели через овраг на другую сторону.
— Бежал? — повернулся Мельников к майору.
— Если бы… — хмыкнув, возразил Климов. — Его гнали, Андрюша. По всем признакам гнали.
Тело обнаружили в низине среди валежника. Электрик лежал на спине, с широко раскрытым ртом. Пальцы вцепились в собственное горло. Шея была вдавлена внутрь, грудная клетка расплющена. Под ногтями кровь, куски коры, грязь.
— Ох господи! Он с кем-то боролся, — произнёс кто-то из рабочих.
— Он умирал, — поправил Климов.
Никаких следов рядом не было, как и предполагал он. Ни борьбы, ни чужих следов. Только одна полоса в снегу, уходящая в темноту между деревьями. Полоса от волочения.
— Забрал его, — глухо едва не всхлипнул старший нарядчик.
Климов резко повернулся:
— Какой ещё к чёрту «забрал»?
Мужик опустил глаза:
— Так у нас тут говорят.
Тело увезли на рассвете. Стройка зашевелилась только к восьми. Люди работали через силу. Все прислушивались. Все оглядывались. Даже краны со скрипом поворачивались медленнее. Вагонетки еле тащились, трубоукладчики пыхтели на морозе, показывая своё недовольство. Растерянные девушки, разносящие горячий чай в термосах, с испугом жались к рабочим.
А в самом участке стояла тяжёлая тишина. Мельников сидел над протоколом, выводя едва различимым почерком корявые буквы. Строки плясали, наезжая друг на друга.
— Ты спал? — спросил Климов.
— Нет.
— Тогда не геройствуй. После допроса отлежишься.
Первым они вызвали старого сторожа. Того самого, к которому заходили накануне исчезновения электрика. Тот пришёл сам, без понуканий. Сел на табурет у стены.
— Он пошёл дальше, — сказал сразу. — Теперь вдоль линии двинется. Ему одного мало.
— Ты его видел? — спросил Климов.
— Сейчас уже нет. А раньше видел.
— Где?
— В зоне. В карцере. Он перед смертью дышал так же.
Климов медленно поднял голову:
— Ты был в том лагере?
Сторож кивнул:
— Был. Я тогда охранником служил.
— Значит, ты видел, как его убивали?
— Нет. Мы потом труп вынесли. Он уже задохнулся.
— Кто его задушил?
Сторож долго молчал.
— Те, кто до него не дожил. Его жертвы. Они на него ночью навалились.
Климов переглянулся с Мельниковым.
— К-как… это… ой, простите… — в оторопи стал заикаться Андрей. — Это к-как, значит, навалились? П… п-привидения, что ли? Их же… их же не быв-вает.
— Кому как сказать… — туманно ответил старик.
— Теперь слушай внимательно, — придвинулся к нему майор. — Ты знаешь его привычки, отец. Его маршруты. Его укрытия.
— Он не прячется, — ответил сторож. — Он ждёт.
В это же утро пришли сведения с соседнего перегона. Пропал сварщик. Оставил пост. Исчез между теплушкой и складом кислородных баллонов. На месте нашли только фуражку и следы волочения.
Климов бросил трубку на рычаг.
— Этот, м-мм… призрак, или как там его, едрит меня в душу… он ускорился. Теперь будет брать каждый день.
— Да как же он может ускориться, товарищ майор? — почти взвился на грани фальцета молодой стажёр. — Он же… фантом. Галлюцинация. Мираж. Видение. Бестелесный манекен! Я физику в школе учил: таких же не бывает в природе!
— Скажи это тем, кого он уже задушил, твой фантомный мираж.
Вечером оба выехали вдоль линии стройки. Грязная «таблетка» тряслась по накатанному насту, фары выхватывали столбы, будки, людей, рельсы. БАМ тянулся чёрной артерией среди белой пустоты. В теплушках пели, ругались, варили кашу, играли в домино. Жизнь шла рядом со смертью, не оглядываясь. Когда миновали два участка, остановились у одного из временных лагерей. Шесть балков, склад, дизельная подстанция. Тусклый свет, шум, запах солярки. Старший участка, смуглый грузный мужик, из тех, что всегда недовольны прорабом, смотрел на гостей настороженно.
— Что, мать вашу? И у нас уже кто-то пропал? — выставил он грудь колесом.
— С чего вы взяли?
— А на кой хрен, тогда, к нам пожаловали столичные менты?
— Пока ещё не пропал, — ответил Климов, поморщившись. — Но будет. Сегодня ночью. И мы не менты, прошу без оскорблений. Отдел криминалистики, если быть точным.
— Один хрен с погонами. — Мужик вытер лицо рукавом. — У нас все в куче. Никто один не остаётся.
— Это до первой смены на подстанции, — хмыкнул Климов. — Слыхали?
Ночью оба гостя из столицы разделились. Климов пошёл к складу. Мельников остался у дизельной с рабочими. Пространство жило скрипом, паром, тяжёлым дыханием моторов.
Через полчаса Климов услышал его. Там, за стеной, за металлом, в темноте. Ровное. Глубокое. Медленное.
Он снял пистолет с предохранителя и сделал шаг вперёд.
За дверью стоял человек.
Живой.
Глаза чернели пустыми дырами. Руки опущены. Грудь поднималась тяжело, с усилием. Климов понял всё в одно мгновение.
— Ложись! — рявкнул он и выстрелил.
Пуля бросила того на пол. Второй выстрел прошил плечо. Человек захрипел, дёрнулся, перекатился к выходу.
Климов кинулся следом. На улице раздался крик. Короткий. Оборванный. И дыхание вернулось. Уже не за стеной. Уже внутри лагеря. Крик оборвался так резко, что Климов на бегу понял — не успели.
Он вылетел из-за склада, поскользнулся на укатанном насте, удержался, рванул дальше. Лагерь вспыхнул паникой: кто-то заорал, кто-то бросился к баракам, кто-то, наоборот, метнулся к тёмному краю площадки, туда, где начиналась тайга.
— Назад! Назад всем! — орал Климов. — В свет! В свет!
Мельников выскочил от дизельной. Лицо было белым, пистолет дрожал в вытянутых руках, как если бы по ним проехался самосвал.
— Сергей Николаевич… там… там человека утащили… прямо из-под рук…
— Куда?
Мельников молча ткнул в сторону просеки.
Климов уже бежал туда. Следы читались легко: широкая борозда от волочения, сбитый снег, чёрные пятна крови. Всё уходило в лес.
Он остановился только на кромке деревьев. Дальше начиналась другая территория. Глухая. Чужая. Там даже звук моторов тонул как в вате. А могли быть и медведи.
— Фонари! — приказал он.
Луч ударил между стволов. Тени дёрнулись, сплелись, разошлись. Тайга стояла неподвижно, плотная, тяжёлая. След тянулся ещё метров двадцать, а потом пропадал. Ни продолжения. Ни тела. Ни следов борьбы.
— Он его утащил на руках, — глухо резюмировал Климов, определяя опытным чутьём расстояние.
— Один? — выдохнул Мельников.
— Один.
Некоторое время никто не говорил. Рабочие жались за спинами милиционеров. Кто-то крестился, кто-то бормотал матерные слова.
— Назад, — скомандовал Климов. — Всех в тепло. Выставить посты. Никому ни шагу в одиночку. Ясно?
Он понимал: теперь страх поползёт по линии стройки быстрее любого поезда.
Ночь оказалась на редкость тревожной. Андрей пытался уснуть, но молодой организм противился каждому шороху в отделе участка, каждому звуку. Уснул лишь к трём часам, в то время, как Сергей Николаевич колдовал над картой тайги.
Третьего на их счету пропавшего нашли только под утро. В двух километрах от лагеря, в низине, забитой валежником. Тело лежало лицом вниз. Грудная клетка была вдавлена внутрь, как и у других пострадавших. Тот же почерк, те же симптомы. Шея вывернута под неестественным углом. Рот забит снегом и хвоей. Пальцы переломаны.
Мельников отвернулся и его вырвало. Обильная переваренная масса исторгнулась с натугой наружу.
— Простите…
Климов смотрел на труп, не отводя глаз. Он уже видел достаточно, чтобы отличие от прежних смертей стало очевидным.
— Он начал спешить, — определил майор. — И начал рвать.
— Значит, боится? — вытирая губы рукавом, поперхнулся младший напарник.
— Нет, Андрей. Он злится.
В участке допросили всех, кто был в бамовских поселениях, стоящих вдоль полотна. Показания путались, сбивались, противоречили друг другу. Все слышали дыхание. В разных местах. В разное время. Один электромонтёр утверждал, что почувствовал тяжесть на плечах, но сумел вырваться. Другой клялся, что видел тень между балками. Климов понимал, что страх делает людей ненадёжными свидетелями. Но игнорировать это было нельзя — уж слишком очевидным становились факты. А факты были такими, хоть хватайся за голову. Какой, к чёрту, фантом? Какой, едрит всех в душу, призрак? Они что, в восемнадцатом веке, чтобы верить в такую хренотень? Мистика? Привидения? Да ну нафиг. Чушь собачья!
Однако именно факты говорили как раз об этом. Ближе к вечеру пришёл ответ из управления.
Лаптев. Настоящая фамилия — Лаптев-Суханов. Судимость за убийство двух сокамерников. Способ — удушение руками. Пропал из спецпсихбольницы одиннадцать лет назад. Списан как умерший при этапировании. Тело так и не нашли.
Климов положил медленно трубку.
— Он жив, Андрюша.
— Да? — отвисла у того челюсть. — Тогда кто всех душит?
Климов посмотрел на молодого напарника тяжёлым взглядом:
— Вот этим мы и займёмся.
Ночью он остался в кабинете один. Свет настольной лампы резал стол узким кругом. За стенами ходили дежурные, скрипели доски, хлопала дверь. Климов достал из папки фотографию. Чёрно-белую. Лоб в шрамах. Стёртые черты. Пустые глаза.
— Значит, ты всё это время ходил рядом… — тихо сказал он.
И в этот момент дыхание вернулось. Не из коридора. Не из подпола. Изнутри его собственного кабинета. Климов не сразу понял, откуда именно. Потом почувствовал холод у затылка. Медленный. Давящий. Такой, от которого ломит шею.
— А-аа! — ринувшись вперёд, он опрокинулся вместе со стулом, ударился плечом о стол, выронил папку.
За спиной никого не было.
Но… фотография исчезла.
Милиционер медленно поднялся. В груди колотилось. Руки дрожали.
— Ты уже здесь… — прошептал он.
Потом…
А что потом? Потом была тяжёлая бессонная ночь.
Наутро пропали двое. Связисты с временной линии. Ушли на проверку кабеля и не вернулись. Следы обрывались у насыпи. Крови не было. Только две вмятины в снегу, на уровне плеч.
Мельников смотрел на них долго, едва сдерживая позывы к рвоте. Второй раз осрамиться перед рабочими у столичного сыщика, пусть и до чёртиков юного, не было никакого желания.
— А как же он мог их нести, Сергей Николаевич? Одновременно сразу обоих?
— Не нести, Андрей. Волок за собой. Тащил по снегу.
***
Вечером они поставили засаду на старом техническом тоннеле, где сходились кабели, трубы, ещё какие-то приспособления. Узкое место. Замкнутое. Здесь приходилось работать поодиночке. Часы тянулись вязко. Генератор гудел где-то в стороне. С потолка капала вода. Металл дышал холодом.
Тут-то всё и случилось…
Сначала погас свет. В тишине раздалось дыхание. Глубокое. Медленное. Оно шло по тоннелю. Шло к ним.
— Сейчас, — прошептал Климов.
И в этот момент Мельников закричал.
— О-оой!.. А-ааа!
Климов успел увидеть, как лейтенанта дёрнуло назад, как ноги оторвались от земли, как руки судорожно впились в воздух.
Выстрелы разорвали тоннель: Ба-ам! Ба-ам! Ба-ам!
Один. Второй. Третий. Легли кучно, в темноту, в пустоту, в дыхание. Пули врезались в бетон, рикошетили, визжали, как зверьё. Мельников уже не кричал. Он хрипел. Глухо. С надрывом. Так хрипят, когда воздух не проходит в лёгкие. Климов, очертя голову, метнулся вперёд. Влетел в невидимую преграду грудью. Какая-то неведомая непонятная сила отбросила назад и, ударившись затылком в стену, майор на секунду потерял ориентацию. В ушах зазвенело. Потолок повело. Свет фонаря прыгал по тоннелю рваными пятнами.
— Андре-ей! — выкрикнул он.
Ответом стал новый хрип. Уже слабее. Климов вскочил на ноги, выстрелил ещё раз, почти в упор, туда, где фонарь выхватил пустоту. И тогда он увидел…
Воздух перед Мельниковым сжимался. Не телом. Давлением. Горло лейтенанта было заломлено назад, подбородок упирался в небо тоннеля, глаза вылезли из орбит, лицо наливалось тёмной синевой. Его держали за шею. Ничем.
— Отпусти его! — заорал Климов.
Ответа не последовало. Только дыхание. Уже не медленное. Рваное. Тяжёлое.
Климов рванулся, врезавшись плечом прямо в пустоту. Его отбросило снова, но он не отступил. Ударил ещё раз. И ещё. С остервенением. С хрипом. С проклятиями, которые сам не запомнил.
Раз, два, три… бац! — давление исчезло. Мельников рухнул ему на руки, сразу обмякнув, как вытащенная из воды рыба. Рот был открыт, губы покрылись пеной, глаза закатились. Климов упал на колени, зажав ему грудь, надавливая, выжимая из него воздух и возвращая обратно. Ладони скользили по ватнику, по мокрой ткани, по чужому теплу тела в агонии. Андрей задыхался, конвульсивно дёргаясь в руках начальника.
— Дыши… дыши… — выдавливал тот из себя.
Лейтенант закашлялся. Резко. Сухо. Судорожно. Изо рта пошла слюна, с примесью крови. Грудная клетка дёрнулась.
Вшу-уух! — вырвался воздух. Андрей задышал. Климов держал его ещё минуту. Потом осторожно уложил на бетон. В тоннеле стало тихо. Дыхание исчезло. После этого Климов долго не мог подняться. Сидел рядом, прислонившись к стене. Сердце колотило в горле, руки не слушались.
— Се… Сергей Н-николаевич…
— Тише, тише, мой милый. Отдышись.
— Этот… он… — хватал воздух лейтенант. — Он живой… — прошептал Мельников. — Он… он смотрел…
— Кто?
— Он… Душегуб… настоящий…
Климов закрыл глаза. Медленно выдохнул.
— Вытащим тебя отсюда, — устало дрожал его голос. — Потом поговорим.
Мельникова увезли в медчасть. Сотрясение. Надрыв голосовых связок. Асфиксия. Врачи сказали прямо: ещё минута — и парень ушёл бы вслед за удушенными жертвами.
Поздним вечером Климов вышел во двор лазарета. Над посёлком висела низкая, тяжёлая ночь. Луна едва пробивалась сквозь облака. Дизеля стройки гудели без остановки. Люди работали. Страх не останавливал план. Он закурил. Руки дрожали.
«Чёрт возьми эту старость… А ты ведь, паскуда, приходил за мной. Не за там пацаном», — понял опытный сыщик.
На этом, собственно, ничего не закончилось. Пока молодому напарнику ставили капельницу, на следующий день пропал прораб с бетонного узла. Тот самый, что говорил на первом допросе. Тело нашли через сутки в расчищенной штольне под откосом. Его придавила непонятная сила, исчезнувшая потом в никуда. Шея была смята. Теперь Климов знал точно — убийца выбирает не случайно. Он идёт по тем, кто когда-то был рядом. Кто видел. Кто знает, как его самого задушили…

Глава 3
Вечером Климов снова пошёл к сторожу.
Старик ждал его. Сидел за столом, перед ним стояла бутылка и две кружки.
— Он рядом, — старик плеснул в кружки самогон. — Пей, милиция. Такого у вас в столице нет.
Сергей Николаевич махнул одним разом, задохнувшись от крепости. Глаза вылезли из орбит, закашлялся.
— Хр-р… Ну, ты даёшь, отец! Первак что надо. Даже не буду спрашивать, где аппарат держишь.
В двух словах Климов поведал события. Упомянул Мельникова, лежащего сейчас в лазарете под капельницей.
— Есть новости?
— Я слышу его давно. Сегодня он у вас. Завтра придёт снова.
— Ты знаешь, где он появляется первым?
Сторож медленно поднял глаза.
— В старом карцере. Там, где его задавили. Там он снова дышит.
— Где это?
Сторож назвал место. Километрах в трёх от трассы. В стороне от основных работ. В буреломе. В провале между сопками.
Посидев ещё пару минут, немного согревшись и хватив полкружки на дорогу, Климов вышел в ночь совершенно один. Майор не стал брать группу. Не стал поднимать тревогу. Он понял, что этот, с позволения сказать зверь, идёт теперь только за ним. Значит, встреча будет не по расписанию.
Старый карцер оказался наполовину вросшим в землю бетонным мешком. Дверь была перекошена. Внутри стояла непроглядная тьма.
Климов вошёл.
В нос сразу ударил сладкий тошнотворный запах. Тягучий. Тот самый.
Милиционер сделал шаг. Дыхание поднялось из-под пола. В темноте раздался голос. Живой. Хриплый. Настоящий.
— Долго же ты шёл, майор…
Сергей Николаевич встал, как вкопанный, озираясь вокруг. В груди защемило. Чёрт! Какой же глупец, что не взял с собой оцепление…
А голос между тем доносился не из углов. Он возникал прямо в голове. Внутри черепа, за лобной костью, в глубине, где обычно рождаются страх и память.
«Ты дышишь тяжело, майор».
Климов сжал пистолет до боли в суставе.
«Ты тоже дышишь», — ответил он про себя.
«Я дышу всегда. Даже когда меня нет».
Он медленно шагнул вперёд. Под ногами хрустнуло стекло. Эхо ушло в бетонные кишки подземелья.
«Ты выбираешь не жертв, а следы», — сказал Климов. — «Ты идёшь по людям, которые были рядом с тобой тогда».
«Потому что они тоже дышали. А я — нет».
В груди Климова что-то сжалось. Он вспомнил архивную карточку. Фото. Пустые глаза. Раздробленный кадык. Убитый руками в каморке без окон.
«Тебя задавили», — сказал он мысленно. — «И ты решил, что теперь имеешь право душить других?».
Внутри него прошёл смешок. Глухой. Костяной.
«Право — это для живых. У меня осталась только привычка».
Климов сделал ещё шаг. Тьма уплотнилась. Лампа за спиной мигнула.
«Ты уже рядом», — прошелестел в мозгу голос. — «Я чувствую твои лёгкие».
Климов буквально ощутил на себе, как воздух стал тяжелеть, сгущаться, наливаясь плотной тягучестью. Так ведёт себя капля растительного масла, попав кипяток, трансформируясь в шарик. В данном случае воздух вокруг него стал этим самым шариком. С каждым вдохом грудь наполнялась свинцом.
«Ты боишься», — прозвучало внутри. — «А значит, ты подходишь. Такие, как ты, всегда приходят сами».
Климов задержал дыхание.
Секунда. Две. Три. Сердце ударило в висках. В глазах потемнело.
«Вот так я учу», — произнёс голос. — «Сначала тишина. Потом паника. Потом пустота».
Климов резко выдохнул. С усилием. Через боль.
«Ты меня не возьмёшь», — проговорил он мысленно. — «Не сегодня».
Тьма стала плотнее. Дыхание появилось за спиной. Он не обернулся.
«А зачем мне сегодня? Ты и так уже мой, майор», — прошёл шёпот с каким-то мерзким хихиканьем. — «Ты просто ещё не перестал дышать».
Климов закрыл глаза. Тьма сдавила грудь ещё сильнее. Воздух в лёгких стал вязким, тяжёлым. Пальцы судорожно сжали рукоять пистолета. Колени подломились. Он уже чувствовал, как уходит тепло из пальцев, когда вдруг из ночи, со стороны лесного склона, прорезал воздух человеческий крик.
— По-мо-ги-ите-е!!
Крик был живым. Сорванным. Настоящим.
Дыхание за спиной сразу оборвалось. Давление исчезло. Климов рухнул на колени, хватая воздух ртом, грязно, с болью, с кашлем, с жадностью спасённого. Крик повторился. Уже ближе. Срываясь на визг.
— Он здесь… он меня ду-уш-иит!!
Климов вскочил, бросился из карцера в ночь, срывая предохранитель, вниз по склону, проваливаясь в снег по колено. Фонарь бил рваными пятнами по стволам, по корягам. Крик впереди захлёбывался, ломался, переходил в хрип. Человека душили уже не страхом — руками.
— Держись! — сорвал он голос.
Под ногами ушёл наст. Майор рухнул на бок, перекатился, почувствовав, как по бедру полоснула ветка. Боль была живой, настоящей. Она хоть как-то держала сознание. Между соснами мелькнула фигура. Человек бился у кромки оврага, барахтался в снегу, разбрасывал руками комья льда. Над ним никого не было. Но его поднимало за горло что-то невидимое, могучее, совсем не из этого реального мира. Медленно. Рывками. Как на верёвке без верёвки.
Климов выстрелил: ба-аам!
Пуля ушла в снег рядом с лицом жертвы. Давление ослабло. Человек рухнул, захрипел, заскрёб ногтями землю. Майор подбежал, перевернул его на бок. Рабочий. Тот самый. Пропавший. Губы разбиты, глаза налиты кровью, шея в багровых пятнах, как от пальцев.
— Жив? — встряхнул Климов обмякшее тело.
Парень закивал. Сипло. Судорожно. Потом прижался к майору, как к бревну в ледяной воде.
— Он шёл… со мной… — выдавил он. — Он не шагал… он плыл… из воздуха…
Климов поднял глаза. Лес стоял неподвижный. Тёмный. Глухой. Тайга не дышала. Она ждала.
— Видел его? — жёстко спросил Климов.
— Нет… — прошептал рабочий. — Только руки… холодные… тяжёлые… как бетон…
Климов поднял его, потянул к тропе, где начинался подъезд к подстанции. Дальше всё пошло своим ходом. Санитарный уазик, врачи, сержант Балахнин в качестве участкового, заносящий в протокол время событий. Народ, перепуганный бригадир, женщины из столовой. Климов едва добрался до кабинета, где и повалился от усталости на топчан почти замертво.
…А утром, на бетонном узле, нашли ещё одного, уже пятого за его, Климова, выезд сюда.
Молодой сварщик. Двадцать два года. Как следовало из осмотра, парня прижало к металлической стойке. Грудная клетка вдавлена. Рёбра ушли внутрь. Лицо застыло с чёрным языком между зубами. На груди след ладони. Не человека. Слишком широкий. Слишком глубокий.
После ночных видений Климов, так и не сумевший как следует выспаться, рванул на объект. В голове продолжал шуметь отголосок того мерзкого отвратительного шелестенья, что он внутренне слышал в карцере. Когда прибыл, Балахнин стоял рядом с носилками. Бледный. Осунувшийся. Голос дрожал.
— Он усиливается, — выдавил сержант. — Он уже не один.
— Один, вот именно что один, — ответил, хмурясь, Климов. — Он просто, хм… учится.
Вечером на стройке началась паника. Рабочие не расходились по баракам. Сидели группами, пили, орали, ругали начальство. Кого-то рвало от страха и спирта. Кто-то молился. Тайком. В темноте.
Начальство давило.
— Не раздувать!
 — Не портить объект!
 — Это несчастные случаи!
Климов смотрел на эти лица, ясно осознавая в душе, что ещё два дня — и тут начнётся бегство. А значит убийства пойдут быстрее.
— Он питается одиночками, — сказал он Мельникову ночью, когда навести выздоравливающего в лазарете. — Тот, кто остаётся один, уже не жилец.
— Тогда, товарищ майор, ловим его наживкой, — хрипло ответил лейтенант.
— Да. И этой наживкой буду я.
Мельников резко повернул к нему голову.
— Нет.
— Да, Андрей. Ты уже однажды почти умер за меня. Теперь моя очередь.
Однако майор не сказал главного, не желая напарнику причинять волнения. Тот и так только что начал вставать с койки. Климов чувствовал, что зверь ждёт не момента удушить кого-то другого, а именно его, столичного сыщика, приехавшего сюда на охоту.
Ночью Климов вышел за пределы посёлка. Снова один. Без рации. Без прикрытия. На этот раз специально не взяв с собой оцепления, полагая, что будет для монстра в качестве наживки. Тайга его приняла сразу. Темнота сомкнулась между деревьями, снег заскрипел, воздух стал плотным, как в подвале.
Он шёл туда, где раньше располагался тот самый лагерь, снесённый потом перед стройкой БАМа в гуманных целях. Туда, где всё началось.
…И, стоп!
 За спиной, в пяти шагах, снова раздалось дыхание. Оно шло ровно. Слишком ровно для живого существа. Климов резко обернулся. Ударил прикладом в пустоту. Воздух с хрустом разорвался. Его отбросило назад, в сугроб. Фонарь вылетел из рук, провернулся в снегу, моргнул и погас. Чьи-то невидимые руки рванули его за ворот. Подняли. Не человек. Не зверь. Холодная, неживая сила. Пальцы вдавили горло внутрь, вдавили дыхание назад, в грудь.
— Я пришёл, — выдавил Климов. — Выходи.
Ответ пришёл сразу. Без слов. В тело.
«Теперь ты моя сущность…» — и как бы эхом вторично — «вшу-ууу-уух…»
Его потащило по снегу. Спиной по корням, по камням, по замёрзшим колеям. Он стрелял вслепую. Пули уходили в ночь. Что-то отвечало тяжёлыми толчками, ударами в рёбра, в плечи, в лицо. Снег забивался в рот, хрип вырывался наружу.
И тогда в темноту ворвался свет.
Фары. Гудок. Крик.
— Товарищ майор!!
Грузовик вылетел на просеку резко, на третьей передаче. Лучи фар ударили в точку, где Климов уже терял сознание. Воздух дёрнуло. Давление соскочило. Его швырнуло в сторону. Перепуганный Мельников выскочил из кабины первым. Без шапки. С пистолетом. С ободранными ладонями.
— Живы?!
Климов сел, хрипя, с чёрными кругами перед глазами.
— Теперь да.
Лейтенант заботливо обмотал шею шарфом.
— Почему не в палате?
— Выписали.
— А нашёл как меня?
— Путеобходчик вас видел, как вы отправлялись на место бывшего лагеря. Позвонил Балахнину, тот мне. Я на грузовик, и сюда. Дальше по вашим следам.
— Ясно. Как горло?
— Жить буду. А вы… это… как бы… это оно на вас напало?
— Уже второй раз, Андрюша. Второй раз…
Они отходили молча. Тайга не гналась. Она уже взяла своё за ночь. Грузовик доставил обоих сыщиков в отдел, где их встретил Балахнин. Там и остались ночевать.
***
Журнал попал к Климову утром. Его принёс старший кладовщик стройки — сухой, седой старик, непонятно каким образом оставшийся здесь на стройке. Видимо, из тех старожилов, кто был ещё при том лагере, где отбывал заключение искомый маньяк.
— Вы про колонию спрашивали… — передал он Климову папку. — Вот. Это из архива. Я его по дурости не сдал десять лет назад. А теперь понял, что зря молчал.
Журнал был толстый. Кожа облезла. Бумага пропиталась гнилью с каким-то оттенком зловещности. В графе «Особые» одно имя повторялось снова и снова.
Заключённый Лаптев. Он же Суханов. Он же Кураев, Ростоцкий, Валеев.
 Статья — особо опасный.
 Работы — карцер, подземные выработки, санитарные захоронения.
 Нарушения — регулярные.
 Наказания — бессистемные, усиленные, вне нормы.
Последняя запись из числа конвоиров:
«Вывели из барака четырёх. Двое не дошли. Один сошёл с ума. Лаптев избит до состояния полной утраты личности. Камера ликвидируется. Объект закрывается».
Ни слова о переводе. Ни слова о смерти. Климов закрыл журнал.
— Его тут закопали.
— Да, — ответил кладовщик. — Под карцером. Там грунт просел. Сказали — гуманно. Без этапа. Быстро.
Климов поднял глаза.
— Быстро не вышло.
В ту же ночь они с Мельниковым получили сообщение с бетонного узла.
Пропал ещё один человек. Уже шестой за время их пребывания. На каске пропавшего нашли глубоко вдавленные пальцы. Как отметку.
В выработки оба столичных криминалиста вошли под утро. Старый штрек тянулся под склоном сопки, как кишка мёртвого зверя. Балки прогнулись, с потолка сочилась вода. Ржавые рельсы уходили в кромешную темноту, где свет фонарей глох через три десятка шагов.
— Здесь его закопали, — показал кладовщик. — Ниже второго карцера.
Мельников шёл вторым, медленно, держа пальцы на спуске табельного пистолета. Губы побелели ещё с того времени, как первый раз оказался в удушливых тисках призрака. Под ногами хрустнула кость. Человеческая. Старая. Выбеленная. Дальше кости лежали уже россыпью. Лагерь захлёбывался ими в последний год своего существования. В нише, у завала, они нашли остатки каземата. Железная дверь была сорвана изнутри. Петли вырваны с мясом. На стенах пролегали глубокие борозды от пальцев, как если бы узники царапали в безумии стены, пытаясь выбраться наружу. Металл был исцарапан так, как царапают камень.
— Его здесь не хоронили, — по каким-то невидимым никому приметам определил Климов. — Его здесь оставили.
В этот момент свет фонаря лёг на стену, выхватив из темноты отпечаток. След ладони. Свежий. Ровный. Вдавленный в рыхлый грунт на два пальца.
— Рядом, собака! — выдохнул Климов. — Эй! Я здесь. Покажись, урод, мать твою!
Голос пришёл сразу.
— Ты долго шёл.
Он звучал со всех сторон. Из земли. Из потолка. Из собственных костей.
— Ты хотел знать, как это было? — продолжил голос. — Я покажу.
Воздух рухнул им в грудь разом. Фонарь Мельникова погас. Его отбросило в сторону, в нишу. Климова швырнуло к стене. Удар выбил воздух из лёгких: майор сполз на колени.
Из темноты вышли руки.
Сначала одни. Потом другие. Они росли из стен, из пола, из потолка. Хватали. Тянули. Рвали воздух.
— Ты живёшь там, где нас гнили, — прошелестел голос. — Ты ходишь по нашим костям. Ты дышишь нашими криками.
Климов выстрелил вслепую. Пуля ударила в бетон. Руки на миг исчезли, затем вернулись сильнее. Мельников заорал. Его потащило по полу к завалу.
— Андрей! — рванулся Климов, схватив напарника за жилет.
— А? — теряя остатки воли, открыл рот лейтенант.
Майор дёрнул на себя. Сцепился всем телом. Их тянули уже вдвоём.
— Ты не заберёшь его, — прохрипел Климов. — За мной пришёл, меня и бери, сволочь!
Смех прокатился по штреку. Глухой. Мёртвый.
— Ты уже внутри меня.
Рельсы завыли. Балки треснули. С потолка хлынула грязная, ледяная вода. В тот же миг давление исчезло. Пол провалился под обоими сыщиками. Кладовщик в это время крестился снаружи, прижимаясь к бригадиру участка. Оба не решались спуститься вниз, слыша только чью-то возню в темноте провала.
Климов успел вжать Мельникова в себя. Их выбросило в чёрную пустоту — бац! — Удар. Тьма. Потом свет. Они лежали у выхода из старых выработок. Сопка светилась розовым рассветом. Тайга хранила тишину.
Мельников закашлялся, приподнялся на локте.
— Он… это, кх-м… оно нас отпустило?
— Нет, — хмыкнул Климов. — Оно нас выплюнуло.
Майор поднялся, вытащил из нагрудника журнал.
На последней странице появилась свежая запись, выдавленная в бумаге глубже типографской:
«Осталось трое».
Климов медленно закрыл журнал, понимая, что дальше будет уже не охота. Дальше будет отсчёт. Спрятав журнал под гимнастёрку, он только тогда почувствовал, как дрожат руки. Тело отходило медленно, с натугой, через ломоту в костях, через жёсткую боль в груди. Мельников поднялся следом.
— Живы?
— Пока да. Он меня ждал, не тебя.
Андрей не стал спорить. Спустя несколько минут, оба вышли из темноты на край выработок. Бригадир с кладовщиком бросились к ним навстречу. Внизу раскатывалась стройка. Бульдозеры гнали землю. Экскаваторы грохотали ковшами. Над тайгой стоял тяжёлый металлический гул. Люди работали, не зная, что под их ногами ещё идёт другая жизнь — тёмная, злая, не желающая умирать.
— Ты его слышишь сейчас? — спросил Климов кладовщика.
— Он рядом всегда, — ответил тот. — Разница только в том, кто ближе к краю.
Все четверо спустились к дороге. У насыпи стоял «Газик». Водитель курил, сидя на капоте.
— Товарищ майор! Вас искали! — крикнул он. — В общежитии снова ЧП!
Слово «снова» ударило сильнее выстрела.
— Живые есть? — спросил Мельников.
Водитель отвёл глаза.
— Одного нашли… второй пропал…
Майор сжал зубы так, что заходили скулы.
— Поехали!

Глава 4
Лаптев-Суханов… — вертелось в мозгу. Да кто ж ты такой, чёрт подневольный, мать твою?
Дорога до посёлка показалась слишком короткой. Машину швыряло на рытвинах, в кабине стоял приторный запах дыма. Когда показались бараки, Климов уже знал: они опоздали.
Кровь не текла ручьём. Она лежала слоями. Впиталась в доски, в железо кровати, в матрас. Тело рабочего было распластано на полу. Грудная клетка вскрыта грубо, ломом или киркой. Лицо исчерчено глубокими полосами. Глаза вырезаны.
Второго не нашли.
— Вызвали уже всех, — сказал начальник участка, бледный, с трясущимися руками. — Собаки, опергруппа, военные…
Климов смотрел на стену.
Там была оставлена надпись, выведенная пальцем по свежей крови:
«Он ещё со мной».
Мельников отвернулся. Его затрясло. Ещё секунда, и весь внутренний желудок вывернется наружу.
— Это уже не человек, — выдавил он глухо. — Это… кхры-ыы… Это… чудовище! — молодого парня вырвало прямо под ноги.
— Это лагерь, Андрюша. — стало жалко Климову парня. — Лагерь, который не закопали до конца.
Он вышел из барака. Сел на ступени. Достал журнал. Руки больше не дрожали. Открыл середину.
Записи были канцелярские. Сухие. Без эмоций.
«Заключённый № 7419. Фамилия стерта. Осуждён по 58-й. Склонен к лидерству. Проявляет устойчивую агрессию. В карцере ведёт себя вызывающе. Отказывается признавать вину. Остальных подавляет».
Дальше шли пометки санчасти.
«Побои. Саморазрывы ногтями до кости. Поведение неадекватное. Гиперреакция на женский голос».
Последняя страница была исписана другим почерком. Кривым, тяжёлым.
«Они гниют раньше, чем падают. Их надо вскрывать живыми. Тогда правда выходит быстрее. Они думают, что я в карцере. А я уже в них».
Климов закрыл журнал. Мельников уже стоял рядом, читая через плечо, едва отошедший от спазмов в желудке.
— Он вас тоже выбрал, товарищ майор. Это видно.
— Нет, Андрей. Он выбрал стройку. А я… я просто мешаю.
В ту же ночь пропал ещё один. Восьмой по счёту, пока они тут находились. У Климова всё перевернулось в груди. Да сколько ж можно! Получается, сам того не желая, следователь из столицы стал таким себе катализатором вспышки удушений, спровоцировав тем самым Душегуба на новые жертвы. Так что ли выходит?
Да. Именно так. Собак нашли обездвиженными. Все три лежали у границы вырубки. С перегрызанными глотками. Без следов борьбы. На дереве висела телогрейка. Внутри лежали четыре вырванных ногтя.
Мельников смотрел на находку, не отводя глаз.
— Он играет. Он растягивает.
— Он считает, — поправил Климов. — Осталось трое.
— Кто третий?
Климов не ответил. Он уже знал.
Ночью ему больше не давали сна. Голос не говорил громко. Он не требовал. Он просто дышал рядом.
«Ты всегда стоишь спиной. Ты не умеешь отступать. Поэтому ты мой».
Климов сидел на кровати, не включая свет. Сжимал пистолет. Считал удары сердца.
«Ты стал искать. А я был тогда под полом. Ты помнишь?»
Он помнил из протокола Балахнина.
Первое тело рабочего, найденное у насыпи в первый год стройки. Тогда списали на волков. Это было ещё до него, до Климова. Никто не связал ту жертву в одну цепочку.
«Вы отобрали у меня его крик».
— Меня тогда не было, — прошептал в пустоту майор, не желая будить Андрея. — Я был у себя в столице, а ты здесь.
«Теперь и ты здесь…»
В окно ударил прожектор. Кто-то орал с улицы. Голос исчез мгновенно.
Мельников рывком подскочил с койки. В комнату ворвался дежурный по отделению.
— Майор! В нижнем котловане… там человек…
Климов поднялся сразу.
— Живой?
— Пока.
Они бежали через стройку, спотыкаясь о шпалы, мешки с цементом, проводку. Фонари метались по котловану, как слепые звери.
Парень висел на крюке. Живой. С ртом, забитым землёй. С надрезами по всему телу. Сердце ещё билось.
— Скорая! — заорал Мельников.
Прибывшие до него санитары сами знали, что делать. Молодой напарник метался, сжимал кулаки, глаза бегали по темным контурам стройки.
— Он здесь, Сергей Николаевич. Здесь! Я… я чувствую. Прямо под нами.
— Я знаю, — тихо ответил Климов, присматриваясь к чему-то за экскаватором. Тень? Показалось?
— Но… как можно? — Мельников подался вперёд.
— Когда он рядом, слышишь, всё меняется. Смотри, что он оставляет. Ты видел журнал? Каждая страница, каждое слово… он не умер. Он остался здесь.
— Не понимаю… — Мельников опустил голову. — Как? Он должен был умереть. Там, в лагере… ведь все думали, что его задушили…
— Они думали, — ответил Климов, — а он учился. Смерть, которая должна была быть окончанием, стала началом. Он научился проникать туда, где живое дышит, и… и теперь мы часть этой учебы.
Обхватив голову руками, Андрей осел на землю.
— Я не хочу! Я не могу, я не выдержу!
— Выдержишь, — Климов, присел рядом, наблюдая, как санитары снимают парня с крюка. Тот был жив, и это уже вселяло уверенность, что призрак мог где-то допустить ошибку.
— Иначе он убьёт ещё и нас. Ты слышал, как он дышал? — майор сделал резкий вдох, — слышал? Тяжело, медленно, с паузами, как молот, который стучит в твою грудь. Он выбирает того, кто слабее, того, кто дрожит, кого можно сломать.
Мельников поднял глаза. Лицо было бледным, губы сжатыми почти до крови.
— Но… мы же знаем про него всё, почти всё. Мы можем его поймать, Сергей Николаевич!
— А вот это уж нет, мой дорогой, — горестно качнул тот головой. — Мы можем только ждать и следить. Он показывает, где следующая жертва. И он играет, Андрюша. Он играет с нашими страхами, с нашими телами, с нашими мыслями.
— Тогда… что нам делать, товарищ майор? Должны же быть какие-то действия!
— Действия? — Климов поднялся, лицо отбросило тень фонаря. — Действие не спасает. Смотри вокруг. БАМ. Тайга. Снег. Люди работают, не зная, что под ними дышит смерть. Ты видишь их? Они не знают. Никто не знает. Мы просто… пешки для этого, как ты называешь его, фантома. Он играет. Если он рядом, ты слышишь дыхание. Оно остановит твои дыханием. Тебя будет тошнить, пока оно рядом. Ты будешь чувствовать каждую клетку своего тела. И только если ты сможешь пройти через это, не выдавив ни звука… тогда, возможно, ты останешься жив.
— Но как оставаться живым? — выдохнул Мельников. — Он же везде! В каждом углу!
— Он везде, потому что он умер. И не умер. — Климов сжал кулаки. — Чёрт! Сам запутался. Он не ищет смерти. Он ищет страх. А мы должны быть сильнее, чем страх, чтобы выжить.
Мельников сжал колени, переходя на заикание с всхлипом.
— А если… — взглянул он на парня, которого грузили санитары в машину, — а если  он придёт за мной первым?
— Тогда дыши медленно, глубоко. Сосредоточься на каждом вдохе, на каждом звуке вокруг. Не двигайся, если не нужно. Он любит движение, он ненавидит внимание. А внимание, это твоя жизнь, Андрюша. Понял? Жизнь!
Мельников кивнул, не отводя глаз от санитарной машины.
— Я… я смогу? У меня невеста дома. Танечка.
— Сможешь. Вот именно из-за Танечки сможешь. Помню её, славная девушка. А ты выдержишь. Слышишь? Я знаю. Ты не один, пока я рядом. Но если он выберет тебя… — Климов замолчал, стиснув зубы. — Он будет терпелив. Он может ждать часами, ночами. И если ты дрогнешь… всё закончено.
— Всё закончено… — эхом повторил Мельников, дрожа всем телом.
— Именно. Всё закончено, если страх победит. Поэтому не дай ему победить. Смотри на руки, на землю, на всё вокруг. Следи. И не бойся… хотя бояться придётся.
Машина с санитарами уехала. Бригадир с двумя десятком рабочих последовал за грузовиком. Два следователя, старший и младший, остались одни, ожидая сержанта Балахнина. Тот должен был составить протокол происшествия, но отчего-то опаздывал. Андрей уже приходил в себя, благодарным взглядом глада на своего учителя.
Вот он поднялся, и…
В ту же секунду раздался крик. Живой, человеческий, пронзительный, полный ужаса, срывая дыхание из грудей обоих милиционеров.
— Что… — прошептал Мельников.
Климов вскинул голову. Свет фонаря вырвался вперёд, выхватывая темные силуэты.
Крик раздался снова, ближе, с другой стороны. Кто-то зовёт на помощь.
— Беги! — вырвалось у Климова. — Беги!
Оба рванули через снег. Звуки стройки смешались. Тайга вокруг давила, как живая, и в этой живой тишине сквозили лишь тяжёлые шаги, дыхание и… ощущение, что кто-то невидимый следует за ними, наблюдает, выбирает. Крик врезался в ночь и сразу оборвался, так резко, что воздух сам подался назад. Тайга замерла. Даже дизеля на дальнем перегоне сбросили тон, ушли в глухой рокот.
Климов бежал первым. Снег летел в лицо, бил по глазам. Сердце молотило в виски так, что рвало изнутри. За спиной, спотыкаясь, летел Мельников, тяжело дыша, захлёбываясь холодом.
Крик повторился. Теперь ближе. Теперь короче.
— Там! — выдохнул Мельников.
Оба выскочили к просеке. Между штабелями шпал на столбе горела одинокая лампа. Под ней валялся человек. Из-под тела ползла тень. Неровная, рваная.
— Живой! — рявкнул Климов, кинувшись вперёд.
Человек дёрнулся. Захрипел. Голова билась о снег. Руки были прижаты к горлу так плотно, что пальцы уже вдавились в кожу.
— Уходит… воздуха нет… — выдавил он. — Кхры-ыы…
Климов со всего маху упал рядом, рванул руки вниз.
— Дыши. Слышишь меня? Как зовут? Дыши!
Грудная клетка не поднималась. На секунду показалось, что он опоздал. Потом — вшу-уух! —  вырвался судорожный вдох. Второй. Третий… уже с хрипом. Рабочий закашлялся, плюнул кровяной слизью.
— Он… сел… — шёпот выходил из лёгких со свистом. — Сверху…
— Кто?
— Тот… который без лица…
Тело дёрнулось ещё раз, проваливаясь в обморок. Мельников склонился рядом, белый, как полотно.
— Это уже не совпадение, — выдавил он. — Это уже открытая охота.
— Ты прав, — хмыкнул Климов. — И он больше не прячется.
Они устроили спасённого в теплушке. Начальник смены прибежал через десять минут. Сразу начал кричать, махать руками, звать людей. Столичный криминалист резко развернул его, вжав спиной в стену.
— С ума сошёл, мать твою? Хочешь, чтобы у тебя тут началась паника с бегством и трупами на каждом перегоне?
Прораб сглотнул.
— Чего… чего тогда делать?
— Никому не расходиться поодиночке. Ночные смены только парой. Свет не гасить. Алкоголь убрать. И если кто-то услышит дыхание — сразу ко мне.
— Да откуда тут дыхание… — начал было он и осёкся.
Климов смотрел на него так, что слова рассыпались в горле.
— Ты понял?
Тот икнул. В теплушку завалились с холода трое сменщиков. Больше сыщикам здесь нечего было делать.
Когда вернулись в участок, в кабинете едва чувствовалось тепло. От Балахнина остался стойкий запах табака с мокрой шинелью. Климов поморщился, передёрнув озябшими плечами от холода. Журнал лежал на столе между ними. Андрей не хотел к нему прикасаться. Бумага отдавала не теплом, а каким-то живым остатком движения.
— Вы чувствуете, Сергей Николаевич?
— Смотри, — старший напарник раскрыл журнал. — И слушай. Я буду вычитывать разные места.
Страницы были жёлтые, в разводах, с кляксами старых чернил. Записи шли неровно. Даты двадцатилетней давности.
«Этап прибыл ночью. Семьдесят три человека.»
Перелистнул страницы.
«Среди них заключённый Лаптев, он же Суханов, он же…» — перечислил фамилии Климов.
«Сидит отдельно. Не говорит. Смотрит прямо.»
Ещё страница.
«В бараке трое задохнулись во сне. Следов нет.»
Мельников судорожно втянул воздух.
— Это он…
Климов листал дальше.
«Заключённый Лаптев не спит. Сидит на нарах. Смотрит на тех, кто спит.»
— Записываешь?
— Так точно!
«После второго случая охрана велела связать.»
Ещё страница.
«Связанный задохнулся.»
Мельников отшатнулся.
— Что? Н-не понял… Его невозможно было удержать?
— Его невозможно было удержать телом, — ответил Климов. — Только страхом. А страх у них оказался слабее.
Он листал дальше.
«Карцер. День третий. Кричит без звука.»
«День пятый. Не ест.»
«День седьмой. Признаки удушья у охранника.»
Дальше шла запись, выведенная другим почерком:
«Решение принято. Закрыть.»
Мельников посмотрел начальнику в глаза.
— Они его не расстреляли?
— Нет.
— Тогда что? Раздавили?
Климов молчал.
— Его убили так же, как он убивал…
— Тогда почему он не на них охотится?
Климов медленно закрыл журнал.
— Он охотится. Только они кончились лет десять назад. Остались мы.
— А этот… как его… стрелочник на путях? Тот старик с самогоном, к которому вы ходили, пока я лежал в лазарете? Сами же рассказывали, Сергей Николаевич. Помните?
— И стрелочника деда помню и кладовщика.
— Да-да! Тот кладовщик, что показывал нам карцер. Мы ещё тогда первый раз услышали… м-мм… голос!
— И?
— Вот я и спрашиваю сам себя: а почему они-то живы остались? Ведь оба старика как раз находились в тех далёких годах при этой колонии, что потом сравняли с землёй. Их-то он почему не душит? Щадит?
Майор не успел ответить.
В этот миг свет дёрнулся. Лампа моргнула раз. Второй. Погасла. Мельников вскинулся.
— Он здесь?
Дыхание появилось сразу. Под столом. Под полом. В груди обоих. Тяжёлое, давящее.
Стёкла в окнах зазвенели.
— Ты читаешь моё имя, — прошелестел в темноте омерзительный голос. — А я читаю твоё сердце.
Андрей зажал уши.
— Товарищ майор… я не могу…
Климов поднялся.
— Зато я могу.
Шагнул вперёд.
— Ты хочешь меня — бери, но оставь моего стажёра. Он ещё мальчишка.
Смех прошёлся по стенам.
— Он ещё не готов, — ответил голос. — Он вкус страха не распробовал.
Давление рвануло сразу. Мельников взлетел со стула, ударившись о стену. Осел, держась за горло. Глаза налились кровью.
— Андрей! — Климов кинулся к нему.
Пальцы руки сжались на воздухе. Пусто.
— Ты не имеешь права! — заорал Климов.
— Ты тоже не имел права, — отвратительно рассмеялся голос. — Вы закрыли. Вы забыли. Вы построили рельсы поверх наших костей.
Климов схватил журнал.
— Ты хочешь, чтобы тебя помнили?
Дыхание сбилось. На миг.
— Тогда получи!
Он рванул страницы одну за другой и начал громко читать вслух.
Имена. Даты. Карцер. Методы. Тела. Каждое слово било по комнате как удар. Дыхание стало рваным. Мельников закашлялся, судорожно хватая воздух.
Голос сорвался.
— Хватит…
— Нет уж теперь! — взревел в ярости Климов. — Ты хотел, чтобы тебя услышали. Ты будешь услышан. Получай, паскуда!
Он читал до конца. До последней строки. И в тот миг, когда прозвучала дата закрытия лагеря, давление рухнуло.
Пш-шшшии… — тишина свалилась тяжёлым покрывалом. Грудь отпустило. Где-то снаружи завыл снежный ветер, перекрывая отчаянный, в смертельной тоске, вопль. Ещё несколько секунд он дрожал как камертон, потом с тоскливыми раздирающими нотами стал уходить в небеса. Нет, не в небеса. Под землю. Именно там ему было место.
Воцарилось молчание. Всё стихло. Журнал был дочитан вслух до последней строки.
Мельников сполз по стене, рыдая без звука, с дрожью по всему телу. Парня били конвульсии.
— Он… — всхлип. — Он… ушёл?
Климов смотрел в тёмное окно, не зная, что ответить…

Эпилог
Утро пришло серым. Без цвета. Без солнца. Тайга стояла неподвижно, как после большого пожара. Всё было кончено. Голос ушёл, растворился, пропал в подземных колодцах, где хранились кости заключённых.
Раздался звонок из столицы. Прямо в кабинет участкового пункта. Телефон дрожал на столе. Климов снял трубку.
— Майор Климов слушает.
Начальник отдела криминалистики, полковник Захаров, не тратил слова.
— Доклад.
Климов говорил ровно. Без мистики. Без теней. Только факты. Асфиксия. Серия. Паника. Профиль. Психоз. Фигура серийного убийцы. След лагеря. След выживших. След страха.
В трубке долго не отвечали. Потом, спустя какое-то время, донёсся голос Захарова.
— Ты понимаешь, майор, что то, что ты мне сейчас рассказал, мне говорить генералу не нужно? — спросил полковник. — Это же бред сивой кобылы! Тебя зачем послали со стажёром на тот участок БАМа? Чтобы ты каких-то чёртовых призраков-фантомов ловил? Или как ты их там называешь?
— Понимаю.
— Тогда что у тебя по факту?
Климов посмотрел в окно. Там стоял Мельников. Курил, дрожа руками.
— По факту убийца найден. Погиб при задержании. Обрушение старых выработок.
В трубке долго молчали.
— Тела нет?
— Нет.
— Свидетели?
— Нет.
— Тогда так и передам генералу.
Пауза.
— Забирай лейтенанта и возвращайся. Дело закрыто.
Связь оборвалась.
Ночью оба сыщика — старший и младший — пошли в выработки. Вдвоём. Без группы. Без шума. Журнал Климов нёс под шинелью.
В карцере было тихо. Земля осела. Воздух стоял густой.
— Здесь его задушили? — спросил Мельников.
— Да.
Климов положил журнал на камень.
— Ты хотел, чтобы тебя помнили. Вот тебе память.
Майор поджёг обложку. Огонь пошёл медленно. Бумага возилась, трескалась, осыпалась чёрным снегом. Воздух тяжело вздохнул. Земля дрогнула. С потолка рухнула балка.
Далее всё пошло быстро. Треск. Гул. Обвал. Они вырвались на склон, скатившись по снегу вниз, задыхаясь, падая, поднимаясь. Выработки сложились за их спинами пополам как книжки, как принцип «домино». Глухо. Окончательно. Навсегда.
Через два дня поезд увозил их обратно на юг. Мельников в купе молчал долго. Потом с какой-то надеждой посмотрел на начальника:
— Он ведь не только убивал, Сергей Николаевич?
— Нет.
— Он учил бояться?
Климов смотрел в окно.
— И мы выучились, Андрюша. А если признать за факт, то это он нас учил. И имя ему — Душегуб.
Столица встретила обоих напарников грязным снегом, гудками и суетой. В управлении их ждали новые дела. Другие трупы. Другие мотивы. Другие чудовища, которые дышат не из-под земли, а из человеческой груди. Будут ещё всякие Чикатилы, будут Савченки, будут… да мало ли ещё будет разных уродов?
Мельников перед уходом задержался в дверях.
— Товарищ майор…
— Да.
— Там… на БАМе… оно закончилось?
Климов подумал.
— Там — да. В людях — нет.
Лейтенант облегчённо вздохнул.
— Пойду, свою невесту обрадую. Дело закрыто.
Климов остался в кабинете один. Глянул в окно на трамваи. Сел за стол. Открыл новое дело.
Он дышал.
…И это было главное.