Засекреченный подвиг. Часть 7. Кануны

Л Ю Т Ы Е   Д Н И    И Ю Л Я

– Уф! – из глубины реки шумно вынырнул пловец. Он ухватился за борт лодки обеими руками, подтянул к ней свое молодое мускулистое тело. Аня от неожиданности чуть не выронила в воду весло. Ее младшая сестра Маша оказалась гораздо смелее. Она встала, с трудом удержавшись на качнувшейся лодке, замахнулась своим веслом и готова была опустить его на голову незнакомца. Но тот во время догадался рукой убрать в сторону нависшие на глаза мокрые волосы.
– Фима, ты ли это? – неподдельно удивилась Маша и тут же вернула себе прежнее веселое настроение. – Прости, но за немца приняла. Могла ведь косорылым сделать. Кто бы тогда за тебя замуж вышел?
  Однажды девушкам уже приходилось обороняться на воде....

  От летнего зноя горожан спасал большой водоем перед переливной плотиной в крутой излучине Ипути. Собственно это был технический пруд для местной, с дореволюционной историей фабрики картона и бумаги. Уникальное производство непрерывно требовало для себя колоссальные массы воды. Отработанная, она сбрасывалась в протоку ниже плотины и никогда не могла загрязнить реку в ее верхнем течении. С началом войны фабрика остановилась, оборудование было вывезено в советский тыл. Это место у реки в городе называлось Пивоварня со времени польского заселения. Новые захватчики в свободное от службы время и втайне от офицеров также приносили сюда большие запасы трофейного пива в рифленых цилиндрах для противогазов.
  Аня и Маша катались на лодке, держась подальше от пляжа. На середине водоема поочередно, не снимая с себя легких платьев, окунулись в воду. Вот тогда их разглядели немецкие бинокли – пришлось отбиваться веслами от наглых купальщиков.

  Теперь прежде, чем отправиться на Ипуть, девушки предварительно интересовались у Ксюши Станкевич, когда каратели из охранного полка СД должны были на время исчезнуть из города. Бойцам Восточного добровольческого батальона было не до реки: прибыли в Сураж, когда Ипуть уже остудил сентябрь 42-го года, а с лета 43-года началась их передислокация вглубь белорусских чащоб.
  Но после происшествия с немцами даже тогда, когда никого из них не могло быть близко у реки, за Аней и Машей с берега у Пивоварни скрытно наблюдали два человека. Вернее, только Аня оказывалась в центре внимания каждого из них.

  В первом наблюдателе был узнаваем угрюмый и малообщительный полицейский Вася Коваленко. Другой, бывший военный летчик Ефим Белый, не стал долго прятаться, пустился вплавь за лодкой, демонстрируя свою решительность в достижении цели и красивое тело, слепленное регулярными занятиями физкультурой в училище военлетов.

– Кто бы тогда за меня, тобой, Машуля, покалеченного, замуж вышел? –повторил Фима, цепляясь за борт. – Вот Нюра бы вышла. Не так ли, Нюра?
  Это было явное предложение для Ани, которую Фима называл чуть ли не по- родственному Нюрой, вступить в разговор. Но та дернула плечиками и отодвинулась по скамейке подальше от борта, за который удерживался пловец.
  Маша уже уверенно балансировала веслом в неустойчивой лодке. Оценив ситуацию, девушка поняла, что получила право говорить с Фимой за свою старшую сестру, дерзко и колко:
– Плыви дальше, сбитый летчик. С полетами, как мы заметили, у тебя не все получилось. Может, себя уже в моряки готовишь? Вон как плаваешь – чуть лучше топора.

– Ты, Машуля, по мне дубасишь похлеще вражеской зенитки. А насчет плавания? Хватит сил вечером заплыть к вашему дядьке Ивану.
– К нашему отцу – очередь длинная нас сватать. До самого Чернигова.
Много сватается, да мне достанется. Только еще не решил, кого из вас выбрать, – Ефим испытывающе посмотрел на Аню.
– Чего зыркаешь? – она негодующе перехватила его взгляд. – Неужели для особо одаренных, какими некоторые считают себя, и мне за Марусей вслед надо еще раз сказать: твои невесты живут в Чернигове!
– Какие невесты?!
– Да на те, на которые с твоей карточки уже весь Сураж успел посмотреть. Разоделись хохлушки, будто на танцы.
– Это ты о фотографии? – облегченно вздохнул Фима, наконец-то получив объяснение девичьим намекам. – Да те были танцорками. К нам с концертом в училище приезжали. Вот и сфотографировались на память.
– Таким только гопак на сцене танцевать. Прыгали, поди, выше любого хлопца в шароварах, – съязвила Аня.
– В Красновку с обысками недавно полицаи приезжали. У моего друга Ванятки могли эту фотку найти. И тот, кто тебе, Нюра, ее показал, известен мне.
– Так ли это сейчас важно?
– А я все-таки скажу. Коваленкина дело.
– Сейчас еще начнем всех перебирать «холодно-тепло-горячо».
– Если не Коваленко, то точно Копацкий. Еще один жених!
– Наш отец со всеми компании водит. Кто нальет, тому он и тесть, – Маша не смогла долго молчать.
– Выбор, Нюра, все-таки самой надо сделать, не вашему отцу, чтобы не остаться молодой вдовой. У меня больше шансов. Вон как за спиной пушки громыхают.
– Еще замуж не выдали, а уже мне вдовью одежку примеряют, – Аня задергала веслом, стараясь, опустить его на воду, не задев пловца. – Отцепись, пока совсем не рассердилась!

  Ане был неприятен полицейский Коваленко. Между тем не отгоняла его от себя, чтобы не лишиться надежного громоотвода на случай грозы. Она выполняла задания партизанского связного Белого, но уже была осторожной в построении планов на совместную жизнь с ним после того, как Саша Копацкий показал ей довоенную фотку, изъятую при обыске в Красновке у Фиминого друга детства. Там Белый был изображен в летной форме с двумя дивчинами, улыбки которых были удивительно похожи одна на другую. Это невольно указывало на постановочный характер таких улыбок и, помимо платьев с украинским орнаментом, подтверждало принадлежность девушек к танцевальному ансамблю. Все бы тем и закончилось. Но на обороте снимка Белый хвастливо предлагал другу по-приятельски оценить, в каком цветнике Чернигова он проводит время.

  Александр Копацкий и Анатолий Гладченко были ровесниками Ани. Они учились в одном классе и до войны проводили время в одних компаниях. После дополнительной мобилизации в начале августа 1941 года оба ушли из Суража с колонной призывников, но сбежали по пути к пункту сбора и появились в городе уже при немцах. Еще больше удивило суражан, с какой готовностью недавний комсомольский активист Копацкий поступил в городскую службу полиции порядка. Анатолий Гладченко долго не мог определиться, с кем он. Вначале был замечен в одной компании с будущими подпольщиками, затем долгое время выжидал. Был на поручениях у Копацкого, одновременно оказывая помощь партизанам Еремина. Но Анатолий Гладченко не значился ни в списках городской полиции, ни в списках отряда «Неустрашимый».

  Аня не прерывала общения с бывшими одноклассниками, но относилась к ним с холодной настороженностью. Когда Копацкий передал Ане злополучную фотокарточку военлета Белого, та стала гадать о причине этого жеста. Посчитала, что Копацкий злился на Фиму из-за глупости, которой девушка посчитала мужскую ревность. Не отсюда ли вдруг возникшая у Ани жалость к Копацкому, а с ним и к Гладченко, дальнейшая судьба которых была предсказуема после разгрома немцев под Сталинградом и обнадеживающих сообщений Москвы о событиях под Курском и Орлом? Аня посчитала себя вправе предоставить одному и второму возможность искупить свою вину перед Родиной: «Власовцев переубеждали. А знакомые люди, с кем с детства росли на одной улице, учились в одном классе, разве меня не послушают?»

  Так или иначе рассуждала Аня, сейчас можно только предполагать. Но в основу этой версии легла Справка старшего оперуполномоченного УКГБ по Брянской области по результатам беседы с Марией Ивановной Кохан, Аниной сестрой. Запись сделана 16 сентября 1965 года, ее копия находится в материалах комиссии Брянского обкома КПСС по Суражу.
  Собеседница майора Попкова назвала знакомые ей имена погибших подпольщиков: «Вместе с Анной были арестованы и расстреляны Станкевич Ксения, Подколодная Надя, Кохан Ольга, Кохан Лида, Кохан Пантелей, Мехедова Вера, Мамчур Евгения, Белый Ефим, Кохан Михаил, Павлюченко, Зайцева (деревня Иржач), Шубабко». По словам Марии, «предали эту группу Копацкий Александр и Гладченко Анатолий, которые впоследствии бежали с немцами, и их местонахождение в настоящее время неизвестно. Анна и другие начали склонять Копацкого и Гладченко, чтобы они также оказывали помощь партизанам. Такое предложение им сделала Анна, но они не согласились и донесли в полицию».

  Мария не говорит о предательстве связного 5-й Клетнянской партизанской бригады Ефима Белого. Такого обвинения нет. Майор Попков записывает со слов собеседницы: «Часть листовок не была распространена, они были спрятаны. А получилось так, вечером Белый Ефим принёс листовки и передал, а утром, на следующий день, немцы арестовали Кохан Анну и Марию. На очных ставках Белый Ефим заявлял, что листовки он приносил и передавал Кохан Анне».

  Дополнительные штрихи этой истории придает краеведческий материал Михаила Лежнева и отчет того же майора Попкова о встрече с Т.С. Мехедовой. Из этих текстов можно узнать об Анином «женихе» – полицейском Коваленко, образе жизни Белого и его чувствах к Нюре Кохан. Полицейский Копацкий представлен как один из «самых беспощадных и зверствующих прислужников», вероятным сотрудником абвера – вербовка своих штатных агентов среди русских полицейских становилось уже привычной практикой немецкой военной разведки и контрразведки.
  Стремление Ани образумить своих бывших одноклассников привело к роковой ошибке. Копацкий заставил ее, при аресте, поверить в то, что после выдачи тайника с листовками, она тем самым поможет ее родным избежать сурового наказания, а сама с группой местной молодежи будет направлена на работы в Германию. Аня, как указано в справке краеведа Михаила Мехедова, подшитой к материалам комиссии из Брянска, пошла на огород, откопала спрятанные листовки и отдала их немцам.

  Похожая версия событий исходит от партизанской связной Анны Федориной в пересказе Тамары Степановны Мехедовой: «Вместе с Нюрой Кохан арестовали младшую сестру Марусю и отца. Нюре сказали, что если она признается, что была связана с партизанами или что у нее есть листовки, то отца и сестру отпустят, а ее пошлют в Германию, где ей будет очень хорошо. Она шла домой между двумя немцами на мотоциклах, и сопровождал ее немец на велосипеде. Она достала листовки в сарае из-под крыши и в огороде из-под куста».

  Близки к этому рассказу строки из письма Меланьи Васильевны Мехедовой, содержанию которого в своем издании «Сороковые роковые» Михаил Лежнев посвятил отдельную главу: «В общей камере я слышала рассказ Нюры Кохан, как ее арестовывали. Ей, как и всем Ганс (Фиртлер Ганс, следователь ГФП-729 - Н.И.) много обещал, и она согласилась показать, где у нее дома зарыты были листовки».
  Речи о предательстве Белого не было.

  Из учётно-послужной картотеки офицерского состава в Центральном архиве Министерства обороны России можно узнать, что Белый Ефим Евменович с 1 декабря 1939 года находился на службе в РККА, в ноябре 1940 года приступил к обучению в Черниговской военной авиационной школе пилотов. Первые полеты совершил в январе 1941 года.
  В начале Великой Отечественной войны обучение было прервано, курсанты направлены в действующую армию в составе трех авиаполков. Ефим Белый получил звание младшего воентехника авиации, что соответствовало званию младшего лейтенанта в РККА. Был сбит в бою. Бежал из фашистского плена. Из списков личного состава училища исключен в сентябре 1943 года как пропавший без вести.
  В Книге памяти Суражского района записано: «Белый Ефим Евменович, подпольщик, 1918 г. рождения, Суражское подполье. Погиб в бою 19.09.1943. Похоронен г. Сураж Брянской обл.». Смелые строки, когда до сего времени, через десятки лет после войны, его имя продолжает чернить публичная клевета в предательстве, и этого имени нет на памятнике в лесу у Новой Кисловки среди других имен казненных патриотов.
  В Справке по итогам работы комиссии Брянского обкома КПСС от 10 ноября 1974 года обращено внимание на эту несправедливость: «Не занесена фамилия расстрелянного Белого». Рекомендовано устранить промах: «Комиссия считает, что из-за отсутствия доказательства предательства Белого его фамилию на обелиске следует написать». Насколько вескими должны были быть доказательства его вины, чтобы партийная власть Суражского района проигнорировала тогда рекомендации вышестоящей инстанции в иерархии КПСС? Поменяются партийные флаги, но и почти через восемьдесят два года со времени фашистской расправы над подпольщиками и партизанскими связными имя Ефима Белого не появится на обелиске.

  Обвинения Белого в предательстве были высказаны Надеждой Станкевич и Владимиром Мамчуром чуть ли не одновременно. 27 января 1966 года в Суражской газете «Восход» появляется публикация Николая Ермольева «Как это было», где Надежда Станкевич рассказывает о борьбе подполья в тылу врага. Не пройдет и недели, как бывший суражский подпольщик Владимир Мамчур будет вызван в Управление КГБ по Мурманской области, где под запись ответит на вопросы, полученные специальной почтой от брянских чекистов для воссоздания истории подполья в Сураже и поиска причин его провала.
  Есть еще справка от 24 февраля 1966 года старшего оперуполномоченного госбезопасности из Унечи майора Попкова по результатам опроса школьного преподавателя Т.С.Мехедовой. В беседе с сотрудником КГБ она излагает отрывочные записи своей встречи с Надеждой Станкевич.

  В газетной публикации, судя по описанию собеседницы журналиста, в предателе под инициалом «Б» легко угадывается Ефим Белый. Надежда Станкевич при этом проявляет некоторую аккуратность: в речи проскальзывает даже тень сочувствия к жертве фашистского допроса: «Но сам он не вынес мучительных пыток и назвал Лиду Кохан и «сестер Петровых», работавших где-то в немецком учреждении. Это была наша с Ксенией подпольная кличка».
  Если бы существовали «сестры Петровы», то оперативные псевдонимы и реальные имена должны были сохраниться в учетах бойцов разведывательно-диверсионной группы НКВД-НКВД СССР «Вперед». Но Центральный архив ФСБ России не подтвердил, что имя Станкевич Надежды Давыдовны,1927 года рождения, значится в этих списках. Старшая сестра Ксения там есть без указания на то, что работала в тылу врага в качестве «Петровой».

  Тамаре Степановне Мехедовой, судя по ее записям, Надя Станкевич изложит уже иную версию предательства: «Станкевич Надежду и Ксению, – скажет она о себе в третьем лице, – выдала … ». Она назовет фамилию расстрелянной немцами девушки и продолжит: «А ее выдал Белый». Прозвучат и другие имена, якобы названные Белым под пытками – Натальи Бердниковой и Нины Мехедовой, с которыми была связана Мария Романцова из бригады Шемякина, последуют другие фамилии. Свой список сама же и прервет: «Белый знал обо всем, что здесь делалось, и он всех выдал». Надю Станкевич не остановят обстоятельства, опровергающие ее обвинения: Наталья Бердникова уйдет в лес к партизанам за двадцать дней до ареста Белого. И Нину Мехедову абвер схватит почти неделей раньше Белого.

  Владимир Мамчур в беседе с сотрудником госбезопасности в Мурманске вначале не был таким категоричным в отношении Белого: «Не могу ни в коем случае утверждать, что провал группы или предательство, если таковые были, мог совершить именно Ефим Белый». И тут же обрушился на партизанского связного с жестким обвинением: «Но утверждаю, что предал мою мать и меня он. Больше о нас двоих так подробно никто не знал, кроме него».

  Реально Ефим Белый не имел никаких контактов с ним. С Владимиром Мамчуром работал резидент НКВД Михаил Макаров. В Мурманском УКГБ Мамчур сам скажет об этом: «Осенью 1942 года или зимой 1943 года Макаров вынужден был убыть в отряд, и, как он нас предупреждал, явился на связь к матери связной с письмом от Макарова. Не помню, как он себя назвал».
  Бывший агент Макарова не говорит, что этим человеком был Белый. В противном случае и при правоте подозрений в предательстве Белого впечатления Владимира Мамчура о первых немецких допросах были не такими, что записал за ним мурманский чекист: «Я чувствовал, что ничего им конкретно неизвестно, и всё отрицал». Рассказчик указывает временем своего ареста лето 1943 года. Точная дата не называется. Между тем в справке майора госбезопасности Попкова из Унечи приводятся слова Тамары Степановны Мехедовой, которая утверждала: « ... До Нины арестовали Мамчур с сыном».

  Как пишет Михаил Лежнев в «Сороковых роковых», партизанский связной Ефим Белый был арестован за день до массовых арестов, осуществленных немцами в Сураже 27 июля. Выходит, Белый был схвачен немцами, по крайней мере, через четыре дня после ареста Владимира Мамчура, заявившего о предательстве тем своей семьи?
  В рассказах Надежды Станкевич и Владимира Мамчура есть противоречия, несовпадения, неточности. Уже сам неимоверно длительный период времени, прошедшего после военных событий, мог явиться причиной искажений. Важно сейчас посмотреть на указанные этими двумя бывшими подпольщиками источники своей осведомленности о предательстве Ефима Белого.
  Надя Станкевич в публикации местной газеты «Как это было», признается: «То, что он (Белый) нас выдал, мы узнали позже в тюремной камере от арестованных девчат». Бывшая подпольщица не говорит, от кого еще она могла услышать о предательстве партизанского связного.

  Умалчивает Надя о Владимире Мамчуре. 20 сентября 1943 года, на другой день после расстрела подпольщиков, по словам Мамчура, его в группе других арестантов под конвоем СД перевезли в Клинцы, закрыли в школе, из которой они бежали после стрельбы на городских улицах. Затем вместе с Надей Станкевич «пробирались лесом через какие-то деревни в Сураж». Девушка в дороге вполне могла многое слышать от своего попутчика о Белом как человеке, который якобы предал их самих и обрек на мучительную смерть родных им людей.

  Владимир Мамчур, в свою очередь, в мурманском тексте, который со временем будет приобщен к материалам комиссии Брянского обкома КПСС, работавшей в Сураже осенью 1974 года, называет несколько обстоятельств, убедивших его в предательстве Белого.
  Мамчур, прежде всего, говорит о своей матери Евгении Владимировне, с которой в одно время находился в Суражской тюрьме: «Я лично сам слышал, как в коридоре, недалеко от нашей камеры, произошла короткая очная ставка, устроенная немцами между моей матерью и каким-то человеком. Истерику матери и выкрики: «Он врёт. Я его не знаю». Не дословно. И ещё что-то. Слов немцев и этого человека я не разобрал. Я понял, что мать кто-то выдал». Но в этой ситуации, судя по рассказу Владимира Мамчура, просто невозможно было распознать какие-либо процессуальные признаки очной ставки. Да и тюремный коридор – не место для нее.

  Кем был этот человек, Владимир Мамчур узнает несколько позже: «На прогулке во дворе тюрьмы я проходил мимо окна матери. Она, увидев меня, подтвердила, что Белый всё рассказал, и заплакала».

  Здание тюрьмы после войны сохранилось – используется в качестве учебного корпуса Суражской общеобразовательной школы №2. Окна этажа, где в годы оккупации находились камеры для партизан и подпольщиков, располагаются на такой высоте, что надо было тогда отойти подальше от стены в желании рассмотреть кого-либо за грязным стеклом и решеткой, и предстояло снова бежать к стене, чтобы услышать друг друга.
  Еще больше сомнений в том, что мать Владимира Мамчура была уверена в предательстве партизанского связного Белого, появляется после рассказа Меланьи Васильевны Мехедовой Михаилу Лежневу для его книги «Сороковые роковые»: «В тюрьме мне пришлось слышать разговор Мамчур Евгении Владимировны (она работала в амбулатории регистраторшей): «Кто мог выдать? Только Белый».
  Мать Владимира Мамчура могла так говорить лишь о своих предположениях и догадках.

  Он же в доказательство справедливости своих слов о Белом ссылается еще на арестованных отца и сына Шедько, Степана Егоровича и Никиту Степановича из деревни Иржач, где партизанский связной в свое время создал подпольную организацию. Владимир Мамчур замечает, что, находясь с каждым из Шедько поочередно в камере, слышал грубые слова о Белом. Но речь не шла о предательстве. «Естественно, не зная друг друга, – замечает Мамчур, – на откровенность никто не шел, боясь какой-либо неожиданности».
  Между тем Иржачсая подпольная группа, судя по материалам разведгруппы 5-й Клетнянской партизанской бригады, которые хранятся в Суражском краеведческом музее, была разгромлена после предательства Е.П. Демичевой еще в марте 1943 года, за что женщина была позже осуждена советским судом.

  Единственное, что очевидно, бесспорно и скреплено подписью Владимира Мамчура в конце своего повествования, составленного в строгих кабинетах Мурманска, – о предательстве Белого он сам узнал от немцев. Вот этот фрагмент: «На последующих допросах мне просто сказали, какую информацию я в основном передавал (партизанам). Вспоминали Макарова и, между прочим, сообщили, что Ефим Белый признался, что был связным, приходил к матери, получал информацию, что запирательство бесполезно и мои показания не суть важны. Дело уже вполне ясное».
  Во время тюремного допроса бывшему переводчику немецкой сельхозкомендатуры Владимиру Мамчуру было восемнадцать лет. Он переживал тогда за судьбу своей матери, находившейся с ним в стенах одной тюрьмы. Неясна была собственная участь. Он жил в ожидании казни и был восприимчив к чужой лжи, не оценивая ее в качестве тактического приема вражеского следствия. Мучительная смерть матери удержала его в колее немецкой версии. Но почему только немецкой? Мамчур в Мурманске обстоятельно пересказал слова, обращенные к нему на допросе у немцев, но не назвал имени того, кем они были произнесены.

  На допросах в Суражской тюрьме мог присутствовать и следователь полиции Копацкий. Краевед Михаил Лежнев подозревает, что тот одновременно являлся штатной единицей агентуры абвера и за получением тайных заданий часто выезжал в Клинцы. У Копацкого были личные причины выслеживать Белого и мстить ему.
  Подобное случится и с «Молодой гвардией». Спустя годы после издания романа Александра Фадеева выяснится, что один из героев был оболган: не успевший сбежать с немцами бывший следователь оккупационной полиции Кулешов из-за личной мести заявит на допросе, что подполье выдал Виктор Третьякевич, якобы не выдержавший пыток.

  На присутствие полицейских при допросах партизанского связного указывают воспоминания Надежды Архиповны Шалатоновой, сестры Веры Мехедовой, казненной немцами в лесу под Новой Кисловкой: «Когда носили Вере передачу, не раз видели, как вели с допроса Ефима Белого. Всякий раз шёл с гордо поднятой головой, руки назад, сзади немец и двое вооружённых полицаев. Нас обычно близко не подпускали». Сломленных под пытками арестантов-предателей усиленный конвой не сопровождает, и такие люди не ходят по коридорам тюрьмы с гордо поднятой головой.

  В Краснодоне версию с предательством Виктора Третьякевича, к сожалению, поддержал писатель Александр Фадеев, хотя и вывел его в романе о молодогвардейцах под иной фамилией. В суражской газете одного инициала оказалось мало, чтобы сделать неузнаваемым Ефима Белого.
  В совместном краеведческом издании Михаила Лежнева и Сергея Стешца «Земля Суражская» нет прямого обвинения бывшего военного летчика, но недомолвка оставляет гнетущее впечатление: «К сожалению, среди суражан нашлись и предатели, которые помогли немцам раскрыть подполье. Первым был арестован Ефим Белый, который перед этим принёс листовки Ольге Кохан... А день спустя, в четыре часа утра 27 июля 1943 года, одновременно арестовали почти всех участников Суражского подполья».   Выходит, кого арестовали первым, тот и предатель?

  А ведь первой в начале июля должны были арестовать Наталью Бердникову. В тот день она по наряду биржи труда работала на ягодной плантации за овощесушильным заводом, где дозревали поздние сорта клубники. Было оживленно. Полиция отгоняла от грядок городских ребят. Приезжали немцы, разные русские чины от оккупационной власти полакомиться ягодами. В один момент хватились Натальи Бердниковой. С утра она жаловалась на распухающую ногу, поэтому все решили, что девушка ушла к врачу.
  Тем временем в ее дом на Садовой пришла полиция с обыском. По всем углам рыскали Пилипенко и все тот же Копацкий, третий, Евгений Клочко, время проводил на кухне за чтением газеты. Оружия, листовок и ничего иного, что указывало бы на деятельность Наташи против гитлеровского режима, как и саму девушку, не нашли.
  Наташа же до темноты скрывалась у Ксении Станкевич, а затем перешла к Нине Мехедовой. Там три дня  пряталась под полом, пока опухоль не сошла, а затем направилась в лес. Ее родители и брат-подросток Олег через несколько дней были арестованы, прошли через тюремный и лагерный ад, пока не были освобождены Красной Армией.

  Григорий Иванович Бердников был неприятно удивлен, когда однажды на улице послевоенного Суража встретил бывшего следователя полиции Евгения Клочко. В письме к Тамаре Степановне Мехедовой из Подмосковья, куда Бердниковы переедут к младшей дочери Наташе, молодой и уже состоявшейся ученой в сфере химии, Григорий Иванович вспомнит эту встречу: «Я упрекнул власти в мягкотелости к предателям и сослался на Клочко, что он вот ходит на свободе. А Наташа мне сказала, что если бы не Клочко, то она была бы арестована. Именно он предупредил, что ей грозит арест».

  Евгений Клочко в 1941 году окончил третий курс Ленинградского планового института и на лето приехал в Сураж поддержать мать после недавней смерти отца. В первые дни войны помог ей с эвакуацией. Но сам решил отступать с воинской частью, попал в окружение, спасло то, что его еще не успели переодеть в форму красноармейца и остричь как новобранца. В Сураже работал в полиции, был связан с партизанской бригадой Еремина через Костю Станкевича. Победу над фашистской Германией встретил в Восточной Пруссии в составе 3-го Белорусского фронта. После войны Олег Бердников долго искал Евгения Клочко и неожиданно сам получил от него письмо в мае 1987 года из городка Ирпень под Киевом, где тот жил у внучки.

  Письму предшествовали поэтические строки собственного сочинения с некоторым подражанием довоенному стихотворению советского поэта Ярослава Смелякова «Хорошая девочка Лида». Чтобы не занимать много места на листе бумаги Евгений Клочко сдвоил стихотворные строки:

"Нам дорого имя простое В созвездии пламенных дат.
Мы помним: Наташа Ростова Спасала российских солдат.
Мы помним и нашу Наташу В Суражском подпольном кругу.
Была она совестью нашей, Бедой беспощадной – врагу.
Прекрасное имя – Наташа! И в знак Человечьих высот
Советская девушка наша То имя, как символ, несёт.
А память – светла и сердечна – С людьми остаётся всегда.
Как подвиг, сияет навечно Над небом Суражским звезда".

  В письме Евгения Ивановича Клочко Олегу Бердникову есть и другие пронзительные строки: «Cвоим примером вдохновляла нас всех ваша сестра Наташа. И я был счастлив, когда смог предупредить её об опасности. Это была маленькая моя победа».

  Человеческая природа брала свое, находила время, место и повод для естественных чувств на невероятной высоте, что проявлялось с юной скромной влюбленностью или приходом полноценной любви, в годы войны – намного быстрее, острее, ярче. Иногда любовь уберегала от гибели, Но чаще влекла за собой губительные последствия. И не только для двоих...

  Немецкое командование перед реализацией планов по окружению и разгрому Красной армии на Курском выступе для защиты своих тыловых коммуникаций от партизанских атак с 19 мая 1943 года провело карательную операцию «Помощь соседу (Nachbarhilfe)» в клетнянских лесах. Силами шестнадцати батальонов трех гитлеровских дивизий были разрознены несколько партизанских соединений. Этой участи не избежала 5-я Клетнянская партизанская бригада. Как много позже расскажет бывший юный подпольщик и партизан Владимир Макаров в беседе с сотрудником госбезопасности майором Попковым, комбриг Александр Еремин дал приказание из блокады выходить мелкими группами.

  Сам Еремин прорывался с офицерской группой, где был и начальник особого отдела Васильев. Этот майор слыл суровым человеком. В перестрелке с немцами была ранена молодая партизанка. К ней, оставив группу, Васильев бросился с душераздирающим криком: «Клара!». Он прежде не раз объяснял командиру личное участие в ее судьбе: «Я же люблю ее!» Безрассудный поступок никого не спас. Васильев сам был убит. В руки немцев попал его армейский планшет со списками партизан и связных.

  Комиссия Брянского обкома КПСС по установлению патриотического движения в Суражском районе в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) в итоговой справке также не обошла своим вниманием историю с утратой документов при прорыве вражеской блокады и версию о предательстве Ефима Белого. Важность этого фрагмента для истории подполья заставляет привести его полностью с сохранением орфографии и стилистики оригинала:

  «В августе-сентябре 1943 года в городе Сураже начались аресты патриотов и их семей. Точной причины провала конкретно не установлено.
  Одно предположение о провале подпольщиков идёт от гибели Васильева из 5-й Клетнянской партизанской бригады. В его сумке, оказавшейся у немцев после его гибели, были списки патриотов.
  Вторая причина массового ареста, как пишет В.А. Мамчур, стало малодушие Е.Белого, лётчика-окруженца Красной Армии. Будто бы при допросах Е.Е. Белый назвал подпольщиков, о чём слышала мать Мамчура – Мамчур Е.В., которая успела сказать сыну, будучи в одной с ним тюрьме. Впоследствии Белый был расстрелян в группе 24-х патриотов. Других подтверждений этому факту нет.
  Третьим самым убедительным фактом провала подпольщиков является агентура гестапо, которая имела предателя, называемого себя «Графом Вронским». Он сближался с молодыми ребятами-подпольщиками, подпаивал их, прикидывался «своим» и тем самым узнавал нужные для него сведения. Об этом предателе рассказывают участник подполья Хильков и другие».

  Какими оказались последствия гибели начальника особого отдела 5-й Клетнянской партизанской бригады майора Васильева, после чего его армейский планшет со списками партизан и связных попал в руки врага?
  В справке пятидесятых годов по результатам беседы с бывшим партизанским комбригом Александром Ереминым, приобщенной к материалам комиссии из Брянска, утверждается: «Часть людей успели предупредить, и они семьями ушли в отряд. Макаров, Коржуков, а остальных немцы забрали и расстреляли». На страницах этой справки названы те, кто находился с Михаилом Макаровым на связи: «Коржуков, Мамчур Владимир Афанасьевич (работал переводчиком сельхозкомендатуры), Демичев С.Ф. 1904 года рождения (работал у немцев писарем), Федорин Григорий Иванович, 1911 года рождения, Зайцев Иван Константинович, 1923 года рождения. Данная группа выполняла задания бригады. Руководство ее осуществлялось непосредственно Ереминым и Васильевым».

  В конце декабря 1996 года Администрация Суражского района по этому списку Еремина запросила информацию в Центре документации новейшей истории Смоленской области, где размещен архив Западного штаба партизанского движения. В ответе, со ссылкой на учеты 5-й Клетнянской партизанской бригады, сообщалось, что 4 июля 1943 года в Сураже за связь с партизанами были расстреляны: Демичев Сергей Федорович,1904 г. рождения, связной партизанского отряда с 12 мая 1942 года; Федорин Григорий Иванович 1911 г. рождения, связной партизанского отряда с 8 июня 1942 года; Зайцев Иван К. (так в документах), 1923 года рождения, связной партизанского отряда с 18 июня 1942 года.

  Между тем, если судить по записям в Книге Памяти Суражского района, после освобождения края в конце сентября 1943 года бывшие партизаны Сергей Федорович Демичев и Иван Касьянович (не Константинович) Зайцев были призваны Суражским райвоенкоматом в действующую армию. Первый пал в бою 12 июля 1944 года у села Зельва Брестской области, второй героически погиб 4 октября 1944 года в Великолукском районе Псковской области. К сожалению, в двух краеведческих изданиях Михаила Лежнева повествуется не о самом С.Ф. Демичеве, а о его однофамильцах, других людях совсем иных судеб, в первом случае – о политруке роты Рогнединской партизанской бригады, в дальнейшем – первом секретаре Дубровского подпольного райкома партии, во втором – о бывшем руководителе Почепской МТС.

  Владимир Мамчур, по архивным данным из Смоленска, по состоянию на 3 августа 1943 года числился в списке агентов и связных 5-й Клетнянской партизанской бригады. Его же имя есть и в списке лиц, расстрелянных немцами в Сураже 4 сентября 1943 года за связь с партизанами. Между тем после освобождения Суража Владимир Мамчур занимал должность ответственного секретаря горсовета народных депутатов, в марте 1944 года был призван из Брянска в РККА. Сражался на Карельском перешейке, через пять месяцев выбыл по ранению, дальнейшую жизнь связал с местностью, где располагался его госпиталь.

  Из Суража в 1996 году дополнительно к списку Еремина были запрошены сведения о партизанском связном Панусе Михаиле Николаевиче. Смоленский архив сообщил, что тот действительно был расстрелян в Сураже за связь с партизанами 7 августа 1942 года, почти годом раньше происшествия с майором Васильевым. Тема партизанских связных подвигает  к выводу, что история с содержимым попавшей в руки врагу служебной сумки партизанского особиста могла повлечь за собой гибель только партизанского связного Григория Ивановича Федорина, но не провал всей подпольной организации.

  В мемуарах Александра Еремина «Эти дороги забыть нельзя» содержится еще одна версия разгрома подполья: «В апреле 1943 года обе группы провалились. Списки личного состава и наградные листы подпольщиков направлялись самолетом на Большую Землю. Самолет был сбит немцами, и все документы подпольщиков попали в руки к немцам. Комбриг приказал всем подпольщикам города Суража с получением приказа покинуть город со всеми семьями прибыть в партизанскую зону. Успели прийти семь семей, остальные были арестованы и расстреляны».
  Действительно, в апреле из Суража в лес ушли семьи подпольщиков Макаровых, Полуботько, Коржуковых. Вместе с ними к партизанам перешел Игорь Ошман. Возможно, бывший комбриг Александр Михайлович Еремин второй версией, с самолетом, прикрывал историю с особистом Васильевым? Не исключается, что могли и реально произойти два таких события с разницей в полтора месяца – у войны свои сценарии.

  Комиссия обкома КПСС в оценке второй причины массового ареста участников подполья заняла вроде бы здравую позицию. Она посчитала, что для обвинения в «малодушии», надо понимать – в предательстве, партизанского связного Ефима Белого со стороны Владимира Мамчура, мало слов его матери, принявшей мучительную смерть. Нужны, мол, и другие подтверждения. Но почему комиссия не подвергла сомнению слова самой Евгении Владимировны, которые по факту явились лишь ее предположением, и не учла собственное признание ее сына в том, что версия о предательстве бывшего летчика является вражеской, была ему навязана на допросе в немецкой тюрьме? Так ли легко и быстро можно было сломать человека, который до этого горел в падающем самолете, бежал из немецкого плена? Его гордо поднятая голова... Расстрельная команда карателей, что следует из послевоенного акта вскрытия братской могилы подпольщиков, эту непокорную голову разобьет прикладами.

  Прежде чем перейти к третьему блоку причин, который партийная комиссия посчитала «самым убедительным фактом провала подпольщиков», следует еще раз сказать о том, что на оккупированных территориях СССР гестапо не было, функции, похожие на гестаповские, выполняла тайная полевая полиция. Этот блок причин провала подпольщиков областная подпольная комиссия как бы делит на две части. С первой из них, где речь идет о влиянии немецкой агентуры, можно согласиться. Вторая часть, о личной роли агента «Графа Вронского», является уязвимой.
  Несколько раз перечитал подшитые к материалам партийной комиссии из Брянска воспоминания Алексея Хилькова и не нашел там ни слова о Вронском и его методах работы с молодыми подпольщиками: подпаивал, мол, прикидывался «своим» и тем самым узнавал нужные для него сведения.

  Но есть информация о некоем Волконском в справке краеведа Михаила Мехедова о подпольщиках. Этот материал также был в распоряжении брянской комиссии. По словам Михаила Ивановича, Волконский появился в Сураже как военнопленный. Показал себя патриотом и попросил отвести его в партизанский отряд, что и было сделано. На задание в Сураж ушел с двумя партизанами. По пути убил их и сдался немцам. Под прикрытием работал поваром районной полиции. В Сураже женился на женщине с уголовным прошлым. Волконский действовал на территории Суражского, Клинцовского и Новозыбковского районов.
  Детальная характеристика Волконского приводится в справке начальника Клинцовского ГО-МГБ подполковника Лазунова от 18 августа 1949 года «О существовавшем немецком контрразведывательном органе Абвергруппа № 315 в период оккупации Клинцовского района»:
  «В городе Клинцы всю контрразведывательную работу "Абвергруппы № 315" возглавил штатный агент-вербовщик Волконский, он же Балакирев, он же Коротченко Леонид Васильевич, 1918 года рождения, уроженец города Пинска, БССР, русский, образование высшее. Проживал в городе Клинцы. Разыскивается по всесоюзному розыску. Волконский в город Клинцы прибыл в июне 1942 года под видом калькулятора столовых, а затем инженера суконного треста для создания мнимого партизанского отряда, вовлекая советски настроенных лиц. Среди указанных лиц Волконский производил вербовку агентуры. В результате активной провокационной деятельности Волконского в мае-июне месяцах 1943 года происходили массовые аресты рабочих и интеллигенции в городе Клинцы, где было арестовано около 160 человек. До прибытия в Клинцы Волконский по заданию немецких контрразведывательных органов, также находился в городе Сураже, где посредством его провокационной деятельности было арестовано 37 человек».

  Анонимная справка, которая имеется в Суражском краеведческом музее, дополняет рассказ о провокаторе: «Волконский... часто переходил из отряда в отряд. Имел значительные связи среди жителей деревень и прислужников фашистов. Пытался внедриться в агентурную сеть спецотряда «Вперёд». Среди связных разведчиков были провалы, связанные с людьми-агентами Волконского. В начале 1943 года перешёл в отряд «Вперёд». Служил в одном подразделении с Романцовой. Он потерял доверие партизан, ему запретили отлучаться из отряда. Командир группы сказал, что его надо шлёпнуть. Почувствовав недоброе, Волконский сдается полицейскому посту в селе Далисичи. Романцова видела его в городе в гестаповской форме с собакой. Почему он не арестовал её, стала загадкой». Странная загадка, если ключ к ней спрятан в самом названии этого анонимного произведения размером в страничку «О Волконском Иване Ивановиче, двойном агенте партизан и гестапо».

  Наташа Бердникова могла быть откровенной с матерью Нины Мехедовой после совместного приключения на дорогах эвакуации в августе 1941 года, но никогда не посвящала в свои дела собственных родителей. Этим можно объяснить появление строк, несколько озадачивающих постороннего читателя в воспоминаниях ее отца Григория Ивановича, написанных уже после смерти младшей дочери в послевоенном Подмосковье:
  «Наташину кличку «Волконский» (кажется, Ив. Ив.) узнали случайно. Как-то весной заходит женщина и спрашивает Наташу. Та была на работе. М.П. (жена Мария Петровна – Н.И.) стала расспрашивать, откуда гостья. Оказалось из Лубенек. Узнав, что она говорит с матерью Наташи, попросила передать ей письмо, которое было адресовано Волконскому. Для М.П. показалось это подозрительно, и она спрятала конверт в кладовке. Как только Наташа пришла на обед, М.П. отдала ей это письмо. Она спросила: «Ты уже прочитала?» Но мать не думала читать, до того ее поразило имя Волконского».
  Человек под фамилией Волконский, как видится, реально мог быть двойным агентом: ведь он не выдал Романцову и, как выясняется, через Наташу Бердникову поддерживал письменную связь с командиром бригады «Вперед» Павлом Шемякиным. Не исключается, что информация для 4-го управления НКВД-НКГБ СССР о Гомельской разведшколе абвера была добыта не без его участия как штатного, с немалыми полномочиями, сотрудника этой специальной службы. Побег Волконского из партизанского отряда вполне мог быть инсценировкой.

  Подобные метаморфозы, кстати, переживет один из руководителей Волконского по Абвергруппе -315 в Гомеле зондерфюрер Курт Гартман. В августе 1944 года он окажется на территории Польши. От него советская разведка узнает о минировании Кракова и при его деятельном содействии советские парашютисты спасут город. Гартман станет прототипом одного из героев книги Юлиана Семенова и телесериала шестидесятых годов  прошлого  столетия "Майор Вихрь".
  Агентура абвера в Сураже по уровню профессиональной подготовки превосходила ту, чем располагала ГФП. Абвергруппа-315 имела до 40 штатных агентов из числа перевербованных советских разведчиков, русских полицейских и служащих оккупационной власти.

  Суражское подразделение ГФП-729 являлось исполнительным органом немецкой комендатуры, сформированной из сотрудников СД. С переподчинением его с января 1942 года Главному управлению имперской безопасности оно продолжало координировать свою работу с разведкой и контрразведкой вермахта. Без предварительного согласования с командованием 221-й охранной дивизии в Гомеле и сотрудником абвера разведывательного отдела 1Ц (нем.1С) в штабе командующего 2-й германской танковой армии в Орле, штабом тылового района Корюк-532 в Брянске отделение №3 ГФП-729 в Сураже было не вправе проводить аресты и казни.
  Последнее обстоятельство заставляет говорить о том, что аресты подпольщиков в июле 1943 года здесь были подготовлены заранее и проведены совместными силами абвера, СД, тайной полевой полиции и русской команды полиции СД, переданной в подчинение ГФП-729.

  Поводы для проведения карательных акций подобного масштаба должны были быть достаточно серьезными. Предполагая, сколько времени заняли бы их предварительное согласование в немецких инстанциях, накопление и инструктажи приданных сил, подготовка тюремных камер для новых арестантов, то аресты как жесткие ответные действия немцев могли последовать за событиями на фронте или действиями партизан и подпольщиков во второй декаде июля 1943 года.

  Относительно большое число медицинских работников среди арестованных подпольщиков невольно заставляет внимательно отнестись к сведениям из краеведческих изданий Михаила Лежнева «Суражское подполье», «Сороковые роковые» и «Земля Суражская», которое подготовлено в соавторстве с Сергеем Стешцом, о роли медицинского персонала в совместной операции партизан и подпольщиков.
На 12 июля 1943 года спецгруппой НКВД-НКГБ СССР «Вперед» Павла Шемякина и 5-й Клетнянской партизанской бригадой Александра Еремина якобы готовилось нападение на немецкий гарнизон Суража. Перед атакой подпольщица Ксения Станкевич должна была отравить пищу в немецкой столовой, в которую была превращена бывшая столовая средней школы №1, для сотрудников комендатуры и военнослужащих СД. В больнице, аптеке и ветеринарной лаборатории для этой цели были подобраны яды. Как написал Сергей Стешец в одном из очерков серии «Говорящие из огня», яд от врачей для Ксении Станкевич передали Нина Мехедова с Наташей Бердниковой. Но в последний момент Москва (следует понимать 4-е Управление НКВД-НКГБ СССР – Н.И.) отменила операцию якобы из опасения, что затем последует неминуемая расправа с мирным населением.

  Могли ли немцы узнать о том, что они подвергались смертельной опасности? Вполне, вероятно. Сейчас в интернете после начала реализации в 2011 году Российско-германского проекта по оцифровке германских документов в архивах Российской Федерации можно получить доступ к документам разведывательного отдела 1Ц (нем.1С) группы армий Центр. Судя по разделу «Бандиты» суточных сводок, технические возможности прослушивания радиоэфира давали немцам представление о том, каким самолетом, в какое время и для какой партизанской бригады с указанием фамилии ее командира будет доставлен конкретный груз. Из радиоперехвата немцам были известны даже особенности расположения сигнальных костров на партизанских аэродромах на каждый вылет ночной авиации.

  Однако сведения о согласовании партизанского штурма Суража с предварительным отравлением части немецкого гарнизона в материалах немецкого разведотдела 1Ц отсутствуют.
  По запросу в Центральный архив ФСБ России о том, насколько соответствовали действительности сведения о планируемом нападении объединенных сил партизанских отрядов на фашистский гарнизон в Сураже 12 июля 1943 года после предварительного отравления подпольщиками пищи в немецкой столовой, ответ мне был предельно лаконичен: «Проведенной проверкой по документальным материалам диверсионно-разведывательной группы НКВД-НКГБ СССР «Вперед» интересующих сведений не выявлено».

  Поводом для арестов подпольщиков могла стать ситуация с 604-м Восточным батальоном. После перехода 3-й роты, которая дислоцировалась в Мглине, в лес к партизанам с вооружением и практически в полном составе и до начала карательной операции «Помощь соседу (Nachbarhilfe)» немецкому командованию не удалось восстановить боеспособность добровольческого батальона. Для блокировки клетнянских лесов батальон был придан снятой с фронта 98-й пехотной дивизии и 707-й пехотной дивизии вермахта, что еще ни разу не участвовала в боях с Красной Армией, но была печально известна массовыми расстрелами мирного населения в Польше и Белоруссии.
  Немцы преследовали специальные отряды НКВД-НКГБ СССР «Славный», «Вперед» и группу Кривенченко, незадолго до немецкой блокады успевшие покинуть свои базы у Мамаевки. Однажды ночью, как напишет об этом в своем дневнике начальник штаба «Славного» Михаил Оборотов, они напали на немцев в деревне Бароньки Костюковичского района. В ходе короткого боя 37 солдат 604-го Восточного батальона перешли на сторону лесных отрядов чекистов, остальные, дождавшись утра, самовольно покинули позиции и вернулись в Сураж без командира батальона и его штаба, которые остались в Хотимске. В это время местные подпольщики усилили свое воздействие на добровольческий батальон, ожидавший своего расформирования.

  Тогда и произойдет история, которая также найдет место в краеведческих изданиях, много позже будет дополнена Адой Степановной Честковой, младшей сестрой Нины Мехедовой.
  Свое письмо в адрес редактора газеты «Восход» она назвала наиболее существенным уточнением к опубликованному в сентябре 1993 года в нескольких номерах историческому очерку Михаила Лежнева «Суражское подполье». О себе бывшая подпольщица пишет в третьем лице, вероятно, в стремлении облегчить работу автора очерка  для корректировки текста:   

  «Младшая сестра Нины Ада, окончившая до войны семь классов, работала при оккупации от биржи на черновых работах без оплаты труда. Последнее время работала на переборке картофеля в подвалах педучилища, в зданиях которого размещались власовцы.
  Несколько раз, когда Ада выходила из подвала на несколько минут подышать, подходил власовец, старался вступить в разговор. Назвал себя Виталием Орловым. Мать живёт в Брянске, врач. Читал газету, где говорилось о партизанах. Ада сказала, что газет не читает и этим не интересуется. Тогда он спросил, нет ли у нас знакомых девушек старшего возраста, какая у нее семья.
  Узнав, что есть сестра старше, спросил, нельзя ли с ней познакомиться. Ответ был: «Не знаю, захочет ли она знакомиться». Дома Ада передала этот разговор своей маме.
  В это время участились переходы власовцев к партизанам, поэтому, вполне вероятно, могло быть желание Орлова уйти к партизанам, тем более что наступление наших войск уже чувствовалось близко. А из отряда также было указание больше уводить власовцев в отряд. Дома с мамой обсудили, как быть. Наташи Бердниковой в городе уже не было, к партизанам Нина пойти (за советом) не могла, а взять на себе решение пойти на связь с Орловым она не имела права.
  Нина решила пойти к Ксении Станкевич. С Ксенией было решено пойти на связь с Орловым, но при первой встрече ничего ему не обещать. После встречи с Орловым Нина опять была у Ксении, с которой они разработали план дальнейших действий Нины.
  Когда Нина ушла на следующее свидание с Орловым, домой она не вернулась».

  Михаил Лежнев рассказу Ады в последующих изданиях придал элементы художественной выразительности. Например, коварство вражеского агента Орлова усилено наделением его привлекательными для девушек внешними чертами: в книжном варианте очерка «Суражское подполье» перед Адой предстает «голубоглазый красавец», в книге «Сороковые роковые» – «интересный парень, высокий, стройный, белокурый».

  Между тем без внимания остались некоторые противоречивые детали повествования. Так, в объяснение, почему Нина Мехедова перед первой встречей с Орловым обратилась за советом не к руководителям подпольной комсомольско-молодежной организации, а к Ксении Станкевич в последнем издании указывается, что на тот момент «не было уже ни Лени Малюченко, ни Наташи Бердниковой, ни Владика Войткевича. Руководящее звено подпольной группы было полностью ликвидировано. Не с кем было посоветоваться, поэтому Нина пошла к Станкевич Ксении: тогда ей было 27 лет, имела большой жизненный опыт».

  Возможно, в подтверждение подобного течения событий история ареста Нины Мехедовой наряду с рассказом о задержании сестер Ксении и Надежды Станкевич помещена в главе «Подошел и их черед» после изложения событий 27 июля, когда немецкие оккупанты нанесли по подполью основной удар. О дате ареста Нины там ничего не сказано, но дважды отмечено, что сестры Станкевич были арестованы вечером 30-го числа. Между тем уже через шесть страниц, в следующей главе, приводятся воспоминания Меланьи Васильевны Мехедовой о том, как была арестована ее дочь Нина. Произошло это в 6 часов вечера 23 июля.
  Слова матери подтверждает донесение Нины, обнаруженное после войны при разборке старого сарая. Последнюю запись о движении немецких поездов через железнодорожную станцию Сураж девушка сделала именно в этот день, 23 июля, когда в 16 часов в сторону Унечи проследовал состав с живой силой противника. Девушка, прежде чем пойти на встречу с Орловым, тщательно спрятала листок со своими записями, явно предполагая, что тот может оказаться вражеским агентом, и в ее доме в этом случае немцы обязательно проведут обыск.


  Какие были аргументы у Ксении Станкевич, чтобы отвлечь Нину Мехедову от ее основного задания и без предварительной подготовки включить ее в сферу подпольной работы на другом объекте? Кроме требований из леса скорейших результатов по реализации распоряжения начальника Центрального штаба партизанского движения  П.К.Пономаренко от 9 июля 1943 года о борьбе с формированиями «власовцев», что-либо иное назвать сложно.
  Невольно возникает предположение, что автор «Сороковых роковых» находился в плену по-прежнему довлевшего в послевоенном Сураже мнения «Кого первого немцы арестовали, тот и выдал остальных товарищей по подполью» и по-своему оберегал Нину Мехедову от злого навета. Место первого арестанта осталось за партизанским связным Белым.

  Начальник штаба отряда специального назначения НКВД-НКГБ СССР «Славный» Михаил Оборотов в дневнике боевых действиях отступил от строгого стиля в строках о преобладающих настроениях среди жителей Жирятинского, Клетнянского, Мглинского и Суражского районов того времени: «Весна 1943 г. была какая-то радостная, предвещающая большие победы как на фронте, так и в тылу врага. Произошел большой перелом, население неудержимым потоком шло в партизанские отряды и окончательно уверовало в нашу победу. Колеблющихся оставалось мало, были наши друзья и очень небольшое число открытых врагов партизан и Советской власти».
  Лето 1943 года укрепляло веру в победу советского оружия. 12 июля, в день, когда в ставке Гитлера планировалось завершить свою масштабную операцию «Цитадель», состоялось крупнейшее в истории танковое сражение под Прохоровкой и наступление немцев окончательно захлебнулось. Верховный Главнокомандующий Вооруженными силами Советского Союза Иосиф Сталин 24 июля 1943 года издает приказ «О срыве июльского наступления немецких войск» и объявляет благодарность всем бойцам, командирам и политработникам за отличные боевые действия.
  Можно предположить, что в какой-то момент ликование суражских подпольщиков было сопряжено с нарушением правил конспирации.

  Михаил Лежнев в краеведческом издании «Сороковые роковые» приводит рассказ разведчицы Марии Романцовой, как фашистами был схвачен Владлен Войткевич: «В городе у теперешнего универмага, немцы вывешивали карту, на которой обозначалась линия фронта. У карты стоял М.. Подошел Владик. Он был в таком приподнятом настроении, что не смог даже скрыть своей радости, и обратился к М.: «Ты веришь этой линии фронта?» Тот ответил, верю. Владик хлопнул его по плечу и говорит: «Эх ты, старина, бои – не под Орлом, а идут уличные бои в Брянске». М. сразу пошел в гестапо и спрашивает там: «Почему Войткевич знает, где линия фронта, а я не знаю?» И рассказал о своем разговоре. После этого Владик и был арестован».
  Содержание разговора у немецкой карты не могло быть таким. Владлен Войткевич, который ежедневно прослушивал сводки Совинформбюро, должен был знать: в то время Красная Армия вела бои лишь на подступах к Орлу. Этот город будет освобожден от гитлеровских оккупантов 5 августа, Брянск и Бежица –17 сентября. Владлена же арестуют до этих событий.

  Не исключается вероятность и того, что аресты были осуществлены в один день после обобщения и реализации немцами разрозненной информации своих осведомителей. Поторопили неудачи на фронтах.
  Недооценкой врага можно посчитать слова идеологического работника Суражского райкома партии Валентина Андреевича Завадского на уже упомянутой научно-практической конференции в 1968 году о том, что «из-за предательства фашистских прислужников оккупантам удалось раскрыть Суражское подполье». Неловкая в смысловом плане фраза: если «фашистскими прислужниками оккупантам» считать уже состоявшихся изменников Родины, то она, эта фраза может пониматься не иначе как предательство предателей.

  «Предатели из предателей», в немецких агентурных документах назывались А-персонами (А-Personen) или платными тайными агентами на постоянной основе, Фау-людьми (V-M;nner) или тайными осведомителями, с которыми строились доверительные отношения (Vertrauensverh;ltnisse). В Краснодоне, по данным газет «Московский комсомолец» и «Совершенно секретно», после войны были осуждены шестнадцать местных жителей, которые сотрудничали с немецкими спецслужбами.
  В краеведческих материалах, старых публикациях Суражской газеты, воспоминаниях бывших участников подполья и их родственников названо до двадцати имен подозреваемых в предательстве. По ним проводились проверки, в том числе с участием сотрудников областного аппарата УКГБ. Осуждено восемь тайных агентов абвера, службы безопасности СД и тайной полевой полиции.

  Большой резонанс вызвали выездные заседания военного трибунала войск МВД Брянской области, перед которым в июне-июле 1948 года предстала Мария Титовна Хайкова. До войны и во время немецкой оккупации она работала преподавателем химии, биологии и зоологии средней школы. Ее муж младший лейтенант РККА пропал без вести в сентябре 1941 года в боях при обороне Одессы.
  В феврале 1943 года она была завербована офицером ГФП-729 Эрвином Трайрером. В Справке по архивно-следственному делу, которую составил все тот же сотрудник госбезопасности майор Попков из Унечи 25 января 1966 года, отмечается: «Имея обширные связи среди учителей города Суража и учащихся старших классов, Хайкова получала информацию и сообщала в гестапо данные о советских патриотах».

  На очной ставке с Хайковой немец-палач Трайрер – он участвовал в допросах и расстрелах подпольщиков – сказал под запись в протоколе: «Хайкова являлась агентом гестапо, задания выполняла хорошо, выявляла лиц, связанных с партизанами, и лиц, распространивших антигерманские листовки. По ее донесениям было арестовано 10-12 человек, а из них было расстреляно не менее 6. Помню, по ее донесениям была арестована и расстреляна Лисковец».

  Хайкова оказалась причастной к аресту четырнадцатилетнего связного 5-й Клетнянской партизанской бригады Лени Литвякова. На заседании военного трибунала вспомнили, как связная партизанской бригады «Вперед» Е.М. Павлюченко в кругу товарищей по подполью, чтобы развеять подозрения в отношении Хайковой, одобрительно отзывалась о ней: навещает, мол, своих учеников, поддерживает их в борьбе с врагом – недавно вот была в доме Бердниковых. Доверчивая Евдокия Михайловна вскоре сама станет жертвой Хайковой. Должна была пострадать Наташа Бердникова, но подпольщицу в последний момент успел предупредить Евгений Клочко, и ей удалось уйти в лес.

  Военным трибуналом войск МВД Брянской области Хайкова была осуждена на 25 лет исправительно-трудовых лагерей. Статья 58-1а. «Измена Родине» предполагала расстрел, но смертная казнь в СССР с мая 1947 года была отменена. Уже в 1950 году смертная казнь вновь появится в Уголовном Кодексе РСФСР, чтобы покарать внутренних врагов по «Ленинградскому делу».

  Аресты патриотов и их семей осуществлялись в Суражском районе на всем протяжении немецкой оккупации: фашисты расстреляли и замучили  почти две тысячи мирных жителей. Массовый арест подпольщиков и их связных с партизанскими отрядами в конце июля 1943 года в краеведческой и мемуарной литературе представлен как одномоментный разгром Суражского подполья. Между тем подобное заключение при сопоставлении его с разрозненными эпизодами повествований тех же самых авторов, архивными материалами комиссии Брянского обкома КПСС, осенью 1974 года решавшей судьбу Суражского подполья, не является документально выверенным.

  В очерке «Суражское подполье» Михаил Лежнев трагическим для подпольщиков посчитает день 28 июля 1943 года. В доме Пантелея Ивановича Кохана на рассвете будут арестованы Ольга Кохан, Лида, Кохан,
Вера Мехедова, Надя Подколодная, а также хозяин дома, его родственник Пискунов Анисим Акумович с дочкой Надей, Коля Кохан. В тот же день рано утром арестуют Владлена Войткевича и его мать Наталью Михайловну Шубабко. Накануне вечером юноша вместе со своей тетей Валентиной Михайловной Ржавской в ее саду на участке, что располагался через улицу напротив, закопают радиоприемник, гектограф и гранаты. Это произойдет на глазах Азы Знаменской (Ржавской), двоюродной сестры Владлена, воспоминания которой в октябре 1967 года запишет Тамара Степановна Мехедова.

  Через десять лет Михаил Лежнев в своем краеведческом издании «Сороковые роковые», ссылаясь на воспоминания Надежды Шалатоновой, сестры казненной фашистами Веры Мехедовой, дату массового ареста сместит на день раньше. Владлена Войткевича фашисты схватят якобы 27 июля. Но в этой же книге, в главе, содержание которой составит рассказ Марии Романцовой, оно, время ареста Владлена и его матери останется прежним, 28 июля.
  И ведь правыми окажутся все – Мария Романцова, Аза Знаменская (Ржавская), Надежда Шалатонова: действительно 27 июля были арестованы молодые подпольщицы, кто был внедрен в хозяйственную обслугу 604-го Восточного батальона и разоблачен агентом абвера Орловым, а также остальные комсомолки из подпольной группы Ольги Пискуновой после их оперативной разработки предполагаемым агентом абвера Копацким.

  В августе 1965 года в Барановичах сотрудником УКГБ по Брестской области капитаном Ждановым был опрошен плотник местного стройуправления Иван Черник. До войны тот жил в российском Сураже на реке Ипуть. Во время немецкой оккупации 16 декабря 1942 года, когда ему исполнилось семнадцать лет, поступил на службу в местную тюрьму и, по его словам, находился там до 10 сентября 1943 года. После прихода Красной Армии был осужден на 25 лет исправительно-трудовых лагерей. По амнистии, объявленной Указом Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года, от наказания тогда освобождались немецкие военнопленные, а также их пособники на оккупированных территориях. Под полную «амнистию Никиты Хрущева» Черник не попал, но срок заключения был сокращен наполовину.
  Черник служил счетоводом, и его первой обязанностью была регистрация тех, кого доставляли в тюрьму. По его словам, «10-12 человек, девушек в возрасте от 17 до 20 лет, в том числе Мехедова, содержались в одной камере тюрьмы, и, видимо, были арестованы по одному делу». Черник невольно подтверждает: поводом для ареста могли стать совместная работа подпольщиц по дезорганизации 604-го Восточного батальона («Припять») и их принадлежность к подпольной группе Ольги Кохан. Счетовод особо отметил, что «затем немцы производили арест из числа местной советской молодежи в одиночном порядке».

  Массовая карательная акция против подпольщиков наверняка должна была взбудоражить Сураж. Это обстоятельство объясняет, почему Владлен Войткевич вечером того же дня, 27 июля, на участке родной тети спрячет предметы, что могли послужить уликами при его возможном аресте. Немецкий конвой следующим утром, действительно, придет в дом Натальи Михайловны Шубабко.
  Михаил Лежнев, очевидно, подправляя время ареста семьи Владлена Войткевича, пытался усилить серьезность разовой потери Суражского подполья. Не по этой ли причине краевед в своих повествованиях приводит также имена и других подпольщиков, которые якобы были одновременно со всеми взяты немцами под стражу?
  В очерке «Суражское подполье» в этом ряду названы Антон Васильевич Алексеенко, Петр Васильевич Щербаков, Евгения Владимировна Мамчур и ее сын Владимир Мамчур, медсестеры Зинаида Бабина и Татьяна Зайцева, Варвара Васильевна Гасанова, Нина Бруй. В «Сороковых роковых» практически о тех же самых подпольщиках и в прежней последовательности говорит Надежда Архиповна Шалатонова, сестра расстрелянной Веры Мехедовой. Список является неполным, завершается неопределенным обобщением «и многие другие». Заключительной вывод не лишен категоричности: «В основном все подпольщики арестованы были в одно и то же время, 27 июля, на рассвете, в 4 часа утра».
  Но так ли это произошло на самом деле?

  Ветфельдшер Антон Васильевич Алексеенко был схвачен немцами 15 июня 1943 года по доносу соседки Кругликовой. Эту дату ареста приводит сам Михаил Лежнев на страницах двенадцатой главы «Сороковых роковых». Кругликова была осуждена после изгнания немецких оккупантов.
  Петр Васильевич Щербаков был арестован много позже. По данным архива Западного штаба партизанского движения, он дал письменное согласие на сотрудничество с советской разведкой в качестве постоянного агента 7 сентября 1943 года. Как следует из отчета группы тайной полевой полиции ГФП-729 за сентябрь 1943 года, размещенного недавно на сайте «Брянские партизаны 1941-1945», патриота якобы выдала на допросе Прасковья Р., арестованная в Сураже 11 сентября. В немецком документе женщина представлена как связная, вербовавшая осведомителей для «бандгруппы Ерёмина». Но в Смоленском архиве нет сведений о пребывании Прасковьи Р. в составе 5-й Клетнянской партизанской бригады. Она указана в качестве агента военной разведки Западного фронта. Петр Васильевич Щербаков будет переведен из Суражской тюрьмы в Клинцы, расстрелян 20 сентября. В документах ГФП-729 указано, что Прасковья Р. также была расстреляна. Между тем дальнейшая ее судьба после ареста остается неизвестной.
  Евгения Владимировна Мамчур и ее сын Владимир Афанасьевич Мамчур были арестованы до того, как была схвачена Нина Мехедова. Эти сведения содержатся в представленной осенью 1974 года для комиссии Брянского обкома КПСС справке майора госбезопасности Попкова.
  Медсестра Зинаида Бабина работала фельдшером у Натальи Михайловны Шубабко. Из приобщенной к материалам выездной комиссии Брянского обкома КПСС справки майора госбезопасности Попкова по результатам опроса отца казненной подпольщицы из деревни Грабовки следует, что девушка была связана с партизанским отрядом Еремина, арестована в мае 1943 года. Ивану Ивановичу Бабину указывали на бывшего царского офицера из Суража как на человека, предавшего Зину и врача Шубабко. Но тот вскоре умер. В Суражской тюрьме дочь содержалась четыре месяца и была расстреляна вместе с другими подпольщиками.
  Татьяна Семеновна Зайцева из деревни Иржач была арестована немцами 13 марта 1943 года после того, как в соседнем селе при выполнении задания был схвачен и вскоре расстрелян ее муж, партизанский связной, бывший председатель сельского совета, коммунист Косьян Федорович Зайцев. Эти обстоятельства изложены в воспоминаниях родственников Зайцевых, что хранятся в фондах Суражского краеведческого музея.
  Для установления времени ареста Нины Бруй и Варвары Васильевны Гасановой значение имеет содержание приобщенной к материалам комиссии Брянского обкома КПСС справки по архивно-следственному делу на тайного агента ГФП-729 учительницу Хайкову. Допрошенная в качестве свидетеля Нина Бруй 23 июля 1948 года подтвердила, что была арестована немцами в начале августа, дважды допрашивалась и была отпущена домой.
  Гасанова Варвара Васильевна в августе 1943 года также оставалась на свободе. Юный связной отряда НКВД-НКГБ СССР Леня Литвяков принес ей письмо от Натальи Бердниковой для последующей передачи Хайковой послания из леса. Подозревая бывшую учительницу в тайном сотрудничестве с немцами, Гасанова попросила подпольщицу Антонину Лисковец отнести Хайковой письмо Бердниковой. 9 августа после встречи с Хайковой Антонина Лисковец, а затем и Леня Литвяков были арестованы, казнены в сентябре в Клинцовской тюрьме.

  Провал группы подпольщиков, связанных совместной работой на вражеском объекте, который представлял собой место дислокации командования, штабной роты и 1-й роты 604-го Восточного батальона («Припять»), стал результатом операции с участием тайных агентов абвера. Недостаточно доказательное расширение массовости ареста подпольщиков в краеведческой литературе с указанием, что он был произведен в одно и то же время, несомненно, затрудняет поиск действительных причин провала. Усилия концентрируются на установлении роковой фигуры предателя, хорошо осведомленного обо всей подпольной сети Суража. Без должного внимания остаются допросы разоблаченных немецких пособников и агентов, которые после войны предстали перед военным трибуналом по отдельным преступным эпизодам.

  Судя по показаниям свидетелей в деле Хайковой, завербованной тайной полевой полиции в 1943 году, имеются веские основания подозревать ее в причастности к аресту Леонида Малюченко в начале лета, подготовке ареста Натальи Бердниковой в первые июльские дни, аресте 28 июля Владлена Войткевича и Натальи Михайловны Шубабко. Эти подпольщики вполне вписываются в число жертв Хайковой, о чем на очной ставке с ней говорил немецкий палач Трайрер.
  Хайкова чуть ли не в открытую охотилась на юных подпольщиков. Она имела представление, чем они занимались, и в этом ей невольно помогали рассказы ее подруги Анны Бруй, также бывшей школьной учительницы, о своей дочери Нине.

  Наталья Бердникова на допросе у следователя 23 июня 1948 года отметила:  «О моей связи с партизанами знала только Нина Бруй, а через неё, очевидно, знала её мать, Бруй Анна Николаевна. О своей связи с партизанами я Хайковой не говорила, но она сама в разговорах косвенными вопросами пыталась это узнать».
  Через месяц по делу Хайковой к следователю была вызвана Нина Бруй. Она рассказала, какой подпольной работой занимались Владлен Войткевич, Леонид Малюченко, Наташа Бердникова и о своей помощи подруге в распространении листовок. «Об этом я никому не рассказывала, – запишет в протоколе следователь слова Нины, – но моя мать, Бруй Анна Николаевна, знала». Нина не скроет, что о роде занятий ребят также догадывалась и Хайкова, так как она часто при своих неожиданных визитах в дом Бердниковых видела там Войткевича.
  Мать и дочь Бруй поплатились за свою доверчивость к Хайковой: в августе обе были арестованы и помещены в Суражскую тюрьму. Правда, через две недели немцы отпустили их домой.



На снимках юные подпольщицы из группы Ольги Кохан (слева направо): Ольга Кохан, Лидия Кохан, Зоя Коржукова, Надежда Подколодная.