Марфа

Это декабрьская история.
И расскажу я её впервые тоже в декабре.
И вот, как оно всё.

Погожим декабрьским утром, посреди каких-то фантасмагорических историй в цвете выныриваю из сонного царства в действительность и не помню ни единого моментика красочной палитры удивительных сновидений.
Ну надо же!
Обычно хоть что-то остаётся в памяти, а тут – ничего, кроме ярких цветастых вспышек.
Но настроение приподнятое и какое-то торжественное, что ли. Философское снисхождение ко всему, чтобы ни произошло.
Странно.
Оптимизм здорового скепсиса – такой каламбур напрашивается.
Абракадабра, удивительно точно отображающая состояние ума и сердца.
Потягиваюсь, поскрипываю, потрескиваю всем своим кибернетическим организмом.
А что вы хотели?
Вставок-то всевозможных, титановых, циркониевых, керамических, золотых, серебряных и т.д., и т.п. столько, что уже пора подумать и о вечном двигателе для них. Вмонтировать какой-нибудь портативный термоядерный реактор вместо сердца и айда-пошёл!
Шучу, хе-хе…
Говорю же, настроение приподнятое.
Завариваю кофейку да под ароматный напиток намереваюсь плавно переходить к созерцанию экзистенциальных истин, осаждающих снаружи мой уютный домашний мирок.
Одна из наиболее приятных стадий утреннего ритуала.
Особенно, когда снаружи явно менее привлекательно чем изнутри.
Как раз такой промозглый натюрморт нам сегодня и прогнозируется.
И горячий напиток из свежесмолотого кофейного зерна крутой обжарки – самое то под текущий момент.
Что же у нас нынче за окошком декабрьским?
О!
А за окном – соседка!
Бабулька на восьмом десятке лет.
Вот тебе раз! Собрался о пейзажах декабрьских пофилософствовать, а тут – на тебе.
Машет, чего-то. Что за новости? Пойду, гляну.
- Что за дела, Евдокия?
- Айда-ка!
-Куда?
- Айда, не спрашивай!
Ну, айда так айда. Я человек заводной. Только позови.
Шагаем молча. Косточками параллельно лязгаем да постукиваем, аки две древние мумии.
Гляжу направление вырисовывается. К Марфиному дому двигаем.
Марфа – ещё одна соседка была. Старушка верующая, богомольная, в хоре церковном пела. Ныне покойная. При жизни любила беседовать со мной на всевозможные жизненные и религиозные темы. Дождётся, бывало, как я с работы иду и зазывает к себе на чай да беседу. А я и не отказывался. Марфа такую жизнь повидала! Кладезь информации, какую и не сыщешь нигде.
И вот, чайку нальёт мне и примется рассказывать про жизнь свою и веру да вперемешку с чудесами и житием святых. А я из чашечки отхлёбываю да слушаю, за что, видать Марфа меня и привечала. Другие-то и не слушали, да ещё и насмехались. Не понимали её.
А самое главное – уголком своим молельным хвасталась она. Каждое обновление мне демонстрировала.
А уголок этот, комнатка в сенцах отгороженная действительно меня поражала! И красотой, и необычностью убранства, теплом, уютом и атмосферой особенной, намоленной, и ароматом, и светом, и, главное, любовью и заботой хозяйки своей.
Там у неё целый иконостас был. И всяческой церковной утвари полным-полно. Да так всё расставлено, развешано, расположено гармонично, что прямо-таки единым произведением искусства казалось. Любовался я от души. И Марфа чувствовала искренность мою. И это радовало её.
Вот так мы и общались пока не померла старушка. Возраст-то почтенный, под девяносто уже было. Но до последнего шустренькая, подвижная была, надо сказать справедливости ради. Нынешней молодежи до такой активности не дотянуться.
Умерла она во сне от инсульта.
Похоронили. Дом осиротел.
Больше я туда не ходил.
И вот привела соседка к дому этому, опустевшему.
Во дворе, гляжу, ещё одна соседка с нашей улицы. Тоже старушонка верующая, церковная. Глазищи – как блюдца то ли от испуга, то ли от удивления.
Чую, что-то из ряда вон выходящее. Ох уж, старушонки эти! Чисто дети. Преклонного возраста.
- Вы чего? - спрашиваю.
- Ну, ты это, иди.
И на дом мне показывают.
-А вы?
-А мы тут постоим.
Говорю же, чисто дети!
Ладно, иду.
По крылечку поднимаюсь, чую дом холодный, пустой. Марфы-то нет.
Дела.
Начинаю догадываться.
Не по себе маленько стало.
Я уже и раньше в общем и целом догадался, куда соседки меня подталкивают, а теперь и вовсе понял ясно. Видать разнюхали что-то, что меня касается. Я ведь и им, и всей деревне про Марфу столько хорошего наговорил. И про веру её, и про жизнь, и про иконостас, и про красоту, и святой её называл, а они только хихикали да пальцем у виска крутили.
Для всех она из прошлой жизни старушонка с приветом. Да ещё и с характером своим староверческим. А им же всех под себя надо переделать. В общем, доставалось ей. Причём, в буквальном смысле. Однажды в местной церквушке она так с деревенскими сцепилась на почве каких-то религиозных разногласий, что они её библией тяжеленой двинули по голове. Может, и двинули-то легонько, но много ли надо старушонке мизерной да в преклонном возрасте. Две недели в неврологии пролежала. Но осталась при своих принципах. И со своими святыми. Добрейший и милейший человечек, а каким непримиримым может быть!
Заступался за Марфу, как мог. И делал это искренне, по зову сердца. Разглядел в ней мир какой-то необычный. И доброту душевную, и к красоте стремление.
И вот стою перед молельным уголочком её и думаю, входить не входить?
Войду, конечно же.
И не из-за того, что соседки подталкивают, а теперь уже по своей воле. Возможно, думаю зря не приходил. Может, соседки этим и пытаются укорить. Что же ты, мол, забыл святую свою сразу, как только умерла.
В общем открываю дверь и шагаю в каморку.
Что произошло понять не могу.
То ли глаза зажмурил, что со мной вряд ли возможно, не из робких я, то ли провалился куда, судя по ощущениям полёта.
Но ничего. Не улетел никуда. Видимо, голова слегка закружилась.
Очнулся в каморке, посреди света.
Яркого. Не жёлтого, не белого, а что-то среднее между ними да с едва-едва приметным мерцанием с блёстками золотыми, серебряными.
Воздух, жемчужный, перламутровый с ароматом ладана чистого без примесей, лёгким.
И пение. Ангельское, многоголосое, а ‘капельное, без какого-либо музыкального сопровождения.
Весь иконостас переливается оттенками золотыми от тёмного до светлого.
У всех икон, у всех ликов глаза – живые!
А за глазами – миры!
Звёздные и земные. Показалось.
Но, приглядевшись вижу, не миры это – Царство!
Не картинное – настоящее, Небесное!
И понимаю, всё вокруг, в каморке в этой – настоящее.
Здесь и сейчас данное.
А за пределами – призрачно всё, иллюзорно.
Смотрю на огонёчки свечей и понимаю, что нет их здесь огонёчков этих – а горят!
Горят свечи по-настоящему вот здесь и сейчас в каморочке этой, а в мире, который тоже здесь же и сейчас – не горят!
Как будто, кто-то в том мире действительном живёт, а на этот мир, как на мёртвый смотрит. И мы тут мертвецы все и мир наш мёртвый, такой, как я в этом пустом доме обнаружил, пока в каморку не вошёл.
Вижу вот это всё одновременно и там, и тут, но себя не теряю.
Чую, ноги остолбенели, а рука машинально шапку с головы стягивает, как будто и не я это вовсе делаю.
Вдруг ловлю себя на мысли, что прошу оставить меня здесь навсегда, навечно. Не хочу обратно в мир мёртвый.
Удивляюсь, сознанием-то не просил, но просьба моя, точно знаю, значит другой какой-то я просил. Чудеса!
Но, осознав, просьбу принял, как свою и поддержал уже осмысленно. Слишком велико счастье, сердце наполнившее.
Нет на Земле таких ощущений.
И вдруг голосочек.
Марфа! Узнал я голосочек этот.
- Не время тебе.
Сказала по-доброму так, ласково и погасло всё.
Как вначале, при входе в каморку. Будто выключил меня кто-то, словно лампочку электрическую, потом включил, а теперь опять выключил.
Как вышел – не помню.
Помню только соседок с глазищами еще вдвое больше расширившимися.
Истово крестятся, глядя на меня, как на кладбищенского призрака.
А я так и пошёл вдоль улицы. С головой непокрытой.
Отошёл немного, встал, глаза к небу поднял.

- Господи! Прости нас, грешных!
- Пусть земля будет пухом.


P.S.
Через пару дней соседки всё же рассказали мне, что Марфа приснилась им в ночь перед описанными событиями. Велела меня привести. Перепугались они не на шутку, ибо ничего подобного не было с ними никогда. Да всё так отчётливо, ясно. Ещё и двоим одновременно одно и то же приснилось. Долго они не знали, как поступить, но всё же пошли за мной.
А Марфа теперь поёт голосочком своим ангельским в голове моей. А ‘капелла. Как в церковном хоре пела. То утром поёт, то вечером, а то и во сне. И, чую, жизнь, как-то посветлее становится.
Надо соседок спросить, не поёт ли и им Марфа теперь? Больно уж улыбчивые стали да приветливые. Вся деревня заметила.