Мышль

Женщина сидела в тюрьме сколько себя помнила. А за что – не знала. Впрочем, она не знала даже, что находится в тюрьме, потому что находилась в ней сколько себя помнила и ничего иного не могла себе представить.

Еду выдавали регулярно – иногда она была вкусна, иногда отвратительна, иногда просто сухари. Но камера была с ванной и телевизором, поэтому женщина особо за качество еды не парилась: ведь под интересный фильм хоть подошву съесть можно. А она очень любила что-нибудь погрызть, лёжа в ванне и глядя "какую-нибудь театральную постановку. "Приятное с полезным!" – думала она.

Также в камере была библиотека. Вернее, она была где-то снаружи – но женщина знала, что надо нажать кнопку вызова и сказать в динамик: "Хочу прочесть про то-то и то-то." Через некоторое время из "кормушки" в двери выпадала соответствующая книга. Самую длинные книги, которые женщина прочла, были произведения некоего Александра Дюма, Виктора Гюго и Мориса Дрюона – и она была этим горда: букв там было много, а действия захватывали.

И всё бы было ничего – да в книгах и фильмах рассказывали про детей. И стало ей скучно – вернее, позавидовала она тем, у кого они есть. Захотелось ей впечатлений материнства, ведь об этом почти в каждом произведении было. Несмотря на то, что там разное показывали: там дети иногда и голодали, и умирали, и их даже насиловали и пытали.

Но захотела она испытать счастье материнства, что тут поделаешь.

И вот в один ужасный день почувствовала она в брюхе какое-то шевеление.

Окошко в двери камеры откинуло закрывающую его заслонку и появилась рука с очередной тарелкой.

– Э! Я – беременна! – закричала женщина.

Но это никого не интересовало, кроме неё. Окошко захлопнулось так же как это происходило ежедневно.

Вскоре живот её округлился – а ещё через некоторое время она испытала родовые муки. В результате из неё – как еда из окошечка камеры – выпало нечто.

Нечто напоминало ивритскую букву "йуд": большая головка и длинный хвостик.

Однако женщина никогда не видела ивритских букв. Некоторое время она стояла над ЭТИМ в недоумении, пока ОНО не издало писк. Тогда она взяла неведомую зверушку на руки и сказала:

– Возможно, ты – мышь? Назову тебя Мышль, а по французски это будет Мишель.

Шли дни. Женщина испытывала счастье материнства, любовно гладя своё произведение по спинке. Мышль рос, питаясь объедками, весьма быстро. Вскоре он уже напоминал размерами бобра и научился читать. Телевизор его поначалу заинтересовал, но позже этот интерес пропал. Женщина как-то взяла книгу, которую он изучал. Название гласило – "Рассказы Ляо Чжая о чудесах". Полистала, а там какие-то имена китайские – чёрта с два запомнишь, да всё о каких-то лисах, даосах и буддийских монахах. Она мало что в ней поняла: "Чушь какая… ладно, чем бы дитя не тешилось!" – подумала она и снова села грызть сухари перед экраном.

Тем временем Мышль вырос до размеров крупной хвостатой капибары. Места в камере было немного и им уже было тесновато. Он старался занимать как можно меньше площади – ведь женщине постоянно необходимо было двигаться, она любила активность: постоянно намывала камеру, каждое утро делала зарядку и обожала использовать стоявший в углу орбитрек – тренажер, имитирующий бег по дорожке..

Мышль же продолжал вгрызаться в книжную премудрость. Как-то она заметила название одного чёрного толстого фолианта: "Древо жизни. Книга сновидений. Огурец." Удивившись, заглянула – там были вообще непонятные слова, значки, странные схемы и рисунки каких-то окружностей. Мышль поднял на неё глаза, вздохнул и захлопнул книгу. Разговаривать им было не о чем, потому что когда он открывал рот, у неё начинала болеть голова от его слов, тем более что понимала она из сказанного от силы процентов тридцать. Обсуждать дорамы он отказывался, стойко играя в молчанку.

Прошли годы. Мышль постоянно теперь сидел в противоположном углу – часто с очередной книгой, а в остальное время просто молча с закрытыми глазами. Он ещё больше вымахал в размерах и походил уже на хвостатого шерстистого безрогого носорога, поэтому старался не ходить зря по камере, занимая площадь. Ей иногда становилось не по себе: бог знает, что у него на уме? Ещё пару раз она тайком открывала его книги: "Основы дзэн.", "Практика дзэн" – они принадлежали одному автору, некоему Судзуки. Скукота какая-то, никаких действующих лиц, никакого экшна. Книги о том, как молча сидеть?..

– Ты зря время тратишь! – наконец решила она высказаться. – Займись чем-нибудь полезным.

 Огромная хвостатая капибара внимательно посмотрела на неё из-под густых ресниц:

– А ты уверена, что ты сама-то проводишь время с пользой? И вообще – ты уверена, что время – существует вне относительного восприятия, при отсутствии всякого реального присутствия как субъекта так и объекта?

После такого ответа разговаривать ей с ним сразу расхотелось, тем более что вновь начался приступ мигрени. И она с ещё большим остервенением побежала по орбитреку в неведомую неподвижную даль.

По истечении некоторого срока женщина почувствовала, что конец её близок. Она помолилась (видела в кино, как это делают), легла на шконку и перестала двигаться и дышать. В камеру вошли двое здоровенных горбунов во всём белом, от тапочек до шапочек и в ковидных масках. В очертаниях их горбов угадывались крылья за спиной. Они завернули её в простыню и утащили.

Мышль некоторое время всё так же неподвижно сидел в позе лотоса. Потом открыл глаза, встал и вышел в незапертую дверь. Он давно понял, что она никогда и не была заперта.

  Переступив порог, он увидел огромное зеркало, висящее напротив на коридорной стене, выложенной плитками-сотами, над почему-то стоявшим там умывальником. В нём отражалась лишь открытая дверь их камеры и её внутреннее пространство, но никого смотрящего в зеркало – не было.