Мои армейские друзья

Позвонил бывший армейский сослуживец и сообщил, что в санатории «Ангара» после второго инсульта проходит реабилитацию Шурик. Он был моим соседом по офицерскому общежитию много лет назад, когда я служил в армии. Вторым соседом был Володя, который нынче живёт в Воронеже. Оба они, Шурик и Володя, военные пенсионеры. Поехал в санаторий навестить товарища и по дороге вспоминал, как мы повстречались когда-то и как жили весёлой армейской жизнью, когда были молоды.
С этими ребятами я познакомился много лет назад, когда, будучи выпускником Ленинградского гидрометеорологического института, приехал в Иркутск, чтобы отслужить два года офицером на военном аэродроме. Военная кафедра в моём учебном заведении считалась филиалом академии им. А. Ф. Можайского и давала право считаться метеорологом с высшим военным образованием. На летних сборах перед выпуском парням моего курса присвоили звание лейтенантов и выдали предписания после отпуска отправиться для несения службы в разные регионы страны. Мне выпала карта ехать в Сибирь. В конце лета добрался я до Иркутска и прибыл в штаб армии дальней авиации, чтобы получить направление в часть. В штабе встретил нескольких молодых офицеров, как и я ожидавших решения, куда их направят. Один из них был Володя Ш. Мы познакомились и выяснили, что оба будем служить на аэродроме близ станции Белая. Это оказалось не очень далеко, и мы поехали на электричке к месту службы.
Вышли на маленьком полустанке: недалеко от станции деревня Тайтурка и мимо течёт река Белая. Нам объяснили, что военный городок находится в паре километров через поле и называется посёлком Средним. По тропе мы добрались до гарнизона, и нас устроили в ДОС, что значит «дом офицерского состава». По сути, это было общежитие для молодых офицеров. В комнату к нам с Володей подселили невысокого, скромного на вид паренька Саню: по должности он был «вооружейником», то есть занимался боевой частью самолётов. А Володя отвечал за эксплуатацию двигателей, считался как бы хозяином самолёта. Ну а я, как уже рассказывал раньше, приехал служить в метеослужбе полка. Мы быстро сдружились и прониклись взаимным уважением.
Молодые офицеры, почувствовав свободу после военного училища с казарменным режимом, тут же ударились в праздники. Пили и веселились беззаветно. Я же, проведя пять лет в гражданском институте, хоть и с военной кафедрой, уже нагулялся так основательно, что решил в армии воздержаться какое-то время от спиртного. В студенчестве мы выпивали так обстоятельно, что у меня радужная оболочка глаз потеряла цвет – стала бесцветной и водянистой, а память ухудшилась настолько, что я начал забывать имена однокурсников. Надо было восстановить подсевшее от алкоголя здоровье. Мои соседи покупали много водки, благо у них были хорошие зарплаты (вино считали баловством и бессмысленным напитком), а тратить все деньги можно было на веселье – форма казённая, питание в офицерской столовой бесплатное, поэтому они пили, ходили на танцы, жили свободной сексуальной жизнью. Я же со строгим выражением лица посещал библиотеку, брал книги – стихи, прозу – и читал, а потом глубокомысленно глядел вдаль, рассеяно переводя взгляд на пьяных друзей.
Поначалу они немного обижались, что я такой некомпанейский, предполагая, что я, наверное, давно «п…здячек» не получал, как выразился Шурик, но позже привыкли и не требовали, чтобы я участвовал в банкетах. Даже подтрунивали надо мной из-за стихов. Мол, только студенты и люди не от мира сего читают поэзию. Узнав, что я любитель театра и других искусств, махнули как на собутыльника рукой. У техника Вовки, связанного с разными системами самолёта, была возможность приносить «шпагу» – спиртовой раствор для промывки станции, определяющей встречные самолёты по принципу «свой – чужой». Напиток этот в разное время года имел разную крепость, в зависимости от температурного режима. Летом градусов на десять меньше, чем зимой, но в среднем около 50.
Начало службы было спокойным. От меня много не требовали, пока не войду в строй, то есть не научусь самостоятельно дежурить на «метео», как называли нашу службу на вышке – командном пункте полётов. Форму мне не выдавали, потому что долго не приходил официальный приказ из штаба армии, зарплату не платили – я был такой «полуофицер»: питался в армейской столовой, но носил гражданский костюм. На построении выглядел белой вороной и немного стеснялся своего непонятного статуса. Некоторая тревога нового военного образа жизни не давала мне расслабиться, к тому же я был ещё сильно связан со своей прежней жизнью.
Письма писал каждый день: друзьям, родителям. Когда закончил службу, сосчитал полученные конверты и весьма удивился: всего их оказалось 730, то есть я получал по письму каждый день в течение двух лет. Понятно, что это приходили ответы на мои послания. Значит, я написал примерно столько же, сколько получил. Вовка, похоже, глядя на меня, тоже отправил довольно много посланий своей девушке, жившей в местах его учёбы. Так я пропагандировал в обществе эпистолярный жанр. Иногда мне кажется, что мои самодельные конверты разной величины и формы (однажды смастерил даже круглый конверт и отправил письмо, вклеив в середину исписанную бумажную ленточку с посланием) потрясали почтовую службу страны, потому что в скором времени мне объяснили на почте, что принято официальное постановление о запрете самодельных нестандартных конвертов для пересылки писем. Теперь надо было покупать их в отделении и не мучить службу адресами, написанными по кругу или лесенкой – только в специальных графах: куда и кому.
Дни шли, мы постепенно входили в строй. Внеслужебное время неженатых армейцев пестрило дурацкими конфликтами, попойками и, как выразился когда-то давно о своей воинской жизни декабрист Сергей Волконский, «****овством». На построении каждый день командир полка или замполит песочили молодых офицеров за неблаговидное поведение, но сильно не наказывали. Опытные старшие офицеры знали, что молодые, как только обзаведутся семьёй, тут же прекратят пить и повесничать. Один наш сослуживец Витя объяснил мне смысл необузданного поведения сослуживцев. «Понимаешь», – сказал он, – «молодым надо перебродить, как вину. Когда брожение закончится, тогда и остепенятся». Очень может быть!
Когда Володя и Шурик осознали, что я служу метеорологом, то решили этим пользоваться: для офицеров, работающих на лётном поле, очень важно одеваться по погоде. А как разобрать с раннего утра, холодно будет или жарко? Вот они и решили, что я как профессиональный синоптик могу давать им компетентные прогнозы погоды. Они не могли учесть двух важных вещей. Во-первых: я был хреновый метеоролог (учился плохо на военной кафедре), во-вторых, они не знали, что, по словам Джерома Клапки Джерома: «из всего глупейшего, раздражающего вздора, которым забивают нам голову, едва ли не самое гнусное – это мошенничество, обычно называемое предсказанием погоды…». Поэтому несколько раз попадали из-за моих прогнозов впросак: когда на улице стояла жара, они надевали по моей рекомендации тёплые вещи и обливались весь день потом, когда же я прогнозировал жару и они одевались легко, на аэродроме стоял дикий «дубак» и ребята мёрзли нещадно. Позже они отступились и интересовались формой одежды у более опытных сослуживцев.
Я мог бы дать развёрнутую консультацию по поводу театра, но они её не спрашивали!
Когда пришёл из штаба армии долгожданный приказ, и меня поставили на довольствие, я выразил желание выпить с друзьями по этому поводу, чем поверг их в явное недоумение. «И сколько же взять водки?» – ехидно спросил Володя. «Думаю, бутылок пять хватит», – ответил я. Стоит ли говорить, что мы напились так, что увидевший нас замполит полка подполковник Объедков сделал нам замечание. Мы предложили ему заткнуться либо пообещали, что он получит «люлей», если выражаться культурно. Пока он вызывал подкрепление в виде патруля, мы колобродили на улице, кажется, разбили окно в местной школе, орали какие-то песни, вели себя вызывающе. Позже вступили в конфликт с военным патрулём, отбились и скрылись от него в своём ДОСе. Куда делся Шурик я не помню, но мы с Вовкой устроили в комнате борьбу, и я повредил ему ногу, упав на неё.
Утром, когда мы лежали в своих кроватях, мучаясь жутким похмельем и чувством вины, смутно вспоминая свои «подвиги», в комнату ворвались военные, кажется, это был патруль, от которого мы вечером убежали, с криками: «Вот они! Хватайте их!» Но схватить нас было трудно, потому что стоять на ногах мы не могли. Володя – оттого, что у него была повреждена нога, а я – потому что голова кружилась так сильно, что, пытаясь встать, я падал и при этом меня тошнило. Патрульные покричали-покричали и удалились, не желая переносить нас в комендатуру на руках. Позже на построении замполит делал нам внушение, но немного и польстил, сказав, что мы хоть парни и здоровые (я посчитал это комплиментом), но он нас не испугался. Хотя, думаю, испугался. И в следующий раз будет нам «давать укорот». Что он имел в виду, я не понял, но решил, что в будущем слишком уж буянить не стоит.
После очередной попойки Шурик глядел на меня с жалостью, и я слышал, лёжа в полузабытье, как он скорбно говорил Володе, что они с ним испортили интеллигентного человека (человек этот, видимо, я). «Приехал тихий, скромный, книжки читал. А теперь что: такой же алкаш, как и мы», – сетовал мой сердобольный сосед, абсолютно ничего не зная о моей прежней жизни. Сам Саня пил так, что периодически попадал в больницу с заболеванием, которое называлось «геморрой на почве избыточного употребления алкогольных напитков».
Однажды Шурик, напившись, провожал знакомого на гражданском аэродроме в Иркутске, непонятно как попал в самолёт и улетел в Москву. Когда понял, что самолёт едет по взлётной дорожке, попытался из него выскочить, но смелые стюардессы смогли его скрутить и не допустить открывание дверей. Он кричал, что ему на следующий день надо на службу, что его накажут за прогул и ещё что-то, но было поздно. Он прилетел в столицу с экипажем, который его не бросил, провёл там сутки в гостинице и появился в части с несколько ошарашенным видом. Его, конечно, наказали. Командир полка говорил, что он позорит военную авиацию и что его ждут наряды вне очереди. Шурик вспомнил, как он попал на гражданский борт, это нам с Вовкой понравилось и было воспринято как руководство к действию. В те времена купить билет на самолёт было крайне сложным делом – только по знакомству или отстояв огромную очередь в кассе аэровокзала. Да и то без гарантии, что билеты будут в продаже.
Так что же Саня предложил делать, если необходимо проникнуть в самолёт? В те времена никому в голову не приходило угонять самолёты, а если и случалось такое, то это была редкость неимоверная, не вызывала у аэродромных служб каких-то радикальных действий по защите воздушного транспорта. Тогда и слово-то такое – «террористы» – практически не употреблялось. Заборчик, окружавший лётное поле, был невысокий, нормальному человеку по пояс. Шурик перескочил через эту декоративную оградку и пошёл к самолёту. Все пассажиры уже поднялись на судно, и, увидев бредущего по полю человека, стюардессы стали кричать ему, чтобы он поторапливался и не тормозил движение транспорта. Саня послушался, поднялся по трапу в салон, нашёл товарища, с которым вроде уже простился в аэропорту, стал с ним обниматься и снова прощаться. В это время самолёт стал взлетать. Неугомонный пассажир хотел выйти, но стюардессы встали грудью на защиту двери, и пьяному человеку пришлось сесть на свободное место и лететь в другой город, но на этом его «льготные» путешествия не закончились.
Через некоторое время Вовке потребовалось срочно побывать у родителей в Ачинске. Добираться быстрее всего до его дома можно было на самолёте через Красноярск. Билетов, естественно, в продаже не было. Приехав в уже знакомый иркутский аэропорт, Володя дождался объявления посадки на рейс до Красноярска, перескочил аэропортовский заборчик и пошёл к нужному самолёту. Он взошёл по трапу в толпе пассажиров на борт, отправился в конец салона, сел на свободное место и стал ждать дальнейших событий. Через некоторое время, видимо, сосчитав пассажиров по головам и не поняв, почему их больше, чем в ведомости, бортпроводники стали проверять у граждан наличие билетов. Дойдя до Вована, узнали, что у него никаких проездных документов нет. Очень удивились и поинтересовались, как он сюда попал? Воздушный «заяц» ответил, что вполне сознательно залез в самолёт без билета, потому что купить его не было возможности, но если экипаж тревожит его бесплатный перелёт, то он готов оплатить стоимость билета и даже штраф. Никто денег с него брать не стал, выяснив, что перед ними офицер военно-воздушных сил страны, и даже обслуживали, как и всех – кормили и поили.
Позже я воспользовался таким способом перелёта до города Ленинград, но с меня почему-то стоимость билета взыскали. Наверное, потому что лететь было далеко, и билет стоил приличных денег, а может, внешность моя не внушала доверия, и мне не поверили, что я офицер. Но я всё равно был доволен, что таким способом можно было улететь при необходимости в любую точку страны. Однако радовался я недолго. Пришли времена, когда злодеи стали захватывать самолёты и убивать пассажиров. В Иркутске семья музыкантов Овечкиных, известных как ансамбль «Семь Симеонов», погрузилась в самолёт с оружием, спрятанным в чехлы от инструментов, и захватила его в надежде улететь из СССР в какую-нибудь более-менее демократическую страну, вроде Англии. Под Ленинградом спецслужбы борт посадили и расстреляли захватчиков, а заодно и нескольких пассажиров, оказавшихся на линии огня. Такие события властям игнорировать было уже невозможно. Аэропорты по всей стране стали окружать высокими заборами, наставили видеокамер по периметру – следить за территорией, усилили средства и методы проверки пассажиров при входе в зону вылета. Сейчас билеты проверяют минимум три раза. Первый раз – при входе в зону досмотра, второй раз – при выходе пассажиров из аэропортовского помещения на поле, и третий – при входе в салон самолёта. Уже тогда, вскоре после истории с Овечкиными, лафа с перелётами не по правилам для нас закончилась. Ну хоть какое-то время было весело!
Время службы шло. Старые «бомбёры» выходили из эксплуатации за выработкой лётного ресурса. Мои соседи осваивали эксплуатацию новых самолётов, поставляемых в полк. Интересные машины. Они могли нести и ракеты, и бомбы, а задняя была защищена была автоматической сдвоенной пушкой, расположенной под хвостовым оперением. Однажды Вовка разрешил мне залезть в кабину самолёта. Включил прицельное устройство, работавшее как экран видеокамеры с концентрическими кругами, нанесёнными на экран и точкой посередине. Я увидел в маленьком «телевизоре» как в полукилометре от нас по дороге едет грузовик, Володя при помощи джойстика навёл экранную точку на машину и сказал: «Вот если я сейчас нажму на эту красную кнопку, то пушка выдаст несколько сотен выстрелов в секунду, и от автомобиля ничего не останется». Я сказал: «Не вздумай показывать мне эффективность оружия. Я человек мирный, даже трусливый, служу на «метео», мечтаю стать артистом. Смотреть такие страсти, как работа скорострельной авиационной пушки, готов только в кино, да и то в развлекательных фильмах, где злодеи ужасны и их не жалко, а благородные герои справедливо защищают людей и общество». Володя ответил: «Я же не псих. Просто образно хотел объяснить, как работает современное вооружение самолёта. Ты шуток, что ли не понимаешь? На аэродроме нормальные люди служат».
Тут я ему возразил, потому что месяцев за пять назад до этого как раз на нашем аэродроме и случилось ЧП, которое было вызвано явным идиотизмом представителя личного состава полка. Дело в том, что у каждой эскадрильи было своё техническое помещение, стены и крыша которых состояли из бетонных плит весом несколько тонн. В домиках этих хранились инструменты, приспособления для обслуживания самолётов и периодически туда ставили на ремонт разные узлы и агрегаты воздушных судов. Вот в таком помещении, принадлежавшем соседней эскадрилье, стояло снятое с кабины самолёта кресло с катапультой. Естественно – для ремонта. После необходимых доделок один из техников залез в кресло и включил катапульту. Сработал пиропатрон, кресло со страшной силой врезалось в бетонный потолок, приподняло его, после чего вовнутрь повалились стены, а потом сверху – тяжёлые плиты потолка. Бедолага не только погиб, но ещё и разрушил технический пункт ремонта и хранения. Понять, зачем он это сделал, никто не мог. Кто-то говорил, что произошла случайность, кто-то, что это была неисправность. Были и экзотические версии: вроде того, что это такой способ суицида. Я же считаю, что умопомрачение нашло на человека по причине излишнего употребления алкоголя, которого на аэродроме было – море разливанное. В самолётах спирт использовался и как противообледенительная жидкость, и для промывки агрегатов, и ещё много для чего. Но, может, я ошибаюсь. Люди – существа загадочные, и поведение их часто не поддаётся осмыслению.
Периодически то Володя, то Шурик отбывали в командировки для переучивания. Новые самолёты требовали новых знаний. Возвращаясь из дальних мест, ребята рассказывали о своих приключениях. Вот какую историю рассказал Саня о своей поездке в Екатеринбург. Группа военных из Сибири, приехав в столицу южного Урала, первым делом напилась «по самую шляпку». Шурик по неизвестной причине сел в электричку до Южноуральска и мирно заснул. Проснулся от того, что его куда-то тащили милиционеры. Он, конечно, вырывался, кричал, что он офицер ВВС, что он приехал в командировку в Екатеринбург, даже кого-то из них пнул. Его притащили в опорный пункт милиции на вокзале и стали составлять протокол о буйном поведении.
Представитель внутренних дел на железной дороге очень пытливо расспрашивал Шурика, кто он такой и как оказался в столь пьяном виде в их городе. Саня начал нервничать, так как уже объяснял, что он военный, приехал в командировку, с сослуживцами немного выпил, с кем не бывает, и по ошибке уехал в Южноуральск. Милиционер потребовал предъявить документы, на что командировочный, уже довольно злой, ответил, что удостоверение и командировочное предписание покажет лейтенанту из своих рук, и показал. Когда тот потянулся, чтобы их взять, Шурик спрятал документы во внутренний карман и потребовал, чтобы вызвали военный патруль. Раздражённый правоохранитель, закончив писать протокол, вызвал представителей военной комендатуры. Приехал зелёный УАЗ с патрулём, Шурика забрали и отвезли в гарнизонную «кутузку», при этом почему-то забыли забрать в пункте милиции его сумку с личными вещами.
В комендатуре наш герой объяснил, что выпил немного, случайно заехал в Южноуральск и теперь ему срочно надо в Екатеринбург. Проверив документы, дежурный офицер отпустил Саню, но тот потребовал, чтобы его отвезли на вокзал: мол, откуда забирали, туда и возвращайте. Привезли, выгрузили у главного входа и уехали, а наш неутомимый искатель приключений отправился в железнодорожный пункт милиции. Войдя, он сразу заметил сидящего за столом того скверного лейтенанта, который не хотел общаться по-человечески, а всё грубил и угрожал. Саня сразу потребовал возвратить ему сумку и добавил, что милиционер – «козёл». Тот вскочил и начал расстёгивать кобуру. Шурик не растерялся, прыгнул вперёд и нанёс сильный удар в челюсть оскорблённому правоохранителю. Тот упал, но продолжал упорно доставать табельное оружие. Других блюстителей закона, к счастью, в помещении не было, в этом нашему герою повезло. Он отобрал пистолет у оглушённого ударом и поэтому плохо соображавшего лейтенанта, его самого затащил в помещение для задержанных, предварительно отперев его ключом, найденным в столе. Двух бомжей, находившихся за решёткой, Шурик великодушно отпустил, а милиционера запер. Потом открыл журнал, вырвал листы с текстом, касавшимся его задержания, пистолет и ключи от «обезьянника» положил в мусорное ведро в кабинете, забрал сумку и покинул опорный пункт милиции железнодорожного вокзала негостеприимного города Южноуральска. Рассказывая эту историю, Саня предъявил нам вырванные из журнала листы протокола, где мы прочли с Володей, что милиционер, как он предполагал, задержал дезертира. Мы поздравили Саню с удачной операцией, проведённой с мужеством и военной смекалкой.
Однажды мы с Вовкой решили сшить себе гражданские костюмы-тройки, чтобы ходить «гоголем» по ресторанам городов Усолья-Сибирского, Ангарска и Иркутска. Пошли в гарнизонный магазин военторга и отыскали там очень интересную «серо-буро-малиновую» костюмную ткань с жёлтыми вкраплениями, при этом весьма выдержанную в культурных соотношениях этих цветов, в котором главный был всё-таки серый. Но продавцы согласились выдать нам её только на один костюм – отрез был слишком мал. Решили бросить монетку, кому он достанется. Выиграл Вовка, но я почему-то сильно расстроился. Старался вида не подавать, но товарищ увидел моё состояние и отказался от ткани в мою пользу. Когда мы рассматривали купленную материю, в комнату зашёл сослуживец Колька. Он пощупал ткань и с видом знатока произнёс: «Вильетон». Мы удивлённо посмотрели на него, а он добавил: «Холодная чистка», – и ушёл. Что такое «вильетон», что за «холодная чистка» – так и осталось для нас неизвестным. Потом Вовка купил себе другой материал. Мы съездили в Ангарск и заказали в ателье по костюму-тройке с шикарными брюками клёш: тогда это было модно.
Когда нам сшили «фраерские» костюмы, мы с Володей решили посетить Иркутск, чтобы провести время в ресторанах, кафе и прочих культурных заведениях. Взяли в Ангарске такси и поехали по трассе. Машина «Волга» набрала высокую скорость, и тут же у неё лопнуло колесо. Протащившись юзом по дороге, автомобиль остановился на обочине. Водитель достал запасное колесо, быстро поменял и рванули дальше. Но, как только машина вышла на скорость километров 120 в час, опять лопнуло колесо, и мы с трудом затормозили. Честно говоря, я испугался. Что же это такое? Между Ангарском и Иркутском оживлённая трасса, много машин разных габаритов и веса – нам повезло, что наша «волга» ни с кем не столкнулась. У шофёра оказалась ещё одна «запаска». Он деловито поменял колесо и сказал, что такого у него ещё не было, чтобы сразу два колеса разорвало в течение десяти минут. Я намекнул, что может, надо не очень быстро ехать – тогда, мол, и колёса лопаться не будут. «Да, вы что ребята?» – засмеялся таксист, – «Это простая случайность». Мы сели в «тачку» с шашечками, и шофёр дал газу. Через небольшой промежуток времени, когда мы набрали «нужную» большую скорость, снова лопнуло колесо. Водитель вырулил, не допустив ни столкновения, ни съезда в кювет. Остановился и с недоумением посмотрел на нас. Мы на него. Сидели минут пять молча, пытаясь прийти в адекватное состояние. Наконец «водила» сказал: «Кто-то из вас ребята сильно нагрешил…» Сказал он это то ли всерьёз, то ли в шутку, но напугал нас ещё сильнее. Потом вышел на дорогу тормознул проезжающую машину, взял, как я понял, в долг, колесо, поставил вместо лопнувшего и поехал осторожно, не торопясь. Оставшуюся часть дороги мы молчали, а я думал, что хорошо, что есть шофёрская этика. Водитель водителю в пути всегда поможет в трудную минуту, а при необходимости отдаст и запасное колесо. В тот раз мы неплохо погуляли в областном центре.
Как-то раз Володя притащил с аэродрома трёхлитровую банку «шпаги» – как я уже пояснял, это специальное военно-народное название спирта, разбавленного водой в нужной пропорции для бомбардировщиков. А вот у истребителей в ходу была «масандра» – тоже что-то со спиртом для своих нужд, её я не пробовал: у них своя свадьба, у нас – своя. Где-то я прочёл, что удивительно вкусная настойка получается, если использовать для облагораживания алкогольного продукта укроп. Мы купили в магазине большой пучок зонтичной травы, напихали в банку со «шпагой» солидную порцию, подождали, когда цвет напитка станет тёмно-зелёным, а после этого решили продегустировать его. Как нас всех перекосило от этой дряни. «Какая гадость!» – закричали мы почти хором. Горько-кислое содержимое банки с едким запахом укропа невозможно было взять в рот, не то, что проглотить. Но мы всё-таки выпили, так как с каждым глотком спирт начинал действовать на центральную нервную систему успокаивающе. Позитивное влияние алкоголя притупляло скверный вкус и внушало надежду, что напиток всё равно полезный, так как в укропе много витамина С.
Закусывали зелёную жидкость картошкой, жареной на «атомной» сковороде. «Атомной» мы её назвали, потому что из неё торчал провод, который надо было втыкать в розетку, у сковороды было три ножки на которых она могла стоять, где угодно, и когда она нагревалась, то гудела, как самосвал на подъёме. Если нам хотелось есть просто так, без спирта, то на троих мы съедали полную сковороду картофеля. Если же у нас была на ужин «шпага», то мы жарили ещё одну полную сковороду, и съедали ровно половину. Таким образом, эмпирическим путём было доказано, что алкоголь стимулирует пищеварение так, что для удовлетворения голода приходилось съесть еды в полтора раза больше, чем обычно. В общем, два года пролетели довольно быстро, и я, закончив двухгодичную службу, уехал из части. Судьба нас с соратниками разбросала в разные стороны, но связь мы старались не терять. При случае встречались, вспоминали прошлое, рассказывали про свои жизненные приключения, после расставания.
Вспоминая всё это, я, наконец, добрался до санатория, где должен был встретиться с Шуриком, которого не видел лет тридцать. С трудом отыскал его в одном из многочисленных корпусов, и мы разговорились. Он рассказал, как покинул армию. Тогда он служил в должности капитана в хозяйственно-эксплуатационной части. Однажды, когда он собирался идти в очередной отпуск, пригласил товарища-сослуживца к себе в гости, чтобы отметить это дело. Отпуск официально должен был начаться с понедельника, правда надо было заехать в штаб за документами. После рабочего дня в пятницу, наступали выходные, когда на работу идти не надо, и офицер Шурик посчитал себя свободным, хотя формально до понедельника он считался ещё на службе. В субботу с другом хорошо выпили, и товарищ ушёл домой. Утром в понедельник Саня пришёл в часть, и на утреннем построении командир спросил, кто видел такого-то (разговор шёл о человеке, с которым Шурик пил водку). Ну, естественно, Александр сказал, что так и так, на выходных общались с ним. Командир дал команду явится в штаб на серьёзный разговор. В штабе военный дознаватель рассказал, что товарищ, с которым Шурик выпивал, лежит в госпитале без сознания с множественными ножевыми ранениями, и, судя по всему, следователь считает, что это именно он – Саня нанёс ему эти ранения. Как Шурик не объяснял, это невозможно, что его жена видела, как знакомый уходил из его квартиры совершенно здоровым, но ему никто не верил. Офицер из военной полиции требовал, чтобы он признался в содеянном преступлении. В общем, всё шло к тому, что на Саню хотят повесить злодейство и посадить в тюрьму на долгие годы.
Однако, неожиданно в реанимации раненный пришёл в себя и рассказал, что его встретили подростки и попросили закурить. Он, взрослый человек, сказал, что покурить он им даст в том случае, если принесут справку от мамки, что она не против. Парни достали ножи и нанесли выпившему «воспитателю молодёжи» несколько ударов ножом, после чего скрылись. Рассказав эту историю, человек закрыл глаза и умер. Казалось бы, теперь ясно, что Шурик не виноват, да не всё так просто в армии. Его обвинили в том, что ещё не уйдя в отпуск, считаясь на службе, он напоил товарища, тем самым поставив его в уязвимое положение при встрече с хулиганами. В тюрьму Саню не посадили, но из армии выгнали, спасибо хоть пенсии не лишили. Он с семьёй уехал в дальнюю деревню, где стал заниматься охотой, рыбалкой и сельским хозяйством. Подрабатывал электриком, ходил в лес за грибами и ягодами. И, что мне в нём всегда нравилось, – никогда не унывал. Когда он закончил свой рассказ, я предложил позвонить в Воронеж Вовке, благо тот дал мне свой телефон, когда приезжал в наши края к родственникам. Шурик, конечно, согласился – тем более, что с Володей он давно не виделся и не разговаривал даже по телефону. Я достал гаджет, нашёл номер. В записной книжке было написано Володя Ш. Набрал номер и услышал в трубе: «Слушаю». «Володя!» – закричал я: «Мы сейчас с Саней П. сидим в санатории «Ангара» на скамеечке и вспоминаем нашу армейскую жизнь!» Я жду, что он ответит, но в трубе пауза. Потом голос спрашивает: «А с кем я разговариваю?» «Володя!», – продолжаю вопить я, – «Это я – Саша Ч. Ты что, меня не узнаёшь?» После паузы: «Я такого не знаю». Тут я немного опешил и спрашиваю: «Я с Володей Ш. разговариваю?» Голос: «Да». Мне становится не по себе – вдруг, человек внезапно потерял память? Что делать в таком случае? Шёпотом говорю Шурику: «Ничего не понимаю. Он меня не узнаёт». Продолжаю вкрадчиво: «Володя, ты сейчас в Воронеже?» «Нет» - отвечает, – «в Красноярске». Я: «А что ты там делаешь?» Он: «Живу». Я: «А на Белой, на аэродроме, техником служил?» «Нет. Я на севере топографом работал», – говорил мой неожиданный собеседник – полный тёзка товарища, номер которого внесён в контакты в моём телефоне. Я сворачиваю разговор: «Извините, похоже какая-то накладка вышла». «Да, ничего», – отвечает голос. Я выключаю телефон.
Саня смотрит на меня – я на него, и оба мы в недоумении: что это за Володя Ш. с нами разговаривал? Мистика какая-то! Шурик выдвинул предположение, что телефон Володя дал мне не тот номер, когда несколько лет назад мы с ним встречались, но ответить на вопрос, почему тот дал мне номер другого человека, живущего в Красноярске, но такой же фамилией и именем, не смог. Мы поговорили ещё немного, я слушал его и в глубине души восхищался жизненной стойкостью этого человека. Мало того, что он после инсульта ездил на охоту и рыбалку, так он ещё и к своим детям и внукам наведывается постоянно. А детей у него четверо, а внуков я уж и не помню сколько. Человек не зря жизнь прожил. Может, и не очень складно, но продуктивно и весело. «Ну, что», – говорю, – «пора мне домой. Редко встречаемся с тобой, Саня, да что поделаешь – житуха такая. Может, и не свидимся больше». «Не дождётесь!» – ответил он и улыбнулся, а во рту нескольких зубов не хватает.
По поводу загадочного звонка Вовке могу рассказать следующее. Когда в недоумении рассказывал эту историю жене, она посмеялась и объяснила, что это телефон её знакомого по работе, просто полное совпадение имени и фамилии случилось. «Но, как номер твоего знакомого попал в мой телефон?» – спросил я. «Просто. Я давно когда-то пользовалась твоим телефоном и, видимо, записала», – ответила невозмутимая жена. А ведь меня чуть кондрашка не схватила, когда я думал, что либо у Вовки амнезия, либо у меня деменция началась…