Ночь, день и ночь Антонины Макаровой

            
               
                В каждом из нас сидит мерзкий бес,               
               
                и каждый волен или подчинить его,
               
                или подчиниться ему…
             
               
     Жалобно скрипнув, дверь широко распахнулась, впустив из коридора морозный дух и запах конского навоза. Поняв над головой керосиновую лампу, в камерную духоту  шагнула девица, лет двадцати, в ушанке и красноармейской шинели.
     Вскидывая на плече ремень винтовки, за нею последовал мужчина в двубортном шерстяном френче, кепке и широченных галифе, заправленных в стоптанные сапоги. Войдя в камеру, он облокотился спиной об открытую дверь и смачно зевнув, принялся рассматривать ногти на своей волосатой лапе. Было видно,что он привык к этой процедуре и участвовал в ней уже не один раз.
     Девица, что-то, вернее, кого-то искала. Поочерёдно она подносила лампу к каждому из узников, уже успевшим соскочить с нар и послушно выстроиться в безмолвную шеренгу. В заспанном лице ночной гостьи было нечто лошадиное, словно одна из бывших обитательниц конезавода, превращённого в тюрьму, на правах хозяйки пришла навестить обречённых на смерть.
     Подойдя к девочке лет шестнадцати, девица остановилась. Она нашла то, что искала. Угольные зрачки впились в девчонку, вытянулись, словно пытаясь высосать её до дна.
     Поставив лампу на нары, девица рывком распахнула лёгонькое пальтишко девушки, обнажив усыпанную лютиками, кофточку.
     - Повернись…, - прошипела она девочке, и та, стараясь быть как можно покладистей, повернулась суетливо-поспешно, едва не сбив рукой лампу.
     Подняв полы пальто, девица внимательно рассматривала кофточку со спины, от усердия выдвинув нижнюю челюсть, отчего сходство с лошадью только усилилось.
     - Макарчиха, ты это, ты закругляй уже тут, - закончив созерцание грязных ногтей, охранник ещё раз зевнул, - я сменяюсь через десять минут…
     - Подождёшь, - отрезала девица, продолжая рассматривать кофту, - не задаром тут стоишь…
     Охранник пожал плечами, с тупым безразличием пробежался глазами по смертникам, и, достав из галифе смятую папиросу, ловко метнул её в заросшую щетиной физиономию.
     Чуть забрезжил рассвет,и чёрное хайло конезаводских ворот выпустило арестантов, охрану и телегу, гружёную пулемётом. Телега вязла в снежно - земляной каше, ломая ледок, по оси проваливалась в дорожные вымоины, и узники, понукаемые охранниками, помогали хрипящей от натуги, кобылёнке, вытаскивали из ямы свою смерть.
     Что-то деловито поправляя в телеге, рядом шла девица, лет двадцати, в ушанке и красноармейской шинели. Улыбаясь, она с наслаждением пила мартовский воздух, рядом с теми, кто вскоре, воздух этот, пить перестанет.
     Двадцать семь человек, приговорённых к расстрелу. Двадцать три человека взрослых и четверо детей.
     Их отвели недалеко, метров  на пятьсот. Двадцать семь человек цепочкой стали лицом к канаве.
     С телеги сгрузили пулемёт. Недалеко тихонько переговариваясь и покуривая, топталась охрана.
     Звякнув содержимым, в снег плюхнулся контейнер. Потянув за хвостовик, девица со скрежетом вытащила из него патронную ленту.
     Расстреливаемые ушами, затылком, спиной, всем своим существом слышали эти звуки. Девочка лет двенадцати плакала, хлопотливо утирая концами платка набегающие слёзы.
     При стрельбе Антонина всегда вела слева направо, это был её «фирменный» стиль. Как правило, одного раза было достаточно. Слева направо, каждое утро, каждого дня, а в отдельные дни, и  в обед, и в сумерках. Слева направо, слева направо, каждый раз вычёркивая смертоносным пером  из жизни по двадцать семь человек.
     «Слева направо, как и всегда, - размышляла девица, обводя угольными глазами спины  расстреливаемых, - детки, детки, детки - конфетки, значит надо взять чуть пониже…»
     Взгляд остановился на девушке, которую она внимательно рассматривала ночью. Каждую ночь, в постели  она нашёптывала в заросшее волосами ухо начальника тюрьмы просьбу раздевать осуждённых перед расстрелом, но тщетно…
     «Старый байбак!!!» - злобно подумала Тоня, устраиваясь коленями на расстеленной перед  машинкой, шинели.
     Пулемёт заработал, закипел возле ямы, перемешанный с кровью, снег. Закончив стрельбу, девица поднялась и, лапая кобуру, пошла к хрипам и стонам на краю ямы. Некоторые ещё дёргались, конвульсивно загребая руками мартовский снег. Достав Люгер (выданный лично Каминским) и исправив "огрехи", Антонина склонилась над девушкой, матерно выругалась, – усыпанная лютиками, кофточка измазана грязью, а к золотисто-жёлтым  цветам прибавились новые красные и рваные цветы…
     Девица плюнула в мёртвое лицо и, засовывая в кобуру пистолет, пошла к пулемёту, пройдя немного, остановилась, подумала, а потом, вернулась и стала телешить остывающее тело…
     Железная кровать с латунными шарами и горкой подушек под кисеёй, стол в компании затёртых стульев, железная печка, громадный комод. Он не может вместить, то, что пытались в него запихнуть, многие ящики полураскрыты. Платья и шали, кофточки и мужские костюмы, френчи и толстовки, шаровары и галифе, женские лифы, кальсоны, детские распашонки… Разноцветной требухой выпирают они из развёрзнутой пасти комода, пёстрыми ворохами громоздятся на стульях, сундуках и патронных ящиках.
     На вещах бурые потёки из аккуратно заштопанных дыр, под ворохом не отсортированной одежды на полу видны золотисто-жёлтые лютики…
     Ходики на бревенчатой стене показали полдень. Высунув от усердия язык, девица чистит своего «кормильца». К завтрашнему утру он должен быть готов к работе. Потратив час на разборку, чистку, сборку, она садится за патронную машинку, старательно и методично заряжает ленты, черпая из ящика желтые маслянистые патроны. Макарова старательный и добросовестный сотрудник, её чрезвычайно ценит начальство.
     Закончив дела, умывшись и поев, Антонина подходит к вороху разноцветных платьев. Сегодня вечером танцы в немецком клубе, и нужно выглядеть подобающе. Она кропотливо копается в пёстром ворохе, долго вертится перед зеркалом, злится. И платьев - то много, и выбор велик, но на каждом, - бурые потёки из аккуратно заштопанных дыр.         
     Она вернулась к полуночи. Отрыгивая самогонкой и шатаясь, долго искала спички, чтобы зажечь свет, раздевшись, улеглась в кровать. Долго ворочалась, кряхтела. Саднила стёртая до крови промежность. Локотская автономия ночью использовала своего палача совсем по другому назначению…
     Стараясь уснуть, Антонина рассматривает лунный квадрат на полу, золотисто-жёлтые лютики...
     Квадрат вдруг поплыл, растворился в комнатном сумраке, - Антонина провалилась в сон.
     В четыре часа её разбудит охранник. Она зажжёт лампу и спустится в камеру. Накануне, принимая новую партию смертников, она заметила неплохой пиджачок...
     P.S. Её искали тридцать лет, искали несколько поколений следователей. Были опрошены сотни свидетелей, проработаны сотни "Макаровых". Её искали тридцать лет, и наконец-то, нашли...
     Ранним утром 11 августа 1979 года главного палача Локотской республики, повели на расстрел, повели, в чём была, - в платке, тюремном халате и тапочках...