6. Магия работает максимально неудобным способом

 Я стояла перед Прорехой и пыталась вспомнить, когда мне успело показаться хорошей идеей ввязаться во всё это. Ах да. Жалость. Жалость к мокрому кошмару на подоконнике. Вот так всегда: пустишь одно бездомное существо — и через неделю уже спасаешь мир.
— Что ты собираешься делать? — спросил Кошмар с интонацией, которую я не могла классифицировать как что-то кроме ужаса.
— Петь. Танцевать. Прочитать мотивационную речь, - усмехнулась я. - — Магия любит пафос.
— Мотивационная речь могла бы сработать, — задумчиво произнесла шкатулка. — В древние времена герои...
— В древние времена герои не имели социальной тревожности и хронической усталости. Я работаю с тем, что есть, - перебила я и сделала шаг к Прорехе. Холод усилился — не физический, а какой-то... концептуальный. Холод воспоминания о том, как ты забыл надеть шапку в декабре.
Шарф на моей шее засветился ярче. Его тепло — единственное тепло в этом месте — распространилось по телу, как будто кто-то обнял меня изнутри.
— Ладно, — сказала я Прорехе. — Давай познакомимся поближе.
И тут я увидела руку.

Она появилась из глубины Прорехи — не рука в привычном понимании, а скорее идея руки. Силуэт, сотканный из чего-то, что было темнее темноты. Пальцы — длинные, изящные, как у пианиста  — зацепились за край разрыва. И потянули.
Прореха расширилась. Не сильно — может, на ладонь — но я почувствовала это. Как будто кто-то вырвал страницу из книги, которую я читала. Как будто из мира исчезло что-то, чего я даже не успела запомнить.
— Ох, — сказал Кошмар очень тихо.
— Что это? — мой голос звучал спокойнее, чем я себя чувствовала. Внутри всё орало и требовало немедленной эвакуации.
— Это... — шкатулка осеклась, что само по себе было пугающе. Она никогда не осекалась. — Это Собиратель Эха.
— Что? Кто? — уже шепотом переспросила я. Силуэт в Прорехе повернул то, что могло быть головой. У него не было лица — только намёк на лицо, обещание лица, угроза лица. Но я чувствовала его взгляд. Тяжёлый, древний, голодный.
— Собиратель Эха. Отголосков. Воспоминаний. Всего, что когда-либо звучало, — шкатулка говорила быстро, сбивчиво. — Он... он не должен был проснуться. Он... он не уничтожает магию. Он её коллекционирует.
Рука в Прорехе двинулась снова. Там, где пальцы касались краёв разрыва, реальность не исчезала — она перетекала. Тонкие струйки света, цвета, самой сути вещей — всё это втягивалось в место, которое я не могла и не хотела видеть.
— Коллекционирует для чего? — я отступила на шаг. Потом ещё на один.
— Никто не знает. Но когда он соберёт достаточно... — шкатулка замолчала.
— Что? Что тогда?
— Тогда, — Кошмар заклубился так плотно, что стал почти чёрным, — не останется ничего, что можно было бы спасать.
Рука исчезла. Просто втянулась обратно в Прореху, как язык лягушки, поймавшей муху. Но я знала — я чувствовала — что он всё ещё там. Ждёт. Собирает. Копит.
И ему совершенно всё равно, довязала я свой шарф или нет.


— Нам нужно уходить, — сказала я.
— Согласен, — немедленно откликнулся Кошмар.
— Поддерживаю, — буркнула шкатулка.
— Отлично. Единогласно. Как мы отсюда выбираемся?
— Ты спрашиваешь меня? — Кошмар выглядел оскорблённым. — Я Незавершённый Кошмар, а не GPS-навигатор!
— А я древний артефакт с одним глазом, — добавила шкатулка. — Мой функционал не включает транспортировку.
— Замечательно. Просто замечательно. Команда мечты. Спасители мира, которые не знают, как вернуться домой.
Шарф на моей шее вдруг стал горячим. Не обжигающе, но ощутимо — как чашка с чаем, которую слишком долго держишь в руках.
— Эм, — сказала я. — Шарф что-то затевает.
— Что именно? — Кошмар подлетел ближе.
— Понятия не имею. Он же не разговари...
Мир дёрнулся.
Снова это ощущение — как будто меня протащили сквозь что-то холодное и серое, что не было ни воздухом, ни водой, ни здравым смыслом. Последнее, что я увидела — край Прорехи, из которого снова показались пальцы Собирателя.
Он помахал мне.
Нет. Серьёзно. Эта тварь помахала.

Я куда-то влетела с грацией мешка картошки, брошенного в тёмную комнату.
Пол встретил меня радостно. То есть жёстко.
— Мяу! — сказало подо мной что-то мягкое и возмущённое.
Я открыла глаза. Надо мной был потолок. Мой потолок. С той трещиной в углу, которая уже третий год напоминает профиль Наполеона.
— Дома? — пробормотала я.
— Дома! — радостно подтвердил чайник откуда-то с кухни. — Вернулась! Я же говорил, что вернётся! Турка не верила, но я говорил! Я подготовил тебе воду для чая! И молитву! На всякий случай!

Я села. Кошмар уже клубился над полом, оглядываясь с видом путешественника, вернувшегося из дальних странствий. Шкатулка выкатилась из кармана и лежала на ковре, приоткрыв крышку.
А из моего рюкзака торчала длинная шея плюшевого жирафа.
И жираф смотрел на меня.
Не так, как раньше — пустым пуговичным взглядом забытой игрушки.
Он смотрел осмысленно.
— Наконец-то, — сказал Йося.
Его голос был похож на шелест старых страниц и потрескивание огня в камине. И на на эхо колыбельной, которую поют на ночь.
— Ты. Говоришь, — констатировала я.
— Теперь — да. — Йося выбрался из рюкзака, неуклюже переставляя плюшевые ноги. — Здесь достаточно магии. Там, в Саду... там её почти не осталось.
И тут я заметила кое-что странное.
Когда Йося говорил, его слова... материализовались. Не буквально — он не выплёвывал буквы, как какой-нибудь типографский демон. Но вокруг него появлялись образы. Мерцающие, полупрозрачные, похожие на воспоминания.
Когда он сказал «камин» — я увидела крошечный огонёк, танцующий в воздухе.
Когда он сказал «колыбельная» — услышала далёкую мелодию, нежную, как первый снег.
— Это... нормально? — спросила я, указывая на плывущий мимо огонёк.
— Это я, — Йося опустил голову. — То, что от меня осталось. Мои слова — единственная магия, которую я ещё могу творить.
Он доковылял до кресла и неуклюже забрался на подлокотник. Его единственный глаз смотрел на пламя в камине.
— Я был Хранителем, — начал он.
При слове «Хранитель» в воздухе появился силуэт — высокая фигура в мантии, с посохом, величественная и мудрая.
— Хм. Не очень похоже на тебя, —заметила я.
— Это метафора, — буркнул Йося. — Не перебивай.

История Йоси развернулась передо мной — буквально.
Каждое его слово рождало образы: мерцающие картинки, звуки, запахи. Комната наполнилась призрачным представлением, и я сидела в первом ряду.
— Сад был создан, чтобы хранить возможности, — говорил Йося, и вокруг расцветали серебристые цветы, которые тут же увядали и расцветали снова. — Все идеи, которые люди не успели воплотить. Все мечты, от которых отказались. Все «когда-нибудь» и «может быть».
Я увидела: книги, в которых были написаны только первые страницы. Портреты с незаконченными лицами. Неотправленные письма. Недосказанные слова.
— Но потом появился Он. Пожиратель Эха, — сказал Йося, и в воздухе соткалась тёмная фигура с неправильными руками. — Он — то, что осталось от первого рассказчика, который забыл, как заканчивать истории.
— Подожди, — я подняла руку. — Первый рассказчик? В смысле — первый-первый?
— Тот, кто рассказал первую сказку, — кивнул жираф. Вокруг него соткалась сценка: крошечная фигурка у костра, другие фигурки вокруг. — Очень давно, когда мир был молодым и глупым. Он рассказывал, и из его слов рождалась магия. Каждое слово — искра. Каждое предложение — пламя.
— Но потом... — Йося замолчал. — Он захотел не просто рассказывать истории. Он захотел их забирать. Все истории. Все слова. Всю магию мира — себе.
Тёмная фигурка в воздухе потянулась к маленьким искоркам. Поглотила одну. Другую.
— И мир... мир отверг его. Запер в пустоте между историями. В месте, где ничего не начинается и ничего не заканчивается. Он должен был спать там вечно.
— Но? — спросила я, потому что в таких историях всегда есть «но».
— Но Прореха появилась. Случайно. Магия где-то истончилась, и появилась щель, достаточно большая, чтобы он просунул руку.
Я вспомнила эту руку. Длинные пальцы. Неправильные суставы.
— И теперь он расширяет Прореху, — продолжил Йося. — С каждым днём — чуть больше. Он пьёт магию мира, чтобы стать достаточно сильным для выхода. Когда Прореха станет достаточно большой...
— Что тогда? — спросил Кошмар из угла.
— Тогда? Тогда он выйдет. И доскажет свою историю. Единственную историю, которая останется. Историю про мир, в котором больше ничего нет. Только он. И тишина. А затем он перепишет историю. Начнет с чистого листа. Создаст мир, в котором возможно только то, что он позволит.

— Есть способ его остановить? – мрачно спросил Незавершенный Кошмар голосом супергероя.
Йося повернулся ко мне. Его единственный глаз — выцветшая пуговица с облупившейся краской — вдруг показался очень старым. И очень мудрым.
— Есть, — сказал он. — Но это... сложно.
— Тогда у нас проблемы, - кивнула я.
Йося спрыгнул с подлокотника. Его плюшевые лапы неуклюже зашлёпали по полу, оставляя за собой мерцающий след — словно кто-то рассыпал звёздную пыль.
— Существуют три предмета, — начал он. При каждом слове в воздухе появлялись новые образы: светящиеся контуры вещей, которые я не могла толком разглядеть. — Вместе они обладают силой возрождения. Силой, которая может... перезапустить магию. Сделать её снова свободной.
— Три предмета, — повторила я. — Звучит как квест. Ненавижу квесты.
— Ты ненавидишь всё, что требует выхода из дома, — заметила шкатулка.
— Справедливо.
— Первый предмет здесь, — продолжал Йося. — На этом острове. Он спрятан, но его можно найти.
Огоньки вокруг него сложились в нечто похожее на... ключ? Нет. Иглу? Тоже нет. Что-то длинное, тонкое, мерцающее.
— Что это?
— Спица Первого Узора, — Йося произнёс это с таким благоговением, словно говорил о священной реликвии. Что, вероятно, так и было. — Одна из тех, которыми была связана сама ткань реальности.
— Подожди. Реальность... связана?
— А ты думала — что? Сколочена гвоздями?
— Я как-то не задумывалась!
— Вот поэтому мир в таком состоянии, — философски заметил Кошмар.
Йося поднял лапу — забавно-торжественный жест для плюшевой игрушки — и произнёс:
— «Где голос молчит, но слышно его,
Где время застыло, но помнит оно,
Ищи там, где прошлое смотрит вперёд,
Где первое эхо в последнем живёт».
Слова повисли в воздухе — буквально повисли, светящимися буквами, которые медленно вращались, складываясь в спираль.
— Это загадка? — уточнила я.
— Очевидно, — сказала шкатулка.
— Я надеялась на GPS-координаты.
— Магия так не работает.
— Магия работает максимально неудобным способом. Это я уже поняла.

Я смотрела на загадку. Буквы продолжали вращаться, словно издеваясь.
— «Где голос молчит, но слышно его», — прочитала я вслух. — Это... что? Место, где кто-то говорит, но беззвучно?
— Или место, где раньше был голос, — предположил Кошмар. — Эхо какое-нибудь.
— Эхо есть везде.
— Не везде, — вставила шкатулка. — Только там, где есть что отражать.
Я задумалась. Голос. Молчание. Но всё ещё слышно...
— Чайник, — вдруг сказала я.
— Что? — откликнулся чайник с кухни. — Я занят! Переживаю травму от твоего исчезновения!
— Не ты. Точнее, ты, но... — я потёрла виски. — Когда я забрала твою последнюю ноту — ту, которую ты никогда не допеваешь — ты сказал, что там осталась пустота. Место, где был голос, но теперь его нет.
— И? — Кошмар заклубился ближе.
— «Где голос молчит, но слышно его». Это не просто молчание. Это след голоса. Место, где он был.
— Но нота вплетена в шарф, — напомнила шкатулка. — Её больше нет в чайнике.
— Именно! В чайнике её нет. Но след — память о ноте — всё ещё там. Как... как вмятина на подушке, когда встаёшь с кровати.
— Это, — медленно произнёс Кошмар, — либо гениально, либо полный бред.
— Обычно у меня это одно и то же.

Чайник отнёсся к идее настороженно.
— Ты хочешь забраться внутрь меня? — переспросил он голосом оскорблённой добродетели.
— Не я. Мой... слух? Моё восприятие?
— Это ещё хуже!
— Пожалуйста. Это для спасения мира.
— Ты уже использовала этот аргумент, когда забрала мою ноту!
— И я очень благодарна. Правда.
Долгое молчание. Потом чайник вздохнул — струйка пара, полная смирения.
— Ладно. Но только потому, что ты единственная, кто со мной разговаривает.
— Турка тоже с тобой разговаривает.
— Турка — язва. Это не считается.
Я положила ладони на чайник. Закрыла глаза. И послушала — не поверхность, не металл, а глубже. Туда, где живут воспоминания вещей.
Темнота. Потом — звуки. Далёкие, приглушённые, как разговор в соседней комнате.
Свист закипания, повторённый тысячу раз. Ворчание о накипи. Сплетни с туркой. И там, в самой глубине — пустота.
Не тишина. Пустота. Место, где раньше жила нота. След прикосновения, отпечаток ладони на запотевшем стекле. Я потянулась к этой пустоте...
И услышала.
«...время застыло, но помнит оно...»
Второй фрагмент загадки. Он повторялся снова и снова, как заевшая пластинка, как мысль, которая не даёт уснуть.
«Время застыло, но помнит оно...»
Я открыла глаза.
— Часы, — сказала я. — Мне нужны часы, которые остановились.

Часы нашлись на чердаке.
Я совершенно о них забыла — старые напольные часы, принадлежавшие прабабушке. Они стояли в углу, накрытые простынёй, как привидение на пенсии.
Маятник не двигался. Стрелки замерли на половине третьего — и я понятия не имела, утра или дня, какого года и какого века.
— Они не работают лет двадцать, — сказала я, стягивая простыню. Пыль взлетела облаком, и я чихнула так, что чуть не улетела в Прореху снова.
— «Время застыло, но помнит оно», — процитировал Кошмар. — Подходит.
— Ага. Но что насчёт «прошлое смотрит вперёд»?
Я обошла часы. Старое дерево, потемневшее от времени. Циферблат с римскими цифрами. Маленькое окошко внизу, где раньше появлялась фаза луны.
И там, в этом окошке, я увидела её.
Не луну. Дверцу.
Крошечную, не больше монеты, совершенно незаметную, если не знать, куда смотреть. На ней была выгравирована спица — точно такая же, как в видении Йоси.
— Нашла, — выдохнула я.
— Уже? — Кошмар подлетел ближе. — Это было... неожиданно быстро.
— Не сглазь.
Я потянулась к дверце и часы ожили.
Не заработали — именно ожили. Маятник качнулся. Стрелки дрогнули. И голос — глубокий, скрипучий, похожий на шелест пергамента — произнёс:
— «Где первое эхо в последнем живёт». Скажи мне, слушающая, что было сказано первым и прозвучит последним?
Загадка в загадке. Чудесно. Как матрёшка, только раздражающая.
— Это что, проверка? — спросила я.
— Это условие, — ответили часы. — Спица принадлежит тем, кто понимает суть вещей.
Я задумалась. Первое эхо в последнем. Что-то сказанное первым, но звучащее последним...
Первые слова ребёнка? Нет. Последние слова умирающего? Не то.
Первое...
И тут я поняла.
— Имя, — сказала я. — Первое, что говорят при рождении — и последнее, что помнят после ухода.
Часы замерли. Потом маятник качнулся — один раз, торжественно.
— Правильно.
Дверца распахнулась.
И на мою ладонь упала спица.

Она была обычной. На первый взгляд. Костяная, белая с желтизной, слегка изогнутая от времени. Такую можно найти в любой бабушкиной шкатулке для рукоделия.
Но когда я прикоснулась к ней...
Я увидела.
Нити. Миллионы, миллиарды нитей, переплетающихся во всех направлениях. Серебряные, золотые, чёрные, белые — и серые, очень много серых, тусклых, почти невидимых.
Это была ткань реальности. И кое-где в ней зияли дыры.
— Один предмет из трёх, — сказал Йося.
Он стоял у моих ног, его плюшевая морда повёрнута к спице. Вокруг него танцевали серебристые огоньки — словно само его присутствие заставляло магию проявляться.
— Два осталось, — добавила шкатулка.
Я спустилась с чердака, сжимая спицу в руке. За окном уже темнело — день прошёл незаметно, как это бывает, когда спасаешь мир.
— Что теперь? — спросила я.
— Теперь, — Йося улёгся у камина, — мы ждём.
Я села в кресло. Кресло проворчало что-то о поздних возвращениях. Чайник предложил чаю. Турка ехидно заметила, что «наконец-то хоть кто-то подумал о горячих напитках».
И где-то там, за краем мира, Собиратель Эха продолжал копить магию.
Но у меня была спица. Незавершённый шарф. Говорящий жираф. Недоделанный кошмар. Шкатулка с одним глазом.
И очень, очень много упрямства.

Продолжение http://proza.ru/2025/12/16/989