Смерть на ярцевской фабрике часть 1

 
Ярцевская бумагопрядильная фабрика была построена в 1873 году. Её основателем был - Алексей Иванович Хлудов.
 
23 января 1882 года в пятиэтажном корпусе случился пожар в прядильном отделении во время разборки хлопка и спуска его сверху по специальным деревянным трубам. Густой едкий дым от горевшего хлопка наполнил весь корпус и повалил из окон. Рабочих не выпустили с фабричного двора. Вместо немедленной эвакуации работников, директором было принято решение запереть уставших после смены прядильщиков внутри здания, чтобы все силы были брошены на тушение имущества. Сохранность фабрики была для руководства важнее человеческих жизней, ведь даже сторожи снаружи отгоняли прибежавших с округи жителей, которые пытались помочь заточенным работникам.
Бесчеловечное решение обрекло сотни людей на гибель. Зарево пожара на 10 верст вокруг осветило окрестности, а от громадного пятиэтажного корпуса остались лишь одни каменные стены. После этой трагедии осталось семь возов трупов. К сожалению, за гибель людей никто не был наказан. Алексей Иванович быстро ликвидировал последствия пожара, и 23 марта 1883 года станки вновь заработали.
 
Как всё происходило? Попробуем разобраться на основании источников тех лет…
 
ЛИСТКИ ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
(На пепелище Хлудовской фабрики)
 
Несколько дней тому назад всякий едущий по московско-брестской железной дороге близ станции Ярцево мог любоваться чрезвычайно эффектным и оригинальным зрелищем: на тёмном ночном фоне резко выделялась огромное здание, изрешеченное большими окнами, залитыми ярким светом газа. Над всем этим высилось красное облачко от большой дымовой трубы. Это – бумаго - прядильная и ткацкая фабрика купца Хлудова. В ночь с 24 на 25 января она имела иной вид. Представьте себе две гигантских железных клетчатых решётки, накалённых до красна и стоящих почти рядом с небольшим тёмным промежутком между ними (машинное отделение) – вот что представлял главный корпус Хдудовской мануфактуры.
 
Я приехал туда в 6 часов утра, когда ещё было совершенно темно. На дворе фабрики, обнесённую забором, вошёл беспрепятственно - даже сторожа у ворот не было, да и на дворе разве изредка попадался фабричный. В небольшом коридоре, соединяющий сгоревший корпус с уцелевшей низкой, одноэтажной ткацкой человек пять рабочих, не торопясь, перекидываясь шуточками, тушат огонь, который встретив вверху отпор вздумал было пробираться под полом. Кроме этого нигде ничего не тушат – огню предоставлено доканчивать своё дело.
 
Стоит один остов фабрики - крыша, потолки, полы со стоящими на них бесчисленными прядильными, чесальными и всякими другими станками и машинами – всё это провалилось, всё смешалось в нижнем этаже в одну безобразную груду железа. Оставшиеся ещё целыми от огня деревянные части ярко горят, освещая внутренность здания.
 
Странное зрелище представляла она: листы, полосы, проволоки, прутья, колонны, целые балки - всё это железо и чугун - падая с высоты легли такими прихотливыми узорами, так затейливо переплелись, что издали кажется какую-то густую, тёмную тропическую растительность - точно стоишь перед величественными остатками древности, перед прекрасной залой с высокими окнами и в несколько светов какого-то чудного замка или дворца с заглохшим, разросшимся зимнем садом.
 
- О-оох, матушка – наша кормилица! Обрывается какая-то старушка. – Чем-то теперь кормится, будем!
Несколько рабочих остановились близ меня и с любопытством оглядывают.
- Должно быть приезжие будите?
- Да, приезжей…
-Так-сь…
 
Завязывается разговор. Так переходя от одного рабочего к другому, от одной рабочей казармы к другой я узнал о пожаре следующее.
Пожар начался в 6 часов вечера, когда ночные рабочие являются на смену дневных. Таким образом искать спасение от огня пришлось сразу двойному количеству рабочих против того, которое бывает в здании в обыкновенное время.
 
Давка была ужасная. По единогласному показанию опрошенных мною, по крайне мере пятидесяти рабочих, их не пускали их фабрики долго, как всем и везде стало известно о пожаре. В конце концов, они вышли при помощи силы, то есть, насильно оттолкнули сторожа от двери, а по некоторым показаниям даже выломали дверь. Директора фабрики англичанина Миленха, пытавшегося сдержать рабочих, спихнули с лестнице. Некоторые рабочие говорили мне, что сторож, не пускавший народ, кричал рабочим, чтобы они шли тушить пожар. Так же все дали единогласное показание, что довольно долгое время после начала пожара машины продолжали работать.
 
На мои вопросы, чем объяснить такое возмутительное отношение администрации фабрики к безопасности нескольких тысяч людей – мне дали следующий ответ.
 
Пожары на фабрике бывали и раньше и даже в недавнее время. Но их всегда быстро прекращали. Это обстоятельство, а так же и то, что действительно в распоряжении фабрики есть в изобилии лучшие огнегасительные средства, как пар и вода, всё это сделало директора настолько самоуверенным что, например, в случае пожара в одном из залов, он даже не прекращал работы в остальных залах. А в настоящем случае мотивом к тому, чтобы не пускать рабочих может быть, было и то, чтобы заставить их тушить пожар, как и заявлял об этом сторож. Во всяком случае, несомненно, что давка была страшная. Многие рабочие выпрыгивали из окон третьего этажа.
 
На мой вопрос, где трупы погибших при катастрофе – мне указали на стоящую в конце фабричного посёлка часовню, куда их свозили вечером. Там я нашёл пять трупов – двух женщин и трёх девочек. Они очевидно были задавлены в толпе или задохнись, так как следов ожогов на теле не было. Девочки лежат бледные, со спокойными лицами, поджавши ручонки, знаете как деревенские дети, когда они выбегают на мороз неодетыми. Несколько рабочих мне говорили, – они сами это видели, - что вечером в часовне было гораздо больше трупов, что их разобрали родственники, признавшие в них своих близких. Утром я наведался в капличку второй раз. Со мной вошла толпа фабричных – мужчин, женщин, детей. Женщины тут же признали двух своих товарок.
 
- Глянь, да ведь это Катька Дедковская! – Касатка ты наша! – Похоже, тяжёлая была!
Действительно одна из погибших женщин была, кажется, «тяжела».
Рядом с часовней больница. Туда прибыло от пожара 9 человек тяжело больных. Из них вряд ли выживет и трое.
 
Бродя по обширному фабричному двору, я встретил несколько человек ищущих своих близких – кто сына, кто брата. Больше ищут детей, которых, как известно, работало на фабрике очень много.
Бледная, худая женщина, ко всякому решительно обращается с вопросом – не видали ли её сына. Её слушает куча фабричных.
- Да где он у тебя был, в каком корпусе?
- Ох, в сортировочной, в сортировочной, голубчики! – Ну как же, разве вы не знаете моего Петьку? – Ведь он один у меня, четырнадцати годков…- Ах, Боже, мой, Боже, сгорел наверное там…
- Ну, если в сортировочной, то так и будет…- Уж это верно, так и сеть… - Этот весь ужас там и остался… - Теперь, наверное, там и костей не соберёшь…
- Ах, родимый ты мой, хоть бы косточки, какие найти, хоть бы что-то собрать…
 
Между фабричными много толков о том, как будут рассчитывать, как быть, куда деться. По последним полученным мною известиям Хлудов, рассчитывая рабочих, во-первых, прощает им штрафы, во-вторых, даёт от себя три рубля на человека. Многие думают, что это очень даже щедро.
 
Нам случалось слышать и такие толки. Но, во-первых, спрашивается: - мог ли Хлудов не простить штрафов? Мы думаем, что эта щедрость объясняется очень просто – от рабочего, у которого за спиной лишь котомка, получить что-нибудь даже господину Хлудову мудрено.
 
Всех рабочих осталось без дела 5 1/2 тысяч. А сколько народу лишилась заработка по заготовлению и подвоза леса, угля и других материалов? Да большая беда стряслась над Духовщинским уездом. Убыток весь от пожара исчисляют в 2 миллиона. Одна машина была застрахована в 1300000 рублей.
 
Моему обозрению пожарища был положен придел. Выхожу с рабочими из каплички. Ко мне быстро подходит какой-то человек в штатском платье, по видимому из администрации фабрики.
- Что Вам здесь угодно? - Объясняю цель своего посещения. Человек из администрации исчезает как дым и через несколько минут является в сопровождении станового пристава.
 
Пристав подлетает ко мне с ловкостью почти военного человека.
- С кем имею честь разговаривать? - Здесь посторонним ходить не позволяется!
 
Я посмотрел на часы. Было время уже отправляться к курьерскому поезду. Поэтому, не входя в пререкания с администрацией, я направил свои шаги к вокзалу.