Беспредельщики

                Степанна застучала в окно рано утром. Впрочем, в наших широтах в ноябре утро - понятие условное;
пятьдесят оттенков серого. Но ночью выпал первый снег, стало посветлее.
Постучала, значит. Брат открыл, а она шасть в избу, даже не поздоровавшись толком.
И что-то зашептала отцу на ухо. Полминуты - и выскочила обратно. В окно было видно, что к Муриным побежала.
"Одевайтесь, пошли," - хмуро сказал отец.
Что к чему, он никогда не объясняет.
Вообще без необходимости рта не раскрывает. Ладно, там видно будет...
На улицу вышли отец и сын Мурины. Через мостик уже спешил, размахивая руками, дядя Саша Линёв. Подходил с другой стороны старший Барсук. В лицо, конечно, никто его так не называл. Дядя Володя Барсуков.
В общем, с нашей улицы все, кто были.
А Степанна побежала дальше, к реке. Стало быть, к Петровичу, к старосте. Значит, стряслось что-то серьёзное.
Стояли, курили, переговаривались вполголоса.
- А много взяли-то?..
- Полную канистру...
- Откуда...
- Может, ножи у них...
- Поди знай, сколько...
- Автолавку помнишь?..
- ...ля!..
- У Банкина...
- Тише ты про Банкина-то!
- Помолчи...
И вот - быстро подходят Степанна и Петрович. Степанна взъерошенная, платок сбился, дышит тяжело...
А Петрович прямой, как палка. Вышагивает, кривится, а глаза у него... Грустные. И губы поджал.
Не здоровается ни с кем, просто машет рукой - пошли, пошли!
Все идут за ним. Мы с Петькой пристраиваемся к Эдику Мурину.
Он чем-то похож на белку, и с ним вроде как повеселее. А то мужики смурные все, и ничего не понятно.
Постепенно складывается следующая картина: в спортлагере, где Степанна работает кладовщицей, авралили по случаю первого снега. И заночевала она там же, на работе.
Утром побежала домой: корову доить и вообще.
Пришла, а у неё у крыльца снег истоптан, дверь нараспашку...
Она вошла потихоньку - подпол открыт. Свет там не зажжён.
Заглянула, хоть и страшно было.
Нет никого. И полной двадцатилитровой канистры самогона тоже нет!
Что гонит она, знали, конечно, все.
В смысле - все в деревне.
Молчали, конечно. Во-первых, опохмелка. А то и подохнуть можно. Во-вторых, если кто вдруг в гости приехал, и не хватило. В третьих, водку достать трудно стало, очень трудно...
В-третьих, как ей не гнать?
Одна она! Никто ей ни крышу не починит, ни сена не накосит, ни дров не наколет. А так - денег она не брала никогда. Всегда работой.
Ну, или кофе, конфетами, чего там ещё из города.
Участковый из посёлка на том берегу реки тоже, конечно, знал.
Но всё правильно понимал. Не торгует? Вот и всё. Это за продажу 10 лет тюрьмы, как за убийство.
А так - тихо всё, мирно, давно и хорошо известно и понятно. Порядок в танковых войсках!
И вот, млять...
Пришли откуда-то какие-то, унесли 20 литров. Это дох...я. Это деревня дня три не просыхать может; народу-то зимой раз-два, и обчёлся.
И так и будет. И вот тогда может дойти до района, до РОВД.
И тогда приедут менты, будут всех трясти, искать, к чему прицепиться, хамить всем подряд, власть свою показывать.
Такого у нас сильно не любили.
И аппарат у Степанны отберут. Напугают следствием, обыском, тюрьмой - и отберут. Во-первых, жалко её. Во-вторых, себя. Поэтому - сами разберёмся. Если, млять, сможем...
Вот с автолавкой-то... Стопанули её в лесу. Кто? Да хрен их знает, какие-то молодые отморозки, удолбанные в хлам. На выручку польстились. А выручка-то грошовая, ясен пень. Они обозлились и всадили дяде Косте в грудь заряд дроби из обреза, в упор. Он лежал в луже крови и долго, очень долго слушал, как кричит его жена тётя Лида, которую по очереди насиловали трое отмороженных уродов.
Дядя Костя и тётя Лида остались живы. Но бизнес свой, конечно, прикрыли. И магазинов на нашей стороне не стало никаких. Совсем.
Говорили, что будимировские, в смысле мужики из Будимировки, их потом поймали, гоп-стопщиков этих. Вроде как спящих нашли где-то. А вот что с ними после этого стало - не говорили. Молчали, как и всегда.
Река, она ведь глубокая. Она никогда ничего не выдаст. Поэтому и люди здесь такие.
Дошли до поворота на Едимонки. Туда и вели следы от дома Степанны. "Трое" - сказал старший Мурин. Он был охотник, хотя и так по следам любому было видно - да, трое.
А еще на повороте стоял Андрей Банкин. Оскалился, махнул рукой и присоединился к отряду.
Вряд ли Степанна его звала, хоть он ей и сосед. Злой мужик Банкин, и по-нехорошему, по-подлому.
И мать его была такая же.
И была на нём кровь. Знать, вроде как, никто ничего не знал, но слухи ходили...
Был он когда-то женат. И вот это уж все знали - бил жену смертным боем, до беспамятства.
Чего она пошла за него? А за таких идут. Деньги у него водились, а самое главное - он был сам себе хозяин. Такому и обычай не закон, и люди не суд. Он пропадал куда-то надолго: на недели, на месяцы. Здороваться с ним здоровались, если появлялся, но старались никаких дел не иметь.
Кончилось тем, что сбежала от него жена. Пока его не было, уехала неизвестно куда и затерялась. Говорили, хахаль у неё был, потому муж её и валдохал. А может - наоборот? Кто ж знает...
Но чуть раньше из посёлка на том берегу пропал мужик. Лодку его потом нашли километров на двадцать ниже по течению - полную воды, на мели. Самого мужика не нашли: ни живого, ни мёртвого. Вообще никаких следов. Ни тогда, ни позже, никогда. А Банкин с тех пор ещё хуже стал.
Вот и пошло: шепотками, обмолвками, косыми взглядами...
Я вдруг представил себе, как утопленник стоит стоймя на дне. К ногам привязаны камень или железка. Помахивает медленно руками, смотрит незряче в непроглядную темень, и волосы его колышет ледяная, свинцовая кровь реки, постепенно растворяя мертвеца, поглощая его навсегда, превращая в часть себя...
Мы вышли в поле, дунул ветер, и я очнулся. Да ну, бабкины сказки! Слишком уж... романтично, для наших-то мест.
Но кое-что я знал про Андрея Банкина точно.
У Степанны каждое лето гостил внук, Витёк. Раздолбай редкий, безотцовщина... Он отливал у бабки самогонку, а потом доливал водой. Тырил, где только мог, табак. За что, конечно, бывал бит. Но не всерьёз, так, для отстрастки. Лет-то ему было 11-12.
Как-то он и у Андрея три штуки "Явы" стырил. Но у того чуйка звериная - поймал его за руку, отвёл за баню и говорит: "Хочешь курить? Кури!"
Витьке курить было стрёмно. Банкин в упор волком смотрит. Но выкурил.
"Теперь вторую" - ухмыляясь, с расстановкой сказал Андрей.
Витька сипел, кашлял, но  и вторую кое-как досмолил.
На третьей позеленел, блеванул и начисто вырубился.
Банкин взял его за шиворот, проволок через весь участок и выкинул за калитку, как мусор.
Потом Витька какое-то время болел, но бабке ни в чём не признался - ещё хуже было бы. Только нам по секрету рассказал. Банкина он с тех пор боялся до икоты, десятой дорогой обходил.
Мы все, между тем, подходили к опушке леса. Петька и я шли последними, перед нами - наш отец. Еще рядом был Эдик Мурин.
Отец вдруг остановился, оглянулся. Был он мрачнее обычного. Мы подошли, он двинулся вперед шагах в пяти за старшим Барсуком и Линёвым, остальные ушли вперёд еще дальше.
Я подумал: там, впереди, может быть не обычная матерщина и мордобой, а намного хуже.
Старший Мурин и Линёв - охотники, рыбаки, ножи у них всегда с собой. А у Банкина полушубок на груди странно оттопыривался и, казалось, мелькала там деревяшка. Приклад?
Отец не хотел, чтобы мы с братом и Эдик оказались впереди. Берёг нас...
Вдруг рысившие впереди Степанна и Петрович стали, как вкопанные. И смотрят на что-то слева от дороги. Молчат. Подошли и мы, я выглянул из-за спин...
На опушке, под ёлками, стояла на снегу зелёная канистра. А вокруг неё неподвижно лежали трое парней. Молодых совсем. Один раскинул в разные стороны руки и ноги, второй лежал на боку, сжавшись в комок, третий уткнулся лицом в снег, ногу подогнул. Воняло самогонкой.
Староста глянул на Степанну; она подняла руки к груди, будто защищаясь... Но все знали, конечно, что она в самогон никогда ничего не подмешивает.
Петрович нагнулся, тронул одного из парней за плечо, потряс.
"М-м... Иди на х...й, Светк, дай поспать..." - услышали мы пьяное бормотание. Самогонкой завоняло так, что хоть закусывай.
Петрович рассердился всерьёз.
Он изо всех сил врезал бухарику сапогом по рёбрам и заорал: "Я те щас покажу Светку-то, тебя и мамашу твою через тридцать три коромысла с присвистом!!!"
Рядом кто-то тяжело дышал. Я скосил глаза: дядя Женя Мурин остекленевшими глазами смотрел на канистру. Нельзя - это еще не значит, что не хочется. Наоборот. Он потому и бесился иногда - одно слово, зашитый. Он подошел ко второму парнишке и тоже двинул его сапогом.
А третьего схватил за грудки и вздёрнул вверх Андрей Банкин.
Морда у Банкина стала лиловая, сизая, глаза - как два чёрных жерла. Он издал совершенно нечеловеческий звук: "С-с-х-х-х-ш-ш-ш!"
Вот сейчас у него между оскаленных зубов покажется раздвоенный язык...
Видно было - ему хочется не врезать бедолаге по носу, чтобы кровь брызнула. Даже не нож под ребро засадить. А - из двух стволов картечью, в упор, прямо в морду! Те, кто такое видели, говорят - долго потом ни есть, ни спать не могли.
Парнишка болтался у него в руках, как тряпичная кукла, прыгали синие губы на помертвевшем личике, глаза закатились...
А спереди на штанах расползалось мокрое пятно.
И тут тишину расколол мелкий, дробный хохоток Степанны.
"Ох, святые угодники!.. Обоссалси, как есть обоссалси, недоделок убогонькой!.. Ему бы титьку дудолить, а не самогонку жрать... Кинь ты его, Андрей, рук не марай!.."
Банкин медленно повернул к ней голову - и вдруг разжал руки. Пацан повалился мешком.
Тот, кого пнул Петрович, сидел на снегу, ошалело вертел головой, хлопал коровьими глазами.
Третий пятился к лесу, беззвучно шепча что-то, а на него, расставив руки, медленно и тяжело шёл Мурин.
Я прикинул: пацанам было лет по шестнадцать. Тощие, недокормленные, замёрзшие...
Придурки конченые - бухать начали прямо за околицей, да ещё следы по первому снегу - и слепой увидит. И тут, на опушке, прилегли отдохнуть. Если бы не мы, остались бы без рук и без ног, а скорее всего - просто окочурились.
И тут захохотал старый Барсук. Он вообще был смешлив, но старался это скрывать - чего лыбиться-то по поводу и без?
Не выдежали и заржали мы с братом и Эдька, а за нами и остальные. И даже Мурин-старший. А отец крякнул и покачал головой - для него это была крайняя степень весёлости.
"Пошли отсюда на х...й, е...анашки, вялым хером деланные! Еще раз увидим!... - Петрович сделал выразительную паузу. А через миг его голос взвился до верхушек ёлок.
"Ну!!!"
Пацаны побежали по едимонковской дороге, спотыкаясь, скользя, размахивая руками. Эдик оглушительно свистнул в два пальца. И все заулюлюкали, заогогокали...
Веселья добавило то, что выпили воришки втроём самое большее литр. И спать улеглись под ёлочкой!
Им бы пробки от кефира нюхать, болезным...
Мы с братом, как нам сказали и Петрович, и отец, потащили канистру обратно к Степанне.
Она шагала впереди нас, а еще дальше - Банкин. С нами шёл Эдик.
Он покосился на меня и выразительно вздохнул. Означало это - вечером мужики, хоть и не все, потянутся к Степанне, обмывать славную победу и возвращние народного достояния. Может, она и нам бы налила?
Я только головой покачал. Ответит старая: отцы у вас строгие. Непьющие. Так что - не налью. Идите-ка по домам, ребята. И, что еще хуже, предложит молока. Или конфет.
Так что - не пойдём, и ничего у неё просить не будем.
А пойдём мы к реке. Будем сидеть на перевёрнутой лодке, слушать, как чуть слышно звенят первые льдинки, и смотреть на огоньки посёлка на другой стороне.
На том и порешили.