Мама. Часть 1

ВЛАДИСЛАВ
Более десяти лет прошло, как нет больше моей дорогой мамы, отец ушёл ещё на 3 года раньше. И вот, так получилось, что мы с братом Леонидом стали самыми старшими. Сколько бы вам ни было лет, но, пока живы родители, вы всё ещё дети. Мы уже не вправе считать себя детьми. Да это бы и странно выглядело, Леониду в следующем году будет 80, мне на днях исполнится 74. Значит, уже подходит для данного случая стихотворение, которое я написал несколько лет тому назад.

ТЫ - СТАРШИЙ
Приходит печальное время,
Нет старше в семье никого,
С тобой непокорное племя,
Ты - бог и судья для него.
Ты старше, и главный, и первый,
И самый виновный из всех,
И день неприветливо серый,
И времени нет, как на грех!
И думаешь, как папа с мамой,
Живя, в стократ тяжелей,
И с каши не медлили манной,
И знали всех учителей,
И нас, шалопаев, растили,
А прежде прошли и войну!
И мизерность наших усилий
Никто нам не ставил вину!
Отец, как тебя не хватает,
Ах, мама, как трудно без вас!
Я помню, люблю вас, и каюсь,
И катятся слёзы из глаз...

Но так уж получилось, что об отце я написал и рассказ, а позже и его продолжение, и ещё одну миниатюру, и вспоминаю его чаще, чем маму. А ведь это несправедливо! Да, отец, как многолетняя визитная карточка нашей семьи, как министерство внешних контактов, был всегда больше на виду. К отцу частенько обращались за помощью соседи, и знакомые, и друзья, ибо он был прекрасным врачом, с готовностью лечившим всех окружающих, где бы мы ни жили. И так было всегда и везде, сколько я его помню. При этом он не был из тех модных докторов, которые, например, позвоночник лечат, а суставы - извините, это уже пусть другие возятся. Папа лечил всех и от всего! Притом весьма успешно! Хороший мой знакомый врач — психиатр и психолог — Юрий Фельдман, который вёл в своё время вместе с отцом бесплатный приём в еврейской общине Штутгарта, не раз говорил мне:
- Влад, твой папа — замечательный диагност!

Мама была учительницей, она преподавала иностранные языки. В начале войны и мать, и отец, жили Ленинграде, но знакомы друг с другом не были. Любопытное совпадение: и один, и другой родились под Полтавой, а в Ленинграде оказались ещё в детстве. Мама окончила институт иностранных языков, и окончила его с так называемым красным дипломом. Мальчишкой я непременно хотел взглянуть на него, и был страшно разочарован, так как мамин диплом оказался обыкновенным, синим, обтянутым дерматином. Но во вкладыше против всех дисциплин стояла одна оценка — отлично.
Мама преподавала немецкий в институте, при этом выглядела так молодо, что стоя со своей группой студентов, она на их фоне абсолютно не выделялась.
Родителей мама потеряла рано, и семья её институтской подруги Шули (Суламифь), коренной ленинградки, гостеприимно приняла под своё крыло. Многим премудростям жизни и хитростям хорошей хозяйки мама училась у её мамы - Мириам Самойловны.
Когда началась война, мама, как и все молодые питерцы, дежурила на крышах, тушила зажигалки, потом рыла окопы, а когда враг оказался совсем близко, была эвакуирована со своим институтом в город Куйбышев.

Отец окончил военное фельдшерское училище, и попал на фронт уже лейтенантом. Это сегодня считается что фельдшер - как бы недо-врач, а на фронте в своём подразделении отец был единственным медиком, он и отвечал за здоровье всех подопечных. Вы видите, как отец опять завоёвывает главенствующие позиции! Я даже сам не заметил, как это произошло!
Во время войны отец был дважды ранен, часть блокады после ранения провёл в госпитале, в осаждённом Ленинграде, затем снова вернулся на фронт, и попал в подразделение «катюш». Затем был второй раз ранен, награждён орденом Красной Звезды и медалями, и воевал до конца войны.

После войны отец поступил в военно-медицинскую академию, им. Кирова, и уже во время учебы мои будущие родители познакомились. Шуля встречалась со своим будущим мужем, Павлом, а тот так же являлся слушателем военно-медицинской Академии, только другого факультета. Так оно всё и вышло, а семьи эти дружили всю жизнь.
Вспоминается слышанный мной много лет назад эпизод из жизни семьи Сирота (это была фамилия Павла.) У них дома стояло зубоврачебное кресло, и Павел трудился возле него, не покладая рук. Однако ему иногда хотелось как-то и в семье присутствовать. Однажды, влетев на секундочку между пациентами в квартиру, Павел застал момент воспитательной беседы жены с их обаятельной и острой на язычок младшей дочерью лет четырёх - пяти, и вмешался в беседу. Очевидно, дочери его позиция в беседе не очень понравилась, и она быстренько "нашла выход", предложив отцу:
- Папочка, а ты иди, чини тёте зубки!
Фраза стала в обеих семьях часто употребляемой в целях деликатного закрывания чьего – либо рта.

Мой старший брат, Леонид, успел появиться на свет ещё в Ленинграде, а я - уже за Полярным Кругом, под Мурманском, куда по окончании Академии отправился служить отец, а с ним и его семья. Мне из жизни в Заполярье запомнилось очень немногое, так, пара - тройка отрывочных эпизодов. Один, как мы с Лёней отправились гулять на лыжах, у него были шикарные, финские лыжи, а у меня – короткие, детские. И вот он влетел с небольшой горки в глубокий след гусеничного тягача, и сломал лыжу. Так нам пришлось возвращаться домой на трёх лыжах. Вот уж мучение, врагу не пожелаю, зато было весело! Отец потом соединил лыжи с обломком жестяной «обложкой». Но других лыж у брата не было, пришлось поездить с заплаткой. Думаю, в этом состоял и воспитательный момент. Ещё запомнился момент, когда впервые, после полярной ночи, а она длится целых полгода (!) на небе вдруг появлялось солнце. Мы с пацанами орали, как ненормальные от ощущения огромной радости! Ещё помню, что у нас были так называемые финские сани, представлявшие собой стул с рукоятками вверху спинки, укреплённый на длинных узких полозьях. Какой-то гадёныш подговорил меня, мелкого дурачка, потрогать метал верхней перекладины спинки саней, языком. Я никому не сказал, а со слезами медленно отрывал кончик примёрзшего к металлу языка. Зато на всю жизнь наука!

Лет через десять, точнее не помню, отец демобилизовался по состоянию здоровья, и место дальнейшего нашего пребывания мы выбирали всей семьёй по климату, который бы подходил отцу.
Я был ещё дошкольником или уже пошёл в первый класс, но на всю жизнь запомнил эту сцену, когда на полу расстелили большую карту Европейской части Союза, по которой мы с братом ползали, а родители взирали с высоты своего роста. Мы с братом всеми силами стремились к Чёрному морю, а мама больше ратовала за Ростов, аргументируя тем, что в Одессе, на которую мы нацелились, нужно будет учить неведомый нам украинский. Но в Ростове не было моря! Однако юные наши глотки были упрямее и голосистее. Уже не помню, за какое направление ратовал папа, но в итоге мы оказались в Одессе.
С одной стороны такое перемещение семьи в неведомое место, где ни родных, ни знакомых у нас не было, являлась авантюрой, но с другой - вовсе и нет! Дело в том, что в то время действовал приказ «миллион двести», согласно которому демобилизованные офицеры со своей семьёй должны были получить подходящую по нормам жилплощадь почти в любом городе Союза, кроме Москвы и Ленинграда, не позднее, чем в течение одного года.

Так я стал одесситом. Украинский язык мне не понравился, но освоил я его в необходимом для школы объёме довольно быстро.
Отец работал какое-то время участковым врачом, а затем получил неполную занятость в Одесском Окружном Военном Госпитале (ООВГ 411). Его бы с удовольствием взяли и на полную ставку, но он получал военную пенсию, и к ней имел право заработать аж 63 рубля. Тем не менее он заведовал отделением Лечебной Физкультуры (ЛФК), учил медсестёр массажу, занимался реабилитацией больных после ранения или травмы, подал множество рацпредложений, был ценим и уважаем коллегами.
А вот моя мама оказалась с переездом в Одессу в гораздо худшем положении. Как она ни искала, что она ни делала, а часов немецкого языка для опытного преподавателя найти не могла. Дабы не сидеть дома без работы и не прерывать стаж, она, в конце концов, вынуждена была идти продавать овощи с лотка!
Да, я знаю, многие сказали бы мне, что в девяностых бывало и похуже. Но это в девяностых, а то были шестидесятые - семидесятые.
В конце концов, судьба смилостивилась над моей мамой, и она нашла место преподавателя немецкого в одной из одесских школ.
Но часов немецкого языка было в Одессе всё-таки очень мало, и спустя несколько лет мама, на мой взгляд, совершила очередной подвиг. Будучи стараниями старшего брата уже дважды бабушкой, кажется, ей было лет 45 -48, она поступила вольной слушательницей, а позже и студенткой заочного факультета в Одесский университет, чтобы преподавать и английский язык. Причём училась хорошо, и к ней порой приходили по поводу учёбы молодые люди из её группы, и все они были явно моложе её.

Мы с приятелями как раз примерно в это время (это началось в седьмом классе) увлеклись английским языком, и целой компанией посещали трёхгодичные курсы при доме офицеров. К сожалению, так получилось, что я проучился там лишь полтора года, хотя это дало мне возможность спокойно бить баклуши до конца школы, затем техникума, а потом и вечернего института. Жаль только, что язык без упражнений быстро забывается. Позже, когда я переехал в Германию, остатки английского были успешно вытеснены немецким языком.
А во время маминой учёбы она даже порой спрашивала меня, помню ли я какое-то слово по-английски, что тешило моё самолюбие. Мама всеми силами стремилась тренировать и улучшать английский, и однажды, услышав на улице английскую речь, обратилась к молодым людям:
- Do you speak english?
На что получила категоричный и однозначный ответ:
- No, I am American!

Как я уже говорил выше, мамины заслуги всё же как-то блекли в сиянии папиной славы. Да это и неудивительно, ведь для нас, пацанов, гораздо важнее было то, что папа был офицером, воевал, командовал людьми, стрелял и сам бывал под обстрелом, был очень сильным физически, умел всё на свете и т.д., чем та скромная роль, которую играла мама. Ну что она делала? Просто работала, занималась хозяйством, следила за тем, чтобы мы с отцом были сыты, обуты и одеты (брат к тому времени жил уже отдельно). И частенько маме приходилось бороться с отцом за то, чтобы купить, а прежде и брату, очередную модную вещь, в чём на папин взгляд совершенно не было необходимости. В подобных случаях мама всегда была на моей стороне, а папа - в скептичной оппозиции.
Но на фоне того, что папа умел всё абсолютно, а то чего не умел, осваивал довольно быстро, и на хорошем уровне, мамины заслуги, конечно же, не выглядели столь ярко.
Много лет спустя, прочитав мою первую книжку, где немало добрых слов я посвятил отцу, и практически ничего - ей, мама обиделась. Конечно же, она была права!
Как говорится, большое видится на расстоянии. На самом деле мы никогда не бываем по-настоящему объективными, и всякое суждение в той или иной степени является пристрастным. И всё же сейчас, по прошествии многих лет, мне хочется поклониться в пояс, и сказать: "Прости, мама, мы с братом тебя действительно недооценивали. Пусть с большим опозданием, но я прошу тебя, прости нас, мамочка!"

После написания первой части, у меня появилась идея, обратиться ко всем своим ближайшим родственникам с просьбой, вспомнить и записать, или хотя бы послать мне аудио файл хоть с несколькими словами воспоминаний об ушедших родителях, уделяя больше внимания маме (бабушке). Брат, Леонид, написал текст первым, остальные надиктовали свои воспоминания. С удовольствием помещаю их здесь, ниже, в порядке их получения. О многих событиях я уже знал ранее, некоторые помню немного иначе, но есть немало того, что я узнал впервые, особенно из воспоминаний Валерии, моей старшей дочери.

Продолжение следует