Курс менялы

 Трамвай №6, дребезжа, плыл по осенней Москве 1924 года. В его вагоне сталкивались миры: нэпманы в котелках и кожаных тренчах, красноармейцы в полинявших гимнастёрках, старухи с узлами — всё пестрое, шумное, пахнущее махорочным дымом и надеждой на лучшую долю.
 Артём Павлович Решетников, молодой финансист из недавно созданного Синдиката, машинально оценивал пассажиров. Мех на воротнике дамы — «бывший», сдан в Торгсин; папиросы «Сафо» в руках мужчины — новое веяние, признак денег. Всё имело цену, всё подлежало калькуляции. Его мысли прервал скрипучий, пробивающийся сквозь грохот голос из репродуктора. В рамках ленинского плана «Искусство — в массы» звучали стихи. Диктор, стараясь перекрыть шум, декламировал:
 «Я спросил сегодня у менялы,
Что даёт за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное “люблю”?»
 Артём фыркнул и громко сказал: — Полная бессмыслица. Какой меняла в здравом уме променяет пол тумана на целковый? Курс явно не сходится. Товар должен быть с чётким наименованием, а не просто «Лала».
Рядом рассмеялись. Он обернулся. Смеялась девушка. Не громко, а так, будто поймала солнечного зайчика. В руках у неё была раскрытая книга.
— Вы так считаете? — спросила она. Голос был тихим, но очень внятным. — А мне кажется, он как раз очень точно посчитал. Он пытался найти курс обмена между деньгами и тем, что денег не стоит. Между вот этим, — она провела ладонью по запотевшему стеклу, — и тем, что внутри. Это высшая математика чувств.
 Он замер. Его ум, вышколенный балансами и сметами, наткнулся на формулу, которой не существовало. «Курс обмена на то, что денег не стоит». Ересь. И безумно интересная.
— Позвольте представиться, Решетников. Артём Павлович, финансист.
— Анна, — просто сказала девушка. — Библиотекарь. Трамвай резко затормозил. Артём, чтобы не упасть, ухватился за поручень рядом с её плечом. Они оказались близко. Он увидел, что глаза у неё были цвета осеннего неба перед дождём. И в них горел тот самый «яхонт» из стихотворения — твёрдый, глубокий, неоценимый. — Моя остановка, — сказала она и скользнула в проём двери, растворившись в толпе. Следующие дни он жил в двух реальностях. В одной — срывал аплодисменты на совещаниях железной логикой. В другой — штудировал томик Есенина, купленный у букиниста, как шпионскую шифровку. Строчки резали его по живому:
«Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.»
 «Пожар голубой» … Каковы тепловые потери? Бессмыслица! Но сердце сжималось.
 Он стал приезжать на ту же остановку. И через три дня снова увидел её.
— Я… провёл исследование, — заговорил он, догоняя. — Я пытался вывести формулу стоимости чувства. Одного взгляда, вздоха, прогулки. Я складывал затраты времени,
потенциальную выгоду от несостоявшейся сделки. Все сводится к нулю. Получается или ноль, или бесконечность. Ошибка в вычислениях.
— Артём Павлович, — сказала она мягко. — Вам, финансисту, должно быть известно: на некоторые активы нет рыночной цены. Их ценность определяется только для конкретного владельца. Это внебалансовая стоимость.
Он остолбенел. Она говорила на его языке, но смысл был с того берега.
– Давайте попробуем, - выдохнул Артем. - Я приглашаю Вас не в ресторан. Просто погулять. Как инвестицию в мое… образование.
Они начали встречаться. Для Артёма это был самый сложный проект. Как-то раз, проходя мимо большого магазина на Петровке, он увидел в витрине чудо: стройные флаконы. «Торгсин. Духи французские. Принимается свободно конвертируемая валюта».
Вот оно! Универсальный ключ. Он вошёл в прохладный зал и, не колеблясь, отсчитал месячный оклад инженера. Маленькая коробочка легла в карман как трофей.
 Он встретил Анну у входа в её дом.
— Закрой глаза, — сказал он. — Это актив высшей ликвидности.
Анна развернула шёлковую бумагу. Увидела флакон. На её лице появилось растерянное недоумение.
— Это пахнет не мной, — тихо сказала она, вкладывая коробочку обратно в его ладонь. — Это пахнет чужой жизнью.
— Но что же тогда?..
— А знаешь, о чём я мечтала? Чтобы ты отложил портфель. И мы доехали до Парка Горького. Покатались на колесе обозрения.
Парк. Колесо. Потраченное время, копеечные билеты, ноль деловой пользы. Чистый убыток.
И он услышал, как его собственный голос говорит: — Давай. Сейчас же.
 Он сунул флакон в карман, взял её под руку и повёл к трамваю. Они ехали, прижавшись друг к другу. Она тихо продекламировала на ухо:
 
Свет луны таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
 «Золотая изба» … — задумчиво повторил Артём. — А вот та, другая… Лала. Скажи, а кто она? Он ведь, кажется, так и не был в настоящей Персии?
 Анна улыбнулась, глядя в заоконную муть.
— Конечно, не был. Это не географическая Персия, а страна-мечта. Край покоя и красоты, куда он сбегал от своей тоски. От этой самой непогоды. А Лала — не конкретная женщина. Это образ. Воплощение той нежности, которой ему не хватало в суматошной и жёсткой жизни здесь.
 Артём задумался, впервые улавливая в стихах не экзотику, а боль.
— Значит, он приходил к меняле не за деньгами. Он искал способ… перевести свою русскую тоску на язык другого, идеального мира? Купить билет в ту самую золотую избу?
 — И не мог, — кивнула Анна. — Потому что это продаётся не за деньги. Только за искренность. За ту самую «золотую» простоту чувства, которую он и сохранил в себе поэтом.
Она помолчала, а потом добавила, и в её голосе прозвучала тайна:
— А знаешь самое удивительное? Друзья Есенина в Баку, зная о его мечте, попытались…” подарить” ему эту Персию. Поселили на даче с восточными коврами и узорчатыми решётками, чтобы создать иллюзию. Но поэт — не ребёнок, его не обманешь декорациями. Он знал, что это не Шираз и не Тегеран. И всё равно написал свои лучшие восточные стихи. Потому что его настоящая Персия была здесь. — Анна тихо тронула пальцами его ладонь. — В сердце.
 На колесе обозрения, когда их кабина поползла вверх, открывая панораму вечерней Москвы, он понял, что инвестировал не в аттракцион, а в точку обзора. С этой высоты его конторы казались игрушечными. А её лицо, освещённое закатом, и её рука в его были единственной реальной ценностью. Курс был найден: один вечер без расчётов — на чувство, не имевшее цены.
 ---
 Прошёл год. В кабинете Артёма Павловича на столе стояла глиняная кружка, слепленная неумелой рукой, а на подоконнике жил «тёщин язык», который «выживет, даже если забудешь». Они поженились. У них родилась дочь. Он не стал святым — он по-прежнему был грозой поставщиков. Но внутри поселился тихий наблюдатель.
 В тот вечер он готовил отчёт. Цифры плясали перед глазами. Он потянулся за книгой и открыл её наугад.
 «Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.»
 
 Он откинулся на спинку кресла. «Всё пройдёт…» Контракты, прибыли. А что останется? Он поднял глаза на фотографию на стене: Анна на набережной, смеётся, прикрыв глаза от солнца.
 И ясно, как итоговая цифра в годовом балансе, пришло понимание. Он взял чистый лист, не бланк с гербом РСФСР, и стал писать.
 «Анна. Сегодня я окончательно подсчитал.
Мои активы: один старый трамвайный билет. Одна кружка с отбитой ручкой. Фотография, где ты похожа на ту самую Лала. И дочь, которая спит в соседней комнате и учится говорить «папа».
Мои пассивы: вся моя прежняя жизнь.
Баланс не сходится. Он никогда не сойдётся. Потому что активы бесценны, а пассивы — ничтожны. И это — единственная безошибочная калькуляция в моей жизни.
Тот меняла из стихотворения был прав. О любви не говорят. Её не вносят в баланс. О ней просто вздыхают. Каждый день. Как я сейчас.
Твой Артём.
P.S. Завтра ответственное совещание. А сегодня я просто смотрю, как ты читаешь дочери сказку. И я понял, что есть планы важнее пятилетних.»
 Он вложил листок в конверт, вышел из кабинета и пошёл домой. Не шагом делового человека, у которого каждая минута учтена, а той медленной, чуть неуверенной походкой, с какой когда-то шёл по трамвайному вагону, пытаясь удержать равновесие в мире, где вдруг отменили все законы рынка.
 В кармане его пальцы нащупали не флакон из Торгсина, а две вещи, купленные сегодня по дороге: старую, дореволюционную монету в один рубль и веточку сухой полыни. Рубль и полынь. Твёрдая валюта и горьковатый туман. Весь курс. Вся его новая, внебалансовая жизнь.
Теперь он знал, что в этом мире он - не меняла. Он - счастливый банкрот.