Мир глазами лужи
Сегодня я слышал музыку шин, скрежет тормозов, запах жареного лука из киоска и разговоры, которые шуршат, как пакеты. Они подошли ко мне как два персонажа из разной пьесы: он — с натянутой уверенностью, она — с лёгкой робостью, уже защищённой инстинктом, который учит не доверять; я видел, как их тени растянулись на моей поверхности и потревожили отражение луны.
— Девушка, а можно с Вами познакомиться? — Его голос пробежал по мне, оставив на плоской кожице рябь. Я почувствовал, как веточка его решимости коснулась моей гладкой поверхности и исказила в ней её образ.
Она отступила, и её отголосок ударил по воде, как галька:
— Ты что? Никогда! Руку из-под юбки убери! Ааааааа?
Крик её — это камень, брошенный в центре моего зеркала: круги расходятся, и каждая ступенька волн хранит звук ещё долго. Я запомнил его напряжение, как масло держит следы, и видел, как его рука, казалось, тянулась к ткани, нарушая границу, которую человек так тяжело устанавливает и так легко переступает.
И тут — голос, который я слышал прежде, как эхо от стен, от фонарей, от забытых лавочек: голос наставника, старый, хрустальный от выпитых слов, от шуток, что пахнут пивом и бессовестностью.
Голос наставника: наподдай ей, наподдай!
Эти слова — как осадок: падают в меня и прилипают ко дну. Вода не соглашается, но впитывает всё — и тепло, и грязь, и смысл. Я видел, как от этого приказа его плечи распрямились, как мускулы на лице вздрогнули, как человек превратился в тренировочную куклу чужих указаний.
Я не могу двинуться, но могу быть сценой. И сцена — это не всегда пассивность. Мимо шла детская коляска, колёса которой с глухим плеском наехали мне прямо в бок. Брызги! Мелкие, холодные — они осыпали её платье, его туфли, киоск, вывеску и воздух. Маленькое вмешательство природы, пустяковая физика, но в этот момент мир изменился: его рука замерла, по нему расползлась неприязнь — не к ней, а к собственному промаху, к тому, что он стал мокрым, смешным и видимым. Она, дрожа, отпрянула ещё дальше, и её крик потонул в шорохе шин.
Или, может быть, это был не просто толчок коляски: возможно, кто-то бросил камушек, уронили пакет, собака рванула за воробьём — слепой набор маленьких случайностей, достаточных, чтобы разбить намерение на мелкие осколки. Сила намерения часто требует ровной дорожки; стоит на неё упасть выбоине — и оно теряет скорость.
Он постоял, раздражённый, немного мокрый, и степенно пошёл прочь — не герой, скорее актёр, которому сорвали репетицию. Наставник — голос, который кричал «нападдай», — остался невидимым, но его эхо зарылось в меня, как стекло в городскую грязь: его нельзя вычерпать.
Я — простая лужа, и мои роли скромны: отражать небо, ловить листья, хранить тени. Но я помню. Я запомнил её крик, его смущение, команду, донесённую откуда-то сверху. Я помню и беспомощность наставника, у которого хватило слов, но не хватило человечности.
Когда солнце встанет и высушит меня, мои капли уйдут в воздух, снова станут облаком, и, может, когда-нибудь — дождём. Но пятно от её страха останется — не на асфальте, а в людях, что видели и молчали, в тех, кто смеются и тех, кто плачет. Маленькие вмешательства — мокрый ботинок, брошенный мяч, прокатившаяся коляска — иногда важнее великих речей. Они растаскивают маски и заставляют людей увидеть себя.
Я не герой. Я просто лужа. Но если когда-нибудь кто-то посмотрит в моё зеркало и узнает себя, пусть он запомнит: учить человека «нападать» проще, чем учить его смелости. А настоящая смелость — услышать «нет» и уйти.
- Девушка, а можно с Вами познакомиться? – переспросил молодой человек.
- Я слышала, тебя наставник научил к девушкам приставать! Пусть твой наставник сам знакомится! – засмеялась девушка.
И молодой человек понял, что наставник его плохому научил.
(с) Юрий Тубольцев
Свидетельство о публикации №225121400347